— И даже вот сейчас, когда я так некрасиво припер вас к стенке, что называется, навязался с этой поездкой и разговором, еще и остановился на полпути, и дальше не везу — даже сейчас вы убегаете от меня, хотя и сидите рядом. И я вас понимаю. А с другой стороны: почему? Мое поведение ничем не оправдать? Или же я сделал вам еще что-то плохое, за что пока не извинился? Что плохого, скажите.

Ночь словно бы сгустилась, сжалась до чернильного пятна, в котором увязли мы с ним, сидящие в этой машине, серая брусчатка дорожки с меняющимся рисунком пороши на ней, арктические глыбы букв вывески и белый пластик дверей аптеки с глянцевыми разводами подсветки крыльца.

Пустотой ныл желудок, стискивали виски накаты головной боли, и тянуло мышцы, протестующие против долгого сидения в одной напряженной позе. Опустив голову, прикрыла глаза.

Никогда не думала, что… такую яму сама себе вырою. Что ему ответить? Он прав. Он прав, требуя открытости, спрашивая сейчас о том, что плохого мне сделал. По сути, все шло от меня: противоречивые эмоции, взвинченность, слепой негатив. Где-то старалась их скрыть, впрочем, безуспешно, а сегодняшним вечером не потрудилась даже хоть немного замаскировать свое отношение.

Как же так могла?..

Он честен, не приемлет недомолвок, умертвляюще прямолинеен. Вот почему не выбирает обходных путей. Осознал необходимость этого разговора между нами — и осуществил его. Накипело, а он нетерпелив и порывист. Я собралась, быстро вдохнув, прогнала прочь все обуревавшие меня чувства, смешанные, слишком сильные — позже мне предстоит с ними разобраться — и произнесла:

— Пожалуй, и мне следует просить у вас прощение за свое поведение. — Четко, ясно, твердо.

Наконец решилась посмотреть на него.

Завораживающий взгляд глубоких глаз, постепенно обозначающаяся на губах улыбка. Момент, проникновенность и особенность которого неожиданно хлестнули меня страхом и горячим волнением. Я тут же отвернулась, прикусила губу, сжала и разжала онемевшие пальцы, передвинулась ближе к спинке сиденья, расслабляя спину.

Гулкий стук сердца, как будто в горло прыгнувшего…

— Я сам напросился, — с улыбкой в голосе заговорил он. — Понимал ведь, как превратно вы можете истолковать все. Ребяческие выходки. Когда не знаешь, как подступиться к человеку, начинаешь его проверять, ждешь, как же он среагирует на то, на это. Про флешку вообще лучше молчать. Представьте, весь день ждал, когда вы сами ко мне подойдете и попросите, но вы будто сквозь меня смотрели. В итоге не выдержал — сделал такой сюрприз. Потом уже понял, что в ваших глазах еще больше упал после такого. Какой же умный босс такой трюк проделает? Да никакой.

— Нет, — вспыхнула от смущения и стыда. Чувствуя, как кусает шерсть вспотевшую шею, стянула шарф. — Нет, что вы. Вы очень удивили меня, и… Словами не описать, как я вам признательна. Огромное спасибо.

— Ну, я болел за этот тренинг не меньше вашего.

Не лжет.

В полном смятении я глядела на Вадима. Осознавала, насколько все неверно расставила… Как же я так могла?… Поддалась чему? Желанию закрыться от уязвляющей справедливостью критики и отношения. И прежде всего собственных критики и отношения! Он говорил, что судил меня, исходя из ложных посылок. Что ж, эти посылки соответствовали сделанным мною ошибкам и промахам. Все справедливо… А затем… Как я могла не совладать с придирчивостью, недовольством, не сумела даже элементарного «спасибо» выдавить? К чему еще я отнеслась предосудительно? Да практически ко всему, связанному с ним. Как будто какое-то наложенное проклятие лишило меня объективности.

— Я… — Судорога в горле помешала договорить. Никакие слова не оправдают. Не объяснят.

Он все понял. Все. Кивнул со знающим видом, сдержал согревающую улыбку, блеском заплясавшую в глазах.

— Ничего страшного. Теперь все будет иначе, — шумно выдохнул и с ухмылкой, форсируя слова, закончил:

— Так, Арина Витальевна, полагаю, экстренные переговоры закончены, можем ехать дальше.

Я слабо улыбнулась его шутке, ощущая, что больна виной, выбита из колеи и запредельно устала. Пока могу лишь оставить все вот в таком взболтанном состоянии. В любом случае, сейчас не разберусь в происходящем. Мы оба не показали себя разумными людьми, руководствующимися профессиональной этикой. Но, наверное, сделали шаг к тому, чтобы исправиться.

Откинув гудящую голову на подголовник, я повернулась к окну. Уловила сизо-серую дымку облачного ночного неба, густо взбитую, точно крем, одна за одной помчались ослепляющие точки фонарей — неожиданный раздражитель. На миг прикрыла веки.

Растянувшийся в вечность день. С неправдоподобными изматывающими событиями. Потом… После определюсь, как быть с ними.

Внезапный толчок — и я выпрямилась на сидении, распахнув глаза. В следующую секунду машина остановилась.

— Простите, не заметил выбоину. Вы задремали…

Он смотрел на меня, пристально, с какой-то печальной нежностью. В замешательстве, борясь со смущением, досадуя на себя, перевела взгляд за его спину — мы у моего дома.

— Какой у вас подъезд?

— Вот этот. Как раз напротив, — с хмельной со сна головой я засобиралась: накинула шарф, заправила его концы под пальто, застегнула пуговицы. — Спасибо, что подвезли, — суетливо достала из сумки перчатки, дернула молнию.

Успокоиться. Нервозностью не исправишь нелицеприятный факт того, что заснула. Подвела саму себя…

— Да не за что, — мягкий вкрадчивый баритон.

— Думаю, есть. Спокойной ночи.

Развернулась к двери, уже намеревалась открыть ее, как вдруг:

— Арина?

Вздрогнула, услышав свое имя, произнесенное с какой-то тихой, ласковой осторожностью.

— Да?

— Мы теперь друзья? Так? — он протянул мне правую ладонь. Для рукопожатия. Как скрепление договора.

Улыбался так очаровательно и заразительно, что я, словно околдованная, ошеломленная, перестала дышать. Не получилось отвести глаз, спрятаться от его просящего взгляда. На секунду растерялась: не являлось верным ни состоять с ним в конфронтации, ни держать холодный нейтралитет, ни шагнуть в зону фамильярности, предполагаемую дружбой. В конце концов, дистанция «сотрудник-начальник» более оправдана всем: и обстоятельствами, и профессиональными установками. Но отказать ему…

— Конечно, — потянувшись, вложила свою ладонь в его.

Сильная рука, сжимает твердо, но в то же время с деликатностью. Очень горячая. Практически электрический жар, искрами пробежавший по всему моему телу.

Что странно, это электрическое, будоражащее тепло оставалось со мной даже тогда, когда после быстрого душа я ложилась в постель. След, напоминающий об этом разговоре, о нем, импульсивном, прямолинейном, чрезмерно настойчивом, увлекающемся мужчине-идеалисте.

Мысленно встряхнулась, напомнив себе, что очень устала и перенервничала сегодня.

12-16 января 20** г.

Такого ветра, что поднялся следующим утром, припомнить не могла. Мело так, что земля превратилась в сплошную белесую колеблющуюся дымку с хаотично сменяющимся рисунком снежных приливов и отливов.

Рабочая рутина надежно поглотила меня до пяти часов вечера, однако в краткие моменты перерывов я мысленно возвращалась к вчерашнему разговору с Вадимом. Все еще трудно было уложить в голове произошедшее между нами… С другой стороны, это хорошо, что такой разговор случился — дает надежду, разрешает все недоразумения, в том числе и те, которые могут возникнуть в дальнейшем. И все же по-прежнему чувствовала себя ошеломленной, пожалуй, в той же степени, что и минувшим вечером. Корила себя за прошлое и не имела представлений, как действовать в настоящем. И практически не покидала своего рабочего места, отдавая себе отчет в том, что пока не готова встретиться с ним.

Около половины шестого в офис менеджеров вплыла Кира. После кокетливого приветствия, адресованного преимущественно мужчинам, она бросила мне:

— Арин, загляни к Вадиму Евгеньевичу. Он просил передать, что ждет, — и с намеком ухмыльнувшись, погрузилась в беседу с Ярославом Алексеевым, что-то начав объяснять ему, жеманничая и хихикая.