Запрокинув голову, он глядел на темное бархатное небо, усыпанное мерцающими звездами. И Габби начала думать о тысячах закатов и рассветов, о бессмертии и вечной жизни, и, прежде чем она смогла сдержаться, у нее вырвался вопрос:

– Почему Морганна не приняла эликсир бессмертия?

В тот же миг Адам напрягся всем телом. Он резко повернул ее к себе лицом и пристально посмотрел в глаза. Потом он поцеловал ее и целовал до тех пор, пока у нее хватало дыхания, и она уже не думала о Морганне и о бессмертии.

Хотя Габби знала, что этот вопрос все равно вернется и будет ее терзать.

– Вы жульничаете! – нахмурился Дэгьюс на Хло и Габби.

– Нет, – возмущенно запротестовала Хло.

– Жульничаете, – сказал Адам. – Я видел, как Габби подала тебе знак рукой, только поэтому вы и ведете.

Габби игриво вскинула бровь.

– Сдается мне, кто-то привык быть бессмертным и всемогущим, а сам не может пережить простой проигрыш в карты.

Адам с легкой улыбкой покачал головой. Она была неутомима. И она действительно жульничала. Последние два часа. А он спускал ей это с рук, пока не заметил Дэгьюс. Адама, пожалуй, даже забавляло, что горец ничего не замечает, слишком увлеченный пылкими взглядами, которые бросала на него Хло, или тем, как его маленькая женушка облизывает губы и улыбается, чтобы отвлечь внимание мужа.

Адаму же от Габби такие взгляды были не нужны. Его отвлекало одно ее присутствие. Он думал, что за последнюю неделю его чрезвычайное, беспрестанное желание несколько ослабнет, но не тут-то было. Наоборот, чем больше он занимался с Габби любовью, тем больше ему хотелось этого.

Он бы посвятил все свое время до самого рассвета в день Люгнассада только ей, если бы несколько дней назад в Хрустальную комнату не явились Гвен и Хло и не сообщили, что пора умерить свой пыл, поскольку они хотели бы видеть своих гостей хотя бы иногда. Неужели они требуют слишком многого?

Покраснев, Габби ответила, что они скоро будут. И тут же дала Адаму урок хороших манер, – урок, который ему не понравился. Ему была неприятна сама мысль о том, чтобы с кем-то делить ее общество, даже ненадолго.

Но Габби оказалась непреклонна, так что они вшестером провели несколько дней, с утра катаясь на лошадях по горам, а вечером ужиная, выпивая и играя в карты, в шахматы или в какую-нибудь другую человеческую игру. И Адам делал все возможное, чтобы удовлетворить свое желание, пока луна сияет на небе. Господи, он, кажется, начал ненавидеть рассветы.

После смерти Морганны такой бурной интимной жизни у него не было ни с кем из земных женщин, к тому же смертные никогда еще не принимали его так гостеприимно, как эти люди. (Если не считать горничных – тех он просто не мог понять; он еще никогда не видел, чтобы столько женщин одновременно помешалось на том, что у него в штанах: по какой-то неведомой причине кудрявая рыжая девушка постоянно предлагала ему бананы, а однажды вечером во время ужина блондинка, подававшая еду, со зловещим взглядом вонзила нож в сочную сосиску перед тем, как положить ее ему в тарелку).

Но МакКелтары обращались с ним так, словно он был их родственником. Они подшучивали и посмеивались над ним, как и друг над другом. Драстен и Гвен давали ему подержать своих детей. Адам не держал в руках ребенка тысячи лет, и дети никогда раньше на него не срыгивали. Состав рвоты безнадежно испортил его шелковую и кожаную одежду, но когда Адам поймал взгляд Габби, то решил, что крошечная Медди МакКелтар может делать с ним все, что пожелает.

Хозяева замка даже недовольно брюзжали на Адама, когда заметили, что он мало о себе рассказывает. За последние несколько дней он многое поведал о себе и поделился опытом, каким не делился больше ни с кем. Существа его расы просто засмеяли бы его, да и смертные никогда не воспринимали его как равного, никогда не чувствовали себя с ним абсолютно раскованно, без осуждения и предрассудков. Даже Морганна. Для нее он всегда был лишь одним из Существ Чара, а сын никогда не приглашал его в замок Броуди, отказываясь признать его своим отцом.

Но здесь, находясь под действием заклятия, он был Адамом. Человеком. Не более того. И не менее. И это было прекрасно.

Он окинул взглядом библиотеку. Драстен и Гвен играли в шахматы у камина, смеясь и болтая. Их крошечные симпатичные темноволосые дочери спали рядом, периодически просыпаясь и требуя, чтобы их покормили.

Габби и Хло смеялись, убеждая Дэгьюса, что они не стали бы жульничать. Как он вообще мог подумать о них такое?

Большие часы над каминной полкой пробили одиннадцать. Через час наступит Люгнассад. И стены между мирами начнут становиться все тоньше. А он будет сидеть в замке и ждать королеву.

Завтра к концу дня, не позднее, Эобил будет предупреждена, предательство Дэррока разоблачено, миры окажутся в безопасности, и вполне возможно, что Адам снова обретет бессмертие и былое могущество.

А его маленькая ka-lyrra тем временем будет стареть с каждым днем. Он обязан это прекратить.

Адам посмотрел на Габриель. Она покусывала нижнюю губу, бросая на Хло озорной взгляд и заглядывая в ее карты. Вокруг нее – как и вокруг всех людей в библиотеке – было яркое золотое сияние. Это сияние, которое оказывало на Адама магнетическое воздействие, притягивало его против воли и в то же время отталкивало, несмотря на усилия Адама свыкнуться с ним. Сияние, которое манило его, сияние, которое он никогда не мог понять.

Он сделал глубокий вдох, затем медленный выдох. Опрокинул рюмку скотча, наслаждаясь тем, как напиток обжигает его человеческое горло – чувство, которое он никогда не испытывал в облике Туата-Де.

Впервые за время своего существования Адам хотел получить способность, которой не обладал ни один Туата-Де. Хотя они могли возвращаться в прошлое, а потом снова в настоящее (но не более того; по легенде, существовала только одна раса, которая могла отправиться в будущее, чтобы увидеть то, что еще не произошло; однако Адам не очень верил таким легендам), но остановить время не могла даже сама королева.

– Привал! – скомандовал Бастион.

Охотники тут же остановились.

– Но мы напали на его след. Он здесь, в горах, совсем рядом, – возразил один из них.