Понятно, что всё это время я и так, и этак обдумывал добытые в Кремлёвском архиве сведения, как и сделанные из тех сведений выводы. В общем и целом я продолжал считать свои умозаключения правильными, но некоторые мелочи не то чтобы сильно уж портили общую картину, но, скажем так, не давали ей обрести полноту, целостность и логическую завершённость.
Какие? Да вот хотя бы то, что к Бельским с требованием денег за молчание о происхождении Александры обратился не Бабуров, а Лизунов. Ну не верил я в то, что Лизунов на такое способен, не верил и всё! Пусть известные мне факты и говорили, что Бабуров этим вымогателем быть никак не мог, личный опыт наблюдения за Лизуновым на допросе криком кричал, что вымогателем не мог быть как раз-таки он. Но вот же беда, каких-то способов разрешить это противоречие я пока не видел.
Ещё один вопрос: как такое требование вообще могло быть выставлено? Чтобы приказчик, пусть даже такого известного и уважаемого фабриканта-кондитера как Эйнем, получил возможность лично беседовать с князем? Не смешите. Нет, он мог через слуг передать князю письмо или просто записку, это как раз запросто, но... Но всё равно что-то тут не то.
На все лады прокручивая в уме эти нестыковки, я всё же нашёл, как их можно проверить, но и тут меня подстерегала засада — я решительно не видел, как провести такую проверку, не прибегая к помощи губных, а вот их-то посвящать в историю княжны Бельской у меня не было ни малейшего желания.
Но Бельским, конечно, не позавидуешь — попали, что называется, так попали. Да, ответ целительнице с их стороны оказался болезненным — наверняка потеря такой клиентуры больно ударила Евдокию Ильиничну и по престижу, и по карману. Но, думаю, денежные потери она восполнила за счёт купчих и купеческих дочек, тот же Шаболдин говорил, что после восьмого года они от услуг Ломской не отказывались и Ломская даже расширила за их счёт количество своих пациенток. Да и среди московских дворянок востребованность Ломской как целительницы не так сильно просела, как это имело место с женами и дочерьми князей и бояр. Но, помимо всего прочего стоило признать, что такие меры оказались единственными, кои Бельские смогли предпринять против Ломской, ничего иного они сделать ей и не пытались.
Ну хорошо, не пытались. А что могли? Заявить в губной сыск или Палату государева надзора? Могли, да. Но тогда бы обстоятельства появления в семье старшей дочери неминуемо бы выплыли наружу и вряд ли бы их удалось скрыть. Там, где задействовано множество исполнителей, пусть и связанных служебной присягой, долго удерживать тайну можно лишь в армии, и то не всегда. Могли Бельские обратиться в целительскую гильдию, там к репутации своего ремесла относятся очень ответственно, и в таком случае Ломской бы пришлось лишь ненамного легче, нежели при обращении Бельских к служителям закона. Но и в этом случае Бельские раскрыли бы тайну Александры с теми же сомнительными перспективами её дальнейшего сохранения.
И никаких иных законных способов воздействия на Ломскую у Бельских не оставалось. Сословное общество, что вы хотите — высшие сословия имеют, разумеется, свои привилегии, но у каждого сословия есть и собственные чётко прописанные права и обязанности, нарушать которые просто по чьему-то желанию никто не возьмётся. Так что, получается, пустив среди княжеских и боярских жён с дочерьми порочащие Ломскую слухи, Бельские сделали всё, что могли сделать, сохраняя тайну рождения княжны Александры. И этого оказалось, в общем-то, немало.
Вот тут-то передо мной во весь рост встал и ещё один вопрос: неужели Ломская не понимала, что её ждёт подобный ответ? Ладно, если она и правда добросовестно ошиблась насчёт бесплодия княгини Бельской, тут всё ясно. А если не ошиблась? Если вся эта комбинация была задумана и исполнена, как я предполагал, предумышленно и целенаправленно? Ради чего и ради кого Евдокия Ломская пошла на такое? Но саму Ломскую о том теперь уже не спросишь...
Увы и ах, возвращение отца с матушкой из Коломны принесло только косвенное подтверждение моих умственных построений, и то одно лишь единственное. Как рассказала матушка, супруга градоначальника, вспоминая события с остановкой Бельских в городе, с завистью говорила, насколько быстро княгиня Елена Фёдоровна оправилась от родов, и это при том, что княгиня в таком-то возрасте рожала впервые! Ну да, если не знать того, что было известно нам, и правда, можно позавидовать.
А потом был праздник. На день моего рождения за столом собралась вся семья, не обошлось и без гостей. Дядя Андрей прибыл с женой Натальей Михайловной и двумя младшими дочками, шестнадцатилетней Еленой и четырнадцатилетней Ольгой, которые пока жили у него. Единственный сын дяди, мой ровесник, отбывал сейчас службу подпоручиком в Царском Конном полку и прибыть не мог. Ну и без отца Маркела и доктора Штейнгафта, ясное дело, не обошлось. Наговорили мне добрых слов, нажелали всяческих полезностей, надарили подарков. Господи, как же оно хорошо — хоть один день провести в простых домашних радостях! Тем более, сейчас я отмечал своё двадцатидвухлетие, а в последний день рождения, который я встречал дома до этого, мне исполнилось аж шестнадцать. Ну да, учёба в Мюнхене, неполный год на царской службе, вот и не выходило отметить очередной персональный новый год в кругу семьи. Целых пять раз подряд не выходило, вот так...
Когда все гости отпоздравлялись, я толкнул ответную речь, длинную и прочувствованную, где сказал по нескольку добрых слов в адрес каждого и каждой из присутствующих. На меня нашло какое-то неожиданное вдохновение, и я разливался соловьём в похвалах и благодарностях. На том торжественная часть и завершилась, в застолье был устроен перерыв, разделивший нашу большую компанию на три части. Мы с отцом, дядей, Василием, отцом Маркелом и доктором Штейнгафтом скрылись в отцовском кабинете, матушка с тётей Натальей и Анной ушли побеседовать о своём, о женском, младшие под предводительством Митьки спустились в сад. О делах не говорили, не до того было, да и для отца Маркела и Рудольфа Карловича наши разговоры явно не предназначались. Зато когда священник и доктор ближе к вечеру откланялись, дядя, выслушав новости из Коломны, вывалил на нас и свои известия.
— Боярин Сергей Михайлович Пушкин слёг с сердечным приступом, — так, а вот этакого поворота никто, похоже, не ждал...
Кажется, выборы нового думского старосты будут внеочередными и, возможно, уже очень скорыми. И что бы это могло значить для меня? Если точнее — как поведут себя Бельские? Попробуют ли ускорить свадьбу? Да нет, вряд ли. Им такое даже на руку — дядя станет думским старостой сейчас, а не через два года, когда должны были бы состояться выборы, а значит, Бельским светит родство не с будущим, а с действующим первым лицом в Боярской Думе.
— Приходил тут ко мне князь Георгий Бельский, — продолжал дядя. Так, глава старшей ветви и всего рода Бельских, стало быть. — Спрашивал, за что арестовали Евдокию Ломскую.
А и хорошо же в Елоховской губной управе с дисциплиною! Узнать об аресте известной московской целительницы князь мог и из других источников, а вот то, что о её самоубийстве не знает пока вообще никто, стоит поставить людям Шаболдина в заслугу.
— Забеспокоился глава Бельских, значит, — с лёгким злорадством отметил я. А что, имею право! Не настолько же я наивен, чтобы полагать, что глава рода ничего не знает о хитрой затее младшей семьи и никак к ней не причастен...
— Забеспокоился, — с довольным видом согласился дядя.
— Так можешь его успокоить, — прикинув так и этак, я решил, что сокрытие самоубийства Ломской свою задачу выполнило и можно его отменить. — Евдокия Ломская повесилась в камере.
— Как?! Когда?! — посыпались вопросы.
— В петле из собственных чулок, в первую же ночь после ареста, — ответил я на оба сразу.
— Ты нам не говорил, — упрекнул меня дядя.
— А зачем? — флегматично спросил я. — Мы с Борисом Григорьевичем нарочно решили промолчать, посмотреть, кто начнёт арестом Ломской интересоваться. Вот Бельские и заинтересовались. Теперь узнают, решат, что всё у них под контролем, — я машинально пропустил речевой оборот из прошлой жизни, но отец с дядей то ли интуитивно поняли, то ли вообще этого не заметили. — Глядишь, и тебе, дядя Андрей, проще будет с ними об отстрочке свадьбы договориться, — закончил я.
