Павла Петровича такая жизнь не устраивала. В 1784 году он написал графу П. А. Румянцеву: «Мне вот уже 30 лет, а я ничем не занят». Чуть позже другой придворный – граф Растопчин сообщал в Лондон русскому послу С. Р. Воронцову: «Наследник изнемогает от досады и ждет не дождется, когда ему вступить на престол». От вынужденного безделья и отсутствия ясных перспектив Павел Петрович постепенно превратился в угрюмого, желчного и глубоко религиозного человека со склонностью к фатализму.
В 1790-х годах Екатерина стала болеть: у нее появились одышка, ревматизм, на ногах открылись язвы, мешавшие ей передвигаться. Годы и постоянное нервное и умственное напряжение стали сказываться на ее состоянии. Императрице пришлось обратиться к врачам и даже сделать несколько хирургических операций. Но своему секретарю Храповицкому она говорила, что рассчитывает прожить еще лет двадцать.
В это время усилились разговоры, что Екатерина составляет завещание. Его текста никто не видел, сын и внуки питались теми же слухами, что и придворные, все это рождало новые домыслы, будто престол может перейти к Александру Павловичу, а не к его отцу, который по-прежнему считался законным наследником.
Павел Петрович ко всем этим слухам относился вполне серьезно. В Гатчине он окружил себя вооруженной до зубов личной гвардией, которая денно и нощно должна была охранять его покои во избежание проникновения во дворец убийц, подосланных Екатериной. Павел боялся, что даже после смерти матери двор не захочет видеть императором именно его, поэтому говорили, что он планировал выдать свою дочь Екатерину замуж за собственного племянника – принца Фридриха Вюртембергского, чтобы потом посадить на трон его, а не Александра.
Вела ли сама Екатерина разговоры с великим князем Александром Павловичем по поводу его императорских перспектив, неизвестно. Но внука императрицы, воспитанного ею же на сочинениях французских философов в духе благородства и порядочности, мучили двусмысленные отношения с отцом, причиной которых было будущее российского трона. Он был еще очень молод и не готов к тому, чтобы отнять власть у собственного родителя. Как-то в разговоре с одним из придворных Александр сказал: «Если верно, что хотят посягнуть на права отца моего, то я сумею уклониться от такой несправедливости. Мы с женою спасемся в Америку, будем там свободны и счастливы, и про нас больше не услышат». Так очередной «русский принц» собрался бежать за море от императорского трона, который уже традиционно и манил, и пугал младшее поколение дома Романовых.
Но спасаться от несправедливости собственной власти Александру не пришлось. Сохранилось только одно подлинное «черновое» завещание его бабушки Екатерины, составленное в 1792 году, по которому она оставляла внуку свою обширную библиотеку и архив с рукописями, и больше ничего. Вся остальная часть завещания обращена к законному наследнику, которого императрица просит по восшествии на престол не подпускать близко к трону немцев – принцев Вюртембергских обоего пола, родственников его супруги. Возможно, было и другое завещание, но его уничтожила сама Екатерина, пожелавшая по какой-то причине написать новый текст.
Составить другое, «окончательное» завещание императрица не успела. Она никак не ожидала, что конец наступит так внезапно. 1796 год начинался для нее вполне счастливо. Она, как ей казалось, удачно женила второго внука Константина, для которого планировала завоевать византийское наследство и посадить его императором в Стамбуле-Константинополе. В июле после череды внучек у нее родился третий внук – Николай. Его крестины праздновали шумно и радостно. В этом же году Екатерина надеялась выдать старшую внучку Александру Павловну замуж за молодого шведского короля Густава Адольфа. И кто бы мог предположить, что это сватовство окажется страшным ударом по чести императорской семьи!
Екатерину не смущал тот факт, что шведский король был помолвлен с принцессой Мекленбург-Шверинской. Она нажала на политические рычаги, и угроза обострения русско-шведских отношений заставила молодого монарха отложить уже назначенную свадьбу, а затем вместе с дядей-регентом приехать в Петербург. Шведы под вымышленными именами графов Хага и Васа прибыли в русскую столицу в августе 1796 года.
Сначала все шло, как запланировала Екатерина. Невеста понравилась Густаву, и он быстро сделал ей предложение.
Но двинуться от намерений к их реализации помешал вопрос религии. Густав не хотел, чтобы его будущая супруга осталась православной и все время, отведенное на общение с Александрой, тратил на то, чтобы обратить ее в лютеранство. Когда 8 сентября придворные собрались на их помолвку, выяснилось, что стороны между собой так и не договорились. Несколько дней спустя король все же подписал документ, разрешающий Александре сохранить свою веру, но ратифицировать его он обещал только по достижении им совершеннолетия. Но у многих возникли сомнения, что альянс между королем и великой княжной вообще возможен.
Существует предположение, что вольно или невольно этому браку помешала великая княжна Елизавета Алексеевна – жена Александра Павловича. Она зачем-то показала Густаву портрет своей сестры Фридерики Баденской, который произвел на юного короля неожиданно сильное впечатление. Покинув Александру, он не вернулся и к своей прежней невесте, а женился на Фридерике. Александра Павловна также утешилась в браке с эрцгерцогом Венгерским.
Но для Екатерины Великой такое унижение, пережитое из-за упрямства 17-летнего мальчишки, который без своего дяди-регента не мог даже самостоятельно управлять государством, оказалось слишком тяжелым. После отъезда Густава она даже некоторое время не хотела никого видеть, постоянно находясь в личных покоях. Придворные шептались, что ее здоровье резко ухудшилось.
2 ноября, в воскресенье, императрица опять вышла на публику. Она появилась в придворной церкви Зимнего дворца. Против обыкновения, Екатерина не стала слушать службу, находясь в специально оборудованной для нее камере, сообщавшейся с алтарем с помощью окна, а прошла в основной храм через зал кавалергардов, где в это время находился весь двор. По случаю смерти португальской королевы императрица была в черном траурном платье, которое ей очень шло, выигрышно оттеняя ее светлую кожу и темные глаза. Фрейлина В. Н. Головина в своих записках отмечала, что Екатерина II давно так хорошо не выглядела. Узнав, что бежавшая из Франции художница Элизабет Виже-Лебрен, большая мастерица идеализированных изображений коронованных особ, писавшая в свое время королеву Марию Антуанетту, только что закончила портрет великой княгини Елизаветы – супруги любимого внука Александра, Екатерина велела выставить картину в тронном зале и долго ее рассматривала, обсуждая достоинства как живописи, так и самой натуры.
Императрица была активна целый день, и придворные надеялись, что она полностью оправилась от пережитой неприятности. Но 3 ноября у нее случился сердечный припадок. Тогда этому никто не придал особого значения, так как подобное бывало и раньше. На другой день она, как обычно, принимала близких людей у себя в спальне. Разговор зашел о неожиданной кончине сардинского короля, и Екатерина стала мрачно шутить, пугая близкой смертью друга своей юности Льва Александровича Нарышкина, который, кстати сказать, был моложе ее на четыре года. Но никто тогда и не подумал, что все это может быть не к добру.
5 ноября Екатерина встала, как всегда, в 6 часов утра, выпила две чашки кофе и до 9 часов занималась своей любимой литературной работой. Ровно в девять к ней пришел статс-секретарь с бумагами на подпись (это были указы о наградах к 24 ноября – дню святой Екатерины, когда отмечалось тезоименитство государыни). Немного утомившись, она вышла в соседнюю со спальней уборную, чтобы освежиться и привести себя в порядок. Камердинер Захар Зотов заметил, что императрица почему-то довольно долго не выходит из своих покоев и не зовет к себе слуг. Он осмелился без приглашения заглянуть в спальню и, не увидев там своей госпожи, зашел в уборную. Екатерина лежала на полу без сознания.
