— Откиньте голову! — приказал Волк. — Представьте себе, что вы дома, в Англии, а я — ваша горничная или камеристка!

— У меня, представьте себе, не было ни той, ни другой! — Но она послушно склонила голову и позволила ему продолжить манипуляции над своими волосами — прежде всего потому, что нежные прикосновения его пальцев к коже доставляли ей невыразимую радость, наполняя все ее существо давно забытыми чувствами покоя, умиротворения и защищенности.

Кэролайн не стала возражать, когда Волк вытерев ее волосы, обнажил ее узкие плечи, спустив с них влажную рубаху. Он протер смоченной в воде тряпкой лицо и шею Кэролайн, не сводя с нее пристального взгляда своих черных глаз.

Она потеряла всякую способность сопротивляться. Волк оттянул ее рубаху еще ниже, обнажив верхнюю часть груди, которая начала тяжело вздыматься. Кожа Кэролайн порозовела, соски затвердели и напряглись. Она закрыла глаза, но не перестала видеть Волка. Точно живой, он стоял перед ее внутренним взором — молодой, красивый, мужественный, полный сил и неудержимого желания...

Волк зашел ей за спину и, слегка сжав ее плечи, мягко сказал:

— Встаньте, пожалуйста.

Кэролайн послушно поднялась и с усилием выпрямилась на неподатливых, подгибающихся ногах. Рубаха, разорванная у ворота, скользнула на пол.

Волк, усилием воли стараясь погасить вспыхнувший в его жилах огонь, продолжал протирать тело молодой женщины тряпкой, смоченной в чистой, теплой воде. Он невольно любовался женственным изгибом ее бедер, тонкой талией, длинными, стройными ногами. Каждое движение превращалось для него в пытку. Лишь мысли о том, что ей довелось пережить и что, возможно, еще предстоит преодолеть, заставляли его сдерживать вожделение. Но как ему хотелось прильнуть губами к этой нежной, словно вытканной из тончайшего шелка коже, увидеть близко ее синие глаза, горящие восторгом, и, упиваясь этим восторгом и разделяя его, слиться с ней в сладостнейшем из объятий...

Кэролайн стояла, полузакрыв глаза и склонив голову набок. Ее слегка пошатывало от сдерживаемого напряжения. Волк опустился на одно колено, и движения его стали медленными и осторожными. Так продолжалось, пока пальцы Кэролайн не погрузились в его волосы.

— Рафф...

Голос ее прозвучал хрипло, прерывисто. В нем слышались страсть, нетерпение, призыв и обещание... Волк, почти не владея собой, прижал пламенеющее лицо к нижней части ее живота.

— Не здесь, — сказал он едва слышно, и от его дыхания затрепетали светлые, вьющиеся волосы над сомкнутыми ногами Кэролайн, — и не теперь.

Волк с усилием встал и, заставив себя отвернуться от Кэролайн, принялся искать чистое белье в свертке, заботливо собранном Мэри. Он воспользовался этой возможностью, чтобы успокоиться и усмирить вспыхнувшее с невиданной силой вожделение. Он простоял, склонившись над стопкой одежды, гораздо дольше, чем требовалось. Лишь окончательно овладев собой, он выпрямился и, подойдя к Кэролайн, протянул ей рубаху и нижнюю юбку.

Волосы Кэролайн были все еще влажными. Их концы оставляли мокрые пятна на белоснежной льняной ткани рубахи. Она тряхнула головой и, подняв руки, отвела чуть назад тугой комок мокрых, спутанных волос. Волк протянул ей корсет, старательно избегая встречаться с ней глазами. За прошедшие несколько минут он не произнес ни слова.

Кэролайн встревожилась.

— Рафф, вы что-то скрываете, ведь так?! — Она пытливо взглянула на него. — С Мэри и правда ничего не случилось?

— Нет. — Волк глубоко вздохнул и проговорил, тщательно подбирая слова: — Я неуверен, что смогу без всяких проблем увезти вас отсюда.

— Но как же... Я не понимаю...

— Тал-тсуска объявил вас своим трофеем.

— Что это значит?! — Кэролайн пыталась и не могла понять смысл слов, произнесенных Волком. Ей казалось, что он говорил с ней на каком-то незнакомом языке. Когда она впервые увидела его здесь, на пороге своей темницы, у нее не возникло даже тени сомнения, что он явился за ней и немедленно, без каких-либо объяснений с соплеменниками, вызволит ее отсюда. Теперь же она упрекнула себя в забывчивости: ведь ей и в самом деле почти ни разу не удалось предугадать его действия: поступки его все были неожиданны, а зачастую и необъяснимы. Стиснув руки, она стала ходить взад-вперед по комнате — от стены к ярко горящему очагу и обратно.

— Зачем же тогда вы приехали сюда, если не собираетесь освободить меня? Чтобы доказать мне, как вы были правы, когда уговаривали меня вернуться, и как я ошибалась?! Или нет? Неужели вы рассчитывали, что я с большей покорностью отнесусь к своей участи, если вы поможете мне привести себя в порядок, прикоснетесь к моему телу, увидите мою наготу?!

В продолжение всей ее гневной тирады Волк стоял безмолвно и неподвижно, словно окаменев. Лишь взгляд его живых черных глаз следовал за Кэролайн, когда она, не помня себя от досады и гнева, металась по тесной комнате. Но вот она остановилась и уронила руки. Нижняя губа ее дрожала, глаза наполнились слезами. Волк стремительно приблизился к ней и схватил ее за плечи, развернув лицом к себе.

— Вы закончили? — сурово спросил он, тряхнув Кэролайн, когда она попыталась отвернуться, избегая его взгляда.

Кэролайн, шмыгнув носом, вытерла повлажневшие глаза и кивнула. Ей было нечего добавить. Она и так, похоже, сказала слишком много.

— На ваши плечи свалилось много тяжелейших испытаний, и потому я не в обиде на вас за эти слова. Но поверьте мне, Кэролайн, и постарайтесь хорошо запомнить следующее: если мы выберемся отсюда, то лишь благодаря хладнокровию и крайней осторожности. Вы поняли меня? Вам следует быть очень осмотрительной и чрезвычайно сдержанной!

Мы. Он сказал — «мы»! Кэролайн облизала пересохшие губы.

— Тал-тсуска — это тот, кто взял вас в плен, — сказал Волк. — Он — мой родственник, но данное обстоятельство ничего, по сути, не меняет. Он желает, чтобы вы принадлежали ему, и имеет полное право требовать этого.

— Ну а я вовсе не желаю этого! — заявила Кэролайн, нимало не слушаясь тем, что в голосе ее прозвучали нотки детского упрямства. Она хорошо помнила, в какой ужас поверг ее вид Тал-тсуски с его воинственно размалеванным лицом и красной полосой вдоль носа.

— Ваше желание или нежелание подчиниться его воле не будет принято во внимание.

Кэролайн захотелось завизжать от бессильного гнева, наброситься с кулаками на этого человека, с такой невозмутимостью произносящего столь чудовищные вещи. Голос его звучал так ровно и бесстрастно, точно речь шла о погоде или же о каких-то неинтересных, не касающихся собеседников событий. Но она, пересилив себя. промолчала, настороженно прислушиваясь к негромкому голосу Волка.

— Вы — пленница, и с этим ничего не поделаешь, Кэролайн! И вождь поселения, хотя и выступает с осуждением набега на Семь Сосен, в душе не может не одобрять своих доблестных воинов, не восхищаться их мужеством и храбростью.

— Храбростью?!! Проявленной в противоборстве с беспомощным, больным стариком и двумя женщинами, одна из которых вот-вот родит?!! Опомнитесь, Рафф! Как вы можете произносить подобные слова?!

— Храбрость их в том, что они не побоялись поднять руку на англичан, — сказал он по-прежнему спокойно. — Но не нам с вами обсуждать вопросы индейской этики. Я лишь счел нужным сообщить вам, как вождь... и многие другие понимают свершившееся, какой смысл вкладывают они в нападение на Семь Сосен и как это может отразиться на вашей участи.

— Похоже, последнее обстоятельство может быть выражено всего тремя словами: дела мои плохи! — проговорила Кэролайн, поникнув головой.

— Если не принимать во внимание того, что я тоже заявил свои права на вас.

— Что-о-о?! — Кэролайн не верила своим ушам. В самом деле, возможно ли такое?! Чтобы два индейца оспаривали ее, белую женщину, дочь графа, друг у друга, сообразовываясь лишь своими индейскими понятиями о праве и законе, точно она — рабочая скотина или вязанка дров!