Рене удивлённо уставился на пристанище учителя. То, что старик называл своими хоромами, не могло вырасти в лесу самостоятельно. То ли изощрённая прихоть древнего чародея, то ли глупая шутка весёлого лесничего создали это диковинное творение. Когда-то, вероятно, много веков тому назад, кто-то нашёл в лесу несколько молодых дубков и переплёл их ветви, перевязал стволы, принудив их причудливо опереться друг на друга. Давным-давно сгнили и обратились в прах эти путы, а деревца окрепли и срослись, сформировав единую развесистую крону, венчавшую собой пологий холм с плоской вершиной. Ни морские ветры, ни молнии не смогли уничтожить это удивительное растение. Они лишь довершили творение.

И выросло в лесу чудо-дерево. Уродливый исполин, многоногий монстр, суковатый ствол которого напоминал гигантского зверя, словно бы охраняющего какое-то сокровище. И в то же время – свидетельство необоримой жизненной силы. Рене вдруг подумал, что именно здесь и должен был найти своё пристанище учитель. Одинокий человек и одинокое дерево. Оба – рождённые для добра. Оба – ослеплённые и искалеченные стихиями и человеческой ненавистью. Оба – забытые всем миром. Оба – полные жизни. Несмотря ни на что.

Между корнями дерева, скрытый от посторонних глаз и холодных ветров, виднелся небольшой проход, ведущий то ли в берлогу, то ли в недостроенную землянку. Казалось, что здесь находится лёжка крупного дикого зверя. Приглядевшись, мальчик заметил, что густой колючий подлесок, растущий вокруг, посажен с расчётом. Укрытый гигантской кроной, кустарник сильно страдал от недостатка света. Поэтому листьев на заскорузлых узловатых ветках было немного. Зато колючек – хоть отбавляй!

Зачем старику понадобились такие меры предосторожности, Рене даже не решался предположить. Ведь остров небольшой! От кого здесь защищаться? Да на этом клочке земли мышь – крупное животное. Ну, не считая птиц, конечно. Впрочем, усталость настолько утомила Рене, что у него не было сил даже на то, чтобы по-настоящему удивиться. Понукаемый учителем, он буквально проломил собой лёгкое сопротивление колючего кустарника, оставившего на его теле несколько царапин, и, не обращая внимания на зуд, рухнул между корнями. Толстый мягкий ковёр из листьев и сухого мха принял Рене. Но он этого не заметил. Мальчик заснул ещё в падении.

Сон не принёс успокоения. Снова и снова переживал Рене события прошедшего утра. Снова и снова в своём сне поднимал он свой меч против каменного монстра. Снова и снова наносил роковой удар Архоту в грудь. Раз за разом ощущая бессилие, когда железо клинка уходило в сторону, отражённое каменным сердцем. Вновь и вновь подкрадывался липкий страх, когда сквозь торжествующий смех Архота приходило осознание, что колдун неуязвим.

В сотый раз ему казалось, что его выбрасывает из боя волей Стража. Он спасается. Постыдно, подло, против воли – он остаётся жив. Сознание всячески сопротивлялось этому, и мальчику снилось, что он опять возвращается на место сражения. Вновь поднимает свой меч против завоевателя. Бежит к нему. И опаздывает. Даже во сне Рене понимает, что у колдуна было достаточно времени, чтобы расправиться и со Стражем, и с Ирмуной. Опутанное сонной негой, сознание предоставило ему множество вариантов: он то гнался за Архотом; то поражал его с первого удара; иногда Архот постыдно убегал.

Но во всех случаях сон кончался одинаково. Рене, плача, склонялся над лицом Ирмуны. Таким милым, родным, красивым… безжизненным. И не было на этом свете ничего, что могло бы вместить такое горе. Рядом нет никого, кто мог бы разделить с ним эту скорбь. Только две кошки. Странные кошки. Они строги и молчаливы. И смотрят куда-то. Не отрываясь. Куда? Он уже почти догадался. Почти знает, что нужно делать. Рене оглядывается, и сон начинается снова.

Оглянуться! Успеть! Что там? Камень? Красный камень. Будто он может помочь? Чем? Рене тянется к нему рукой, но успевает коснуться только сознанием… Камень вспыхнул.

Темно. Темно и больно. Какая-то красная пелена. Муть какая-то. Ничего не помню. Открыть глаза. Надо открыть глаза.

Больно. Ох, как больно. Чей это стон? Больно…

– Где я? Кто я?

Чей это стон? Что это в темноте? Светится. Страшно! Темно.

Больно…

– Ты чего вскочил? – старик удивлённо вскинул седую голову, – Спи, брат, ночь ещё.

Было темно и тихо. Только посреди схрона мирно потрескивало пламя маленького костра. Рядом, на связке поленьев и хвороста, сидел старик, вперив невидящие глаза в огонь.

– Не хочу.

– Тогда садись к огню, – старик достал из-под себя небольшую деревяшку, потыкал ею угли и бросил в костёр.

– А ты, почему не спишь? – спросил Рене, – Ночь ведь.

– А для меня всегда ночь, – рассмеялся старик, – И мне всё равно, когда бодрствовать. Наоборот, я люблю спать на солнышке. Тепло. Комаров меньше. Днём здесь скучно. Уже много лет на этом острове ничего не меняется.

– Много лет? – Рене был поражён, – А сколько времени ты здесь живёшь?

– Точно сказать не могу, – отозвался старик, – Вначале я вёл календарь. Вон там, в углу, может быть ещё остались зарубки. Маленькая зарубка – день, средняя – месяц. Но потом их стало слишком много…

Это было очень тяжело, каждый день на ощупь пересчитывать зарубки. Да и незачем. Но я считал. И каждый день добавлял ещё одну. Так продолжалось до осени. Моей первой осени на этом острове. Я готовился зимовать. Впервые я готовился провести зиму без зрения. Я понимал, что меня ожидают опасности, и был готов к ним. Хотя, как оказалось, недостаточно. Если бы у меня были глаза, мне удалось бы избежать беды. Но глаз у меня уже не было.

Она тоже выбрала эту нору для зимовки. Стояла достаточно прохладная погода. Все змеи ищут на зиму укромное местечко и впадают в спячку. Моя лёжка привлекла её. Может потому, что земля была ещё тёплой от ночного костра. Она приползла и свернулась клубком.

В общем-то, змея не была настроена агрессивно. Она просто хотела спать. Летом она бы предупредила меня. Знаешь, змеи редко атакуют сразу. Даже кобра, прежде чем ужалить, обычно имитирует нападение. Ещё в детстве мой слуга показывал мне этот фокус. Меня всегда завораживало зрелище, когда человек добровольно подставлял руку под смертельный укус. Змея атаковала молниеносно. Но на руке не было раны. После этого слуга надевал кожаную перчатку, и снова подставлял руку. На перчатке оставались капельки яда[4].

Эта змея не предупредила. Она почти окоченела из-за холода, но была ещё способна ужалить. Боль была страшной. Потом началась лихорадка…

Я не помню, сколько времени я провалялся в беспамятстве. А когда пришёл в себя, понял, что восстановить календарь не в моих силах. А кому нужен календарь, если даже не можешь сказать, насколько он верен? Тогда я стал отмечать времена года. Видишь, вон там, в другом углу, двадцать пять больших зарубок. Это двадцать пять зим, которые я прожил на этом острове.

– А как ты вообще оказался на этом острове? И почему ты ослеп?

– На остров я приплыл на той самой лодке. А ослеп я оттого, что захотел слишком многого.

– Как это?

– Что как? Как приплыл, или как ослеп?

Рене смутился.

– Ну, я имею в виду, что ты захотел?

– Это долгая история, – старик вытащил из-под себя ещё одну деревяшку и подкинул её в костёр, – Как я уже говорил, меня предали и сбежать из дома мне не удалось. Но намерений своих я не изменил. Я стал умнее. Во-первых, я понял, что люди не всегда говорят то, что думают. Во-вторых, мне стало понятно, что я ничего не знаю о том, что творится за пределами фамильного замка. А очень скоро мне стало понятно, что никто в замке ничего мне об этом не расскажет.

С момента неудачного побега за мной постоянно присматривал кто-нибудь из взрослых. На всякий случай. А я и не таился. Ведь врать я всё равно не умел. Наоборот, я говорил всем направо и налево, что побегу совершать подвиги сразу, как только почувствую себя достаточно сильным. В конце концов, к этому все привыкли и стали относиться как к игре.