— Итак, на чем мы остановились?

Моя фраза прозвучала неоднозначно. И, конечно же, Герман не пропустил ее мимо ушей.

— Ты мне скажи, — кинул с намеком и развратной ухмылкой на пол лица.

— Значит, — осеклась, пролистала несколько страниц и с независимым видом изрекла, — философия Канта…

Его обреченный вздох, надутые губы и кислая мина явно были признаком несогласия с моими умозаключениями. Очевидно, мы говорили о разном.

— Значит, философия Канта, — угрюмо и без энтузиазма продублировал мои слова.

Больше он не заигрывал. Если его неоднозначное поведение, конечно, можно было так расценить. Впрочем… Это же Белов! Он со всеми так! Вот, и я, наивная Дунька, повелась. Мне только повод дай…

Мы полностью погрузилась в науку. Герман забавно хмурился, когда что-то не понимал, а еще морщился и не мог усидеть на месте. У этого непоседы было шило в известном месте. Если он сидел на стуле, то обязательно писал, если не писал, то вставал и мерил шагами комнату, при этом меня внимательно слушая. Пару раз он даже пинал баскетбольный мяч в дверь, но под моим зорким взором, бросал это дело и пытался сидеть смирно, в этом он, конечно же, с треском провалился.

— А Фрейд будет? — как только мы закончили с Кантом, с живым любопытством спросил Белов.

— У нас нет его в программе.

— Все самое интересное убрали, — надулся он, облокачиваясь на стул и вытягивая ноги.

— Почему?

— Потому что в его философии я профи. Уровень: Бог, — скромно заявил Гера. Потянувшись, аки ленивый кот, он исподлобья пошевелил бровями. Я знала наверняка, на чем основывалась философия Фрейда. На сексе. А Белов, похоже, из всей философии только в этом и разбирался. — Я бы даже мог продемонстрировать!

— Интересно мне, как бы ты это продемонстрировал Пархитько, — ляпнула неосознанно.

Черт! Мысли вслух.

На мои слова Герман залился смехом.

— Боюсь, что он не оценит мои таланты.

— Философия Ницше, — перешла я к следующей теме.

Шутки снова остались в стороне. Казалось бы, что Герман не флиртовал, сидел на расстоянии от меня, но странное тягучее чувство не испарились. Оно нарастало. Нарастало, когда его сильные предплечья под тканью футболки напрягались, когда крепкая шея откидывалась назад, демонстрируя волевой подбородок, когда чувственные губы комично складывались бантиком.

Когда последняя тема была досконально изучена, все термины обведены карандашом в книгах, а Белов истощен, мы закончили.

— Ничего сложного, — закрывая книгу, произнесла. — Выучишь терминологию, прочтешь пару раз конспект и все сдашь.

— Думаешь? — потер подбородок, пристально на меня глядя.

— Конечно, — уверенно кивнула.

— Ну раз ты сказала, так и будет.

Герман встал, футболка на его животе задралась всего на миг, но и этого хватило, чтобы мой взгляд неприлично зацепился за его живот. Даже если Белов и заметил мою странную реакцию, то, к счастью и моему спокойствию, промолчал. Впрочем, он может и хотел уже съязвить, но мой телефон очень вовремя зазвонил. Покопавшись в сумке, достала гаджет.

Бабушка.

— Алло…

— Дунечка, ты где? На часы смотрела?

— Бабуль, я скоро буду. Не переживай. Знакомого встретила.

Белов скривился на слове «знакомый».

— Ну ты даешь! Не переживай! Ты бы хоть позвонила, предупредила…

— Я знаю, прости… Так, получилось.

Наверняка, для Германа выглядело странным, что двадцатилетняя девушка оправдывалась, но я была именно такой. Домашней.

— Тогда я ставлю суп и жду тебя дома.

— Хорошо, бабуль. Скоро буду, — сбросив, я посмотрела на парня.

— Мне пора домой.

— Я провожу.

Спорить не стала. Сомневаюсь, что тот мальчишка, что однажды проводил меня домой с возрастом исчез. Нет. Он все еще был тут. Редко. Но тут.

Когда без снисходительной и самодовольной мины заботливо помогал мне одеваться, когда сам себе украдкой улыбался. Наверное, поэтому чувства не остыли спустя года. Возможно, стань он другим, то и влюбленность прошла. Однако, она все еще была в моем сердце. Надеялась, ждала и жила воспоминаниями. Храбрый мальчонка никуда не подевался. Пускай и вырос! Пускай и бриться начал, как мужчина! Но смелость была та черта, что отличало его от других. Даже во времена беззаботной юности, когда все ныкались по углам, когда директор школы спалил норовливых юнцов с сигаретами за углом школы, Белов лишь хмыкал, бросал окурок и пожимал плечами, мол, а что вы хотели? Именно поэтому его считали «крутым», поэтому девчонки из старших классов звали его в свои компании, поэтому вокруг него было много народу.

— Бобриха, ты придумала свое желание? — когда мы уже шли к моему дому, поинтересовался.

— Нет, — пожала плечами. На самом деле, я и не думала. — Мне ничего не нужно.

— Да ладно тебе, — фыркнул, — не скромничай. Всем что-то нужно. Хочешь абонемент в салон красоты?

— Нет, спасибо.

— Может билеты в кино?

Покачала головой.

— Театр?

И снова мимо.

— Такая маленькая, а такая вредная, — дернул меня за капюшон куртки. — Не люблю я в должниках ходить, так что думай.

— Когда придумаю — скажу.

Раздраженно запыхтев, он легонько толкнул меня плечом, но мне и этого было достаточно, чтобы пошатнуться.

— Ты хоть что-нибудь ешь? — проворчал, сгребая меня в охапку. — Ей богу, мышь, не будешь есть, я сам тебя заставлю.

Так, под причитания Белова мы и дошли до моего подъезда. Остановились. Прощаться всегда неловко, но сегодня было еще и грустно. Вот, теперь, когда он сдаст экзамен, нас больше ничего связывать не будет. Он вновь вернется в свой мир куда красочные и интереснее унылой серой мыши Дуньки.

— Не забудь вернуть книги, пожалуйста, — нашла я, что сказать на прощение.

— Не будь занудой, мышь.

На этот мы и попрощались. Я потопала к подъезду, а он неизменно глядел мне вслед. Уже только дома, когда взволнованная бабушка выбежала из кухни и с порога выкрикнула:

— Дунька, ну ты совсем меня старую не жалеешь? Звоню-звоню, а ты трубку не берешь!

Я вспомнила, что телефон остался лежать на столе у Белова…

Герман

Мышь ушла. Девчонка даже не подозревала, что я был намерен немножко ее преследовать. Или множко?

Возвращаясь домой, чувствовал дискомфорт в том месте, которое различало меня с женским полом. Невинное создание даже представить… Представить (твою мать!) не могла, как сложно удержаться рядом с ней. Не слететь с катушек от легкого шлейфа клубники, исходящего от ее фарфоровой кожи, не наброситься и не заявить права.

— Давай друг, угомонись уже, — кисло приказал Белову младшему, что стоял по стойке «смирно».

Это гребанное проклятие хотеть и не иметь возможности получить. Хотя… Мышь не сопротивлялась. Осознавала ли она, какой подарок могла мне отдать? Мне, не заслуживающему даже целовать ее следы, подонку. Чем я был лучше тех гавнюков в баре? Чем лучше Кощея? Озабоченный придурок! Я был живое доказательство тому, что мужик только и способен думать о сексе.

Дерьмо!

Но как? Как можно было не мечтать о ее губах? Особенно, когда они вызывающе приоткрывались, когда она нижнюю губу соблазнительно задевала зубами.

Проклятье! Проклятье! Проклятье!

От гребаных мыслей и моего не самого приличного воображение стало в разы хуже. Подобно мартовскому коту я готов был лезть на стены, мяукать у ее окон и тереться о дверь.

Догадывалась ли она о своей власти надо мной? Я сомневался. Её лицо после случившегося было оскорбленным, хоть она того и не показывала.

— Дерьмо! — прошипел, дергая железную дверь подъезда на себя.

— Ну спасибо, Белов, — хмыкнули тут же. В проеме я столкнулся с Алексеевой. — Такого комплимента я даже от тебя не ожидала.

— Не принимай все на свой счет, Алексеева, — ухмыльнулся, с мужским интересом оглядывая Таньку.

Сегодня она при параде. Волосы послушными волнами лежали на плечах, легкий макияж делал ее лицо более живым, а стройные ножки на каблуках кокетливо выглядывали из-под пальто. Алексеева не упустила из виду мой интерес, и решила воспользоваться ситуацией. Нарочно выгнувшись пантерой, она прошла два шага от бедра, задевая меня плечом. Обернулась и с вызовом в глазах, едко бросила: