Леди Кейт была от меня далеко, мне же хотелось поразвлечься.

В холодном свете прошедших лет все это кажется невероятным. Мне надо было бы сравнить себя с мальчиком, вспомнить о собственных страхах, о том, как яростно и беспомощно я пытался защищать от грубых незваных гостей самую дорогую мне женщину — мою матушку. И конечно, такие мысли, как «Да что он о себе думает», или «Как он смеет», или «Я покажу этому засранцу», или «А с ней славно можно поразвлечься», никак не могли прийти мне в голову, разве только в самый потайной уголок, откуда они бы никогда не вышли на свет.

Но я должен со всей ясностью заявить, что, пока я был мироначальником Победа, ничего нормального во мне не было.

Несколько широких шагов привели меня к двери, которую я яростно пнул. Дверь дрогнула, но устояла, а внутри раздался испуганный вскрик. Потом послышалось:

— Ты что, привлек его внимание?

Я пнул дверь еще раз и еще, и наконец самодельный замок сломался и она распахнулась.

Я вошел в очень просто обставленную комнату — так, какая-то скудная мебель да огонь в камине. Молодая женщина вскрикнула и отшатнулась в дальний конец комнаты, словно стараясь спрятаться от меня.

Мальчик же прятаться и не думал. Он подбежал к очагу, схватил тлеющее полено, крепко держа его за тот конец, который еще не успел загореться. Другой конец, которым он сейчас размахивал, наоборот, горел очень хорошо. Мальчик встал между мной и девушкой и, размахивая своим самодельным факелом, отважно крикнул:

— Не подходи к моей сестре!

— Мальчик, ты меня привлек своей показной храбростью. Так что тебе некого винить, кроме самого себя. А теперь отойди, — резко велел я. — Беги, а не то я привяжу тебя к стулу и заставлю смотреть.

Девушка всхлипывала, обессилев от страха, и ничем не могла ему помочь.

Мальчик ничего не сказал, он остался на своем месте, помахивая туда-сюда поленом, — наверное, думал, что создал таким образом непроницаемую огненную стену, которую я не смогу преодолеть. Он, конечно, не понимал, кто я таков и каковы мои возможности.

Я шагнул вперед, не обращая внимания на его угрозу, а храбрый, но глупый мальчишка крикнул: «Я предупреждал!» — и ткнул в меня горящим поленом. Я даже не стал уклоняться, глядел прямо в лицо мальчишке: когда же он поймет, что бороться со мной тщетно.

Объятая огнем головешка ткнулась мне под ребра, и, как только она коснулась кожи, я вскрикнул. Я отскочил, завывая, назад — в комнате тошнотворно запахло паленым мясом, и мясо это было, как я сразу понял, моим.

Я споткнулся о стул и упал, держась за обожженный бок, а мальчик прыгнул на меня, пытаясь ткнуть головешкой мне в лицо. Только по чистой случайности я, взмахнув рукой, отбросил горящее полено, потому что сознание мое мутилось от боли, кругами расходившейся от того места, которое прижег проклятый мальчишка.

«Пропала! Пропала сила!» — кричал мне рассудок, а мальчишка уже уперся коленями мне в грудь; моя же самодовольная и наглая манера вся куда-то делась, как только я осознал это ужасающее открытие. Пока я не понял, что происходит вокруг, мальчик выхватил из-за пояса нож и вонзил его в мою грудь. Удар был не смертельный, но достаточно глубокий и точный, чтобы проткнуть легкое.

Я ничего не почувствовал. Ни боли, ни какого-либо неудобства. Кое-как собравшись с мыслями, я выбросил вперед руку и, ударив мальчишку в лоб, сбросил с себя. Шатаясь, я поднялся на ноги и поглядел на кинжал, который все еще торчал из моей груди. Я вытащил его, осмотрел со всех сторон. Крови не было. Я чувствовал, где нож вошел мне в грудь, но рана уже затянулась. Я по-прежнему был неуязвим…

Только страшная боль от обожженного головешкой места по-прежнему расходилась по всему телу. А мальчик кое-как поднялся да еще прихватил откатившуюся головешку и снова ею размахивал. Его сестра не двигалась с места.

Если бы я просто подождал, время мне помогло бы. Через пару минут пламя полностью охватило бы полено, и мальчишка не смог бы больше его держать. Тогда они оба оказались бы передо мной беспомощны.

Но мне уже стало неинтересно. Происшедшим я был совершенно сбит с толку, не мог понять, как же так получилось, но и не собирался стоять там в раздумьях.

— Идите вы оба к дьяволу! — угрюмо бросил им я и, пятясь, вышел из дома, предоставив и девушку, и мальчика своей судьбе, какая бы она ни была.

Спотыкаясь, я отошел немного и, закатав рубаху, осмотрел рану. Там, куда пришелся удар поленом, кожа почернела и вздулась. Ожог был очень сильный, и от одного его вида мне чуть не сделалось дурно. Боль стала уже такой резкой, что я едва мог шевелиться. Я осторожно опустил подол рубахи и направился обратно, в базовый лагерь.

Мне повстречалось немало моих солдат, идущих по своим делам. Каждый из них кланялся, и приветствовал меня, и превозносил мое величие. Я улыбался, и кивал каждому, и старался не давать мучительной боли портить мне настроение. Никто ни в коем случае не должен был узнать, что со мной произошло. Люди вокруг были уверены, что мне нельзя причинить никакого вреда, и любая новость о том, что это не так, могла бы нанести смертельный удар по их вере в нашу общую неуязвимость.

К тому времени, как я добрался до лагеря, мне стало немного легче. Еще раз осмотрев рану, я увидел, что она заживает. А к утру на вчерашнюю рану не осталось даже намека.

Однако это происшествие стало грозным предупреждением и заставило меня задаться вопросом: может, есть еще что-нибудь, против чего я уязвим? По крайней мере, следует держаться подальше от любой атаки, где применяются горящие стрелы.

Маленький однорукий мальчишка стал зловещим знаком для непобедимого мироначальника. Впрочем, даже самым великим художникам не избежать критики, решил я.

И мы продолжали наше наступление на Тридцать девять степей.

Степень сопротивления зависела от того, где мы появлялись. Одни народы оказались более крепкими, чем другие. Некоторые даже объединялись друг с другом, пытаясь остановить нас. Они пробовали применять катапульты, пики, яды. Короче говоря, они пробовали все, что только могли придумать, чтобы задержать нас.

И в этом они преуспели. Они действительно задержали нас.

Но не остановили.

Наш поход по Тридцати девяти степям продолжался — степь да степь, шаг да шаг. Жители степей даже пытались нанять солдат, чтобы обороняться от нас, но чаще всего такие вольные копейщики переходили на нашу сторону.

Продвигаясь все дальше, мы обнаружили, что среди Тридцати девяти степей не было единства. Старая вражда и давно забытые распри между народами снова ожили, и люди начали обвинять друг друга в разных несчастьях, которые им выпали. Больше всего мне понравились те, кто обвинил своих соседей в том, будто они вели себя неподобающим образом и навлекли гнев богов, проявившийся в нашествии моих войск во главе со мной. Честно говоря, если бы жители оставшихся незахваченными степей объединились против общего врага… не знаю, смогли бы они нас остановить, но изрядно затруднили бы нам задачу. Но они были слишком заняты ссорами друг с другом, выясняя, кто виноват и что делать, поэтому и оказались совсем беззащитны.

Воспоминание о загадочном ожоге отошло куда-то далеко, настолько полной была моя невосприимчивость к ранам… хотя, как замечено ранее, я решил держаться подальше не только от горящих стрел, но и от кипящего масла, не зная, насколько я неуязвим против всего горячего.

А все мои интересы к дамам быстро рассеялись, поскольку однажды в одном из наших лагерей остановился кортеж леди Кейт. Кейт пришла ко мне в шатер с искаженным возбуждением лицом и сказала мне, что была больше не в силах сидеть в крепости Бронебойсь и слушать сообщения о моих победах. Ей захотелось увидеть все собственными глазами.

Должен признать, Кейт выглядела потрясающе. Она казалась еще моложе и энергичней, чем когда я ее покинул, а рассказы о моих подвигах так возбудили ее, что она едва могла усидеть на месте, слушая меня. Потом я делил время между кровопролитиями и забавами с ненасытной леди. Страшный в битве, обожаемый в постели — жизнь просто не могла быть лучше.