С печалью в сердце шел Санкити провожать приятелей. Народу на станции было много. Крестьяне, греющие за пазухой руки, торговцы в подбитых шелковой ватой шапках, няньки с непокрытыми седыми головами. Перешли линию, поднялись на платформу, куда должен был подойти поезд.

Ниси и Санкити закурили.

— Погоди, дай вспомнить, когда мы познакомились, — обратился журналист к Ниси. — Это было в тот год, когда ты поступил в университет. А я только начинал газетную деятельность. Мне было всего двадцать лет. Помню, как серьезно я тогда рассуждал о политике.

— Теперь ты, должно быть, в политике специалист! А признайся, друг, что ты и сейчас понимаешь в ней не больше, чем тогда?

Журналист, засунув руки в карманы желтого пальто, весело расхохотался. Но потом как-то весь поник и, посмотрев на друга, сказал:

— Да, сильно ты с тех пор изменился.

Ниси ответил ему молчаливым взглядом. Санкити прохаживался по перрону. Вдали ясно виднелась гора Асама, вершина которой уже была выбелена первым снегом.

— Холодно! — ежась, проговорил Ниси. — В вагоне я закоченею.

— Давайте немного походим, — предложил Санкити.

— Давайте. Может, немножко согреемся, — ответил Ниси и, оглядевшись кругом, сказал: — Именно такими я и представлял себе эти места.

— Вон видите там, вдали, лиловая с пепельным оттенком гряда гор, — сказал Санкити. — Это хребет Яцугата-кэ. А за ними красновато-желтая цепь гор. У подножья этой цепи течет Тикума.

— А что, горы всегда кажутся лиловыми? Или только когда осенью побуреет трава?

— Нет, не всегда. Сегодня в воздухе много влаги, вот они и кажутся темными.

— Это тот самый хребет Яцугатакэ, что тянется на границе провинции Коею? Ведь это моя родина!

— Ты разве из Коею? — спросил его Ниси.

— Я там родился и вырос... Смотрю я сейчас на эти горы, и такими они мне кажутся родными. — В голосе журналиста послышались теплые нотки.

Все трое посмотрели в сторону гор.

— Да, Коидзуми-кун! — как будто вспомнив что-то, сказал Ниси. — Так ответь ты мне, пожалуйста, долго ты еще намерен жить в этой глуши, подобно отшельнику? Во всей Японии, по-моему, нечего так глубоко изучать.

Санкити промолчал, не зная, что ответить.

— Но и занятие газетчика, — продолжал Ниси, — не вызывает у меня восторга.

— Ладно, пусть ты не любишь профессию газетчика, но зачем же надо мной смеяться?.. — улыбнулся журналист.

— Нет ничего хуже работы в газете, — воскликнул Ниси. — Чтобы написать статью, нужно прочитать много-много книг. А что такое книги? Сколько их ни читай, ничему они не научат. Так что вы никогда мне не докажете, что это стоящее занятие. Чем быстрее с этим покончить, тем лучше.

— Тебе легко рассуждать... А мне что делать? Другой профессии у меня нет. Выходит, придется до конца дней оставаться журналистом. Это как неудачный брак, — сказал В-кун и зашагал по платформе.

Дул холодный, пронизывающий ветер. В руках журналиста поскрипывал портфель красной кожи.

Подошел поезд. Чиновник и журналист попрощались с Санкити и вошли в вагон второго класса. Пассажиров в нем оказалось немного.

— Спасибо, что проводил нас. Ну и холод, — высунув голову в окно, проговорил Ниси.

Начальник станции поднял руку. Состав тронулся и стал постепенно набирать скорость. Санкити долго еще стоял на перроне, глядя вслед удалявшемуся поезду.

Стояло бабье лето. Желтое негреющее солнце напоминало людям, что пора заканчивать работу в полях. Его лучи, задев крышу соседского дома и пронизав тутовую рощу, падали на стены дома Санкити. Соседи заготавливали впрок редьку — это любимое кушанье японских крестьян. У каждого дома копали, мыли и подвешивали сушить большие спелые корнеплоды. Для жителей горных деревушек это была привычная работа. Сбор, соление и сушение овощей напоминали о близкой зиме, мокрой и холодной.

На соседском дворе работа кипела вовсю. В саду за домом под большой хурмой соседка расстелила циновки. Тут же высилась целая гора еще не мытой редьки. Старушка мать, повязанная рабочим передником, мыла редьку в большом корыте. Эти люди работали истово, споро, не считая свой труд тяжелым. Глядя на них, о-Юки тоже загорелась желанием трудиться. Подвязавшись полотенцем, она пошла помогать служанке. Иногда соседка, отрываясь от работы, подходила к изгороди перекинуться с о-Юки двумя-тремя словами. Она то и дело улыбалась, и становились видны ее черные зубы. Служанка о-Юки была крепкая, здоровая девушка, немного грубоватая, но не боявшаяся никакой работы. Потрескавшимися руками она счищала с редьки комья земли и мыла ее в ледяной воде.

В тех местах выращивали особый сорт — «земляную редьку» — короткие, твердые клубни, похожие на брюкву. Только этот сорт и выживал на скудной каменистой земле. Для о-Юки мытье редьки было непривычным делом. Сказывалась и беременность. Скоро она очень устала,, но не бросила работу. Нашлось дело и для Санкити: пока женщины мыли овощи, он присматривал за о-Фуса.

Девочка стала еще больше, росла непоседой и никого не желала слушаться, так что родители только руками разводили. Вот и сейчас первым делом она попыталась сорвать со стены какэмоно. Когда ей это не удалось, она решила поломать рамки у семейных фотографий. Застигнутая отцом с поличным, она тут же принялась пальчиком проделывать дырки в сёдзи. Наигравшись таким образом, Футтян схватила со стола хурму, надкусила ее и стала мазать хурмой по столу. Санкити не знал, что с ней делать. Он взял ее на руки и поднес к комоду с зеркалом, на котором стояла шкатулка с гребнями. Девочке только это и нужно было. Она обняла одной ручонкой стриженую голову отца, а другой стала причесывать его гребнем.

— Тебе пора спать, — решил Санкити и привязал дочку к собственной спине. А сам взял книгу и, прохаживаясь по комнате, попробовал было на ходу читать.

Наконец Футтян угомонилась. Прильнув головкой к спине отца, она крепко заснула. Пришла служанка и сказала, что постелька Футтян готова.

— Как только вы справляетесь с ней? — сказал измученный Санкити и уложил девочку на постельку.

— Мы уже всю редьку перемыли и связали, хозяин, — сказала служанка. — Помогите нам развесить ее.

Через минуту Санкити был уже во дворе. Он перенес лестницу, стоявшую возле хурмы, к глинобитной стене. Потом поднял с земли веревку, к которой были привязаны пучки редьки, — она оказалась довольно тяжелой, — и стал подниматься по лестнице. Ноги у него дрожали, он боялся, что вот-вот полетит вместе с редькой на землю. О-Юки и служанка, смеясь, поддерживали лестницу, чтобы хозяин не упал.

К о-Юки наведалась повивальная бабка, помогавшая ей во время первых родов.

— Давненько я у вас не была! — сказала она о-Юки и очень рассмешила этими словами парикмахершу, пришедшую сделать о-Юки прическу.

В этот день Санкити получил из Токио неприятное известие. Брат Морихико писал, что Минору опять в тюрьме. Теперь Санкити понял значение всех телеграмм от Минору. Морихико в письме ругал брата за то, что тот не думает о чести семьи и своими действиями ставит в тяжелое положение не только себя, но и братьев. Он забыл, писал Морихико, что он глава дома Коидзуми.

Санкити несколько раз перечитал письмо. Перед его мысленным взором прошли одна за другой печальные картины из жизни старшего брата. Сколько уж раз била его судьба, и вот теперь этот удар. Санкити вспоминал и свою жизнь. На его долю тоже выпало немало невзгод. Бывали минуты, когда, доведенный до отчаяния, он не хотел больше жить. Что же будет теперь с семьей брата? Куда денется о-Кура с двумя девочками и больным Содзо, которого временно приютили чужие люди? Ответственность за их судьбу ложится на плечи Морихико и его собственные. Очень расстроенный пошел Санкити к о-Юки и показал ей письмо.

— Что же случилось с Минору? — всплеснула руками о-Юки. Она понимала, что и на них с Санкити падут теперь новые заботы...

Зима уже полностью вступила в свои права. В доме Санкити, как и во всех других окрестных домах, готовились к небольшому празднику, чтобы полакомиться тыквой и мисо из камыша.