– Симпатичные? – хмыкнула Саша и, пристегнув к ошейнику Глаши поводок, сказала: – Выходи за него замуж, бабуль. Он и красавец, и двери чужие без стеснения открывает, и вилку в розетку обязательно догадается вставить, если вдруг возникнет такая форс-мажорная ситуация. А?

– Иди уж, я его сейчас оживить попытаюсь, а от тебя толку – ноль, – махнула Евдокия Вилюровна рукой и проводила взглядом внучку.

Что действительно Саша любила в лете – это вечера. Сумерки сгущаются так поздно и ненадолго, что можно вообще не ложиться спать. Воздух становится какой-то особенный: неподвижный, прозрачный; и время словно замирает, а вместе с ним и течение человеческой жизни. Чехова могла часами сидеть на скамейке, кормить кровососущее зверье и вдыхать полной грудью свежий вечерний покой.

Саша прихлопнула очередного комара на запястье и посмотрела, как Глаша отважно сражается с найденными на земле колготками. Потом перевела взгляд на окна своей квартиры. На кухне горел свет, и темный силуэт бабушки бегал из одного конца рамы в другой. «Готовит, наверное, что-нибудь вкусное, – подумала Саша и грустно вздохнула. – Нехорошо я себя с ней повела. Даже не обняла при встрече, а мне ведь так нравится, как она меня целует в щеки, ровно три раза, да еще и крепко за уши при этом держит. И пахнет от бабули очень вкусно. Помню по тому лету единственному, которое я провела у нее в деревне, что всегда почему-то молоком, медом и мятой, словно она сама придумала эти духи, нигде таких больше не встречала. Надо немедленно помириться, хотя мы вроде и не ругались. Просто я, как настоящая грубиянка и невежа, на нее накричала… Ну и пусть бы нас ограбили, она все-таки моя родная бабуля».

Саша решительно соскочила со скамейки и взяла на руки Глашу, которая все еще терзала несчастные колготки, словно это был побежденный враг. Прежде чем возвращаться в дом, хозяйка решила разлучить Глашу с ее добычей. Вдруг девушке показалось, что кто-то зовет ее:

– Саша?

В этом возгласе чувствовалась такая сильная надежда, что у Чеховой мурашки побежали по спине нестройной шеренгой. Тем более она узнала этот голос. И меньше всего на свете ей хотелось оборачиваться. Оставалось только прикинуться, что Саша – это вовсе не она, а какая-то совсем другая Саша, чуть-чуть похожая на нее… Но нежданно напавший на девушку столбняк помешал ей правдоподобно изобразить задуманное. А сделать вид, что ничего не слышала, и со всех ног нестись домой было по меньшей мере глупо. И Саша, и Никита это понимали – похоже, разговора было не избежать.

– Саш, это ты? – вопрос прервал Сашкины размышления о побеге.

Она быстро развернулась на пятках и сделала удивленное лицо:

– Да, а мы разве знакомы?

– Это же я, Никита. Помнишь меня? Учились же в одном классе, пока я не уехал… – Юноша очень внимательно смотрел ей в глаза, так, словно искал там что-то.

– Никита, Никита… – Саша будто пробовала на вкус его имя, катая во рту как леденец. – А фамилия?

– Веригин. Неужели ты совсем меня не помнишь? Не так много времени прошло.

– А-а-а-а… – Она долго тянула гласную, а потом сделала круглые глаза, подняла брови и улыбнулась. – Вергуня! Какая встреча. Как поживаешь?

– Хорошо все. – Он резко потупил взгляд и начал взволнованно перебирать в руке ключи. Саша зачарованно смотрела, как он это делает, до тех пор, пока парень не сунул связку в карман и слишком громко не сказал:

– А ты-то как? Как учеба? Родители? Собака? Марина?

– Ты еще спроси, как работа, дети, семья… – насмешливо произнесла Чехова. Ее развеселило то, что Никита волновался не меньше ее.

Веригин продолжал гипнотизировать взглядом свои ботинки, а потом негромко сказал:

– Да, что-то я… много вопросов задаю, и не по теме.

– Ну почему же, вполне по теме. – Саша даже не заметила, как осмелела. В ней вновь проснулась та гордая девчонка, которая чувствовала свою власть и превосходство над нелепым поклонником. Он вел себя так же, как полтора года назад, – смущался, не смотрел в глаза, говорил тихо и немного заикался. Чехова вдруг поняла это и одернула себя сама. Ей не хотелось повторять те же ошибки, ведь верхом идиотизма было бы наступать дважды на одни и те же грабли.

– Учеба неплохо, почти без троек год закончила. – Саша сбавила тон и полностью расслабилась, на губах ее мелькнула нежная улыбка. – Мама с папой вот опять в плаванье отправились, я с бабушкой сейчас живу. Глашка моя, ну ты сам видишь, продолжает упорную борьбу против вселенского зла – старых колготок. Она уверена, что скоро они прилетят с планеты Колготня и завоюют Землю, а потом и всю Вселенную. И она как настоящая собака-защитник должна предотвратить катастрофу. А Маринка сейчас валяется на пляже, купается в Черном море. Здорово, что ты всех нас помнишь!

– Я очень часто вспоминал этот город, – Никита распрямил плечи и впервые улыбнулся. – А тебя – еще чаще…

Ее сердце, и без того стучащее с невероятной скоростью, забилось еще быстрее. Саше стало тяжело дышать. Она шумно сглотнула и, словно не услышав последних слов, поинтересовалась:

– Ты надолго приехал?

– Навсегда.

Саша широко распахнула глаза и уставилась на Никиту. Ей захотелось кинуться ему на шею, обнять от всей души и целовать, целовать, целовать!!!

– Ммм, здорово, – безразличным тоном промычала она, с трудом сдерживая рвущиеся наружу эмоции. Она очень хотела спросить его о том, о чем не успела спросить год назад. Хотела поговорить обо всем на свете… Но для этого нужны были свободные минуты, часы, месяцы, годы, которые они провели бы вместе, рука об руку. «И они будут, если я приложу хоть какие-то усилия, – думала Саша. – Вижу, как он на меня смотрит, ничего не изменилось… Я должна что-то сделать, что-то сказать! Он должен знать о моих чувствах!»

– Ну, я пойду, – негромко произнесла Чехова и прижала Глашу посильнее к груди. – А то холодно уже, да и бабуля ждет.

– Я провожу. – Никита посмотрел на нее печальным взглядом и сделал шаг к подъезду. Он ждал, что Саша скажет что-нибудь, подаст знак, стоит ли продолжать когда-то начатое. Но нет, ничего не произошло.

– Мне два шага до дома, не стоит, – девушка остановила его, резко вытянув руку. Потом отдернула ее, словно наткнулась на иголки кактуса, и, опустив Глашу на землю, легонько потянула за поводок. – Пока, Никита. Увидимся еще.

– Надеюсь, – ответил юноша, но она его уже не слышала.

Чехова зашла в подъезд, поднялась по четырем ступенькам, дошла до двери и, открыв ее ключом, шагнула в прихожую. Ноги казались ватными и отказывались слушаться, словно чужие. Девушка прислонилась к дверному косяку и устало запрокинула голову назад, закрыв глаза.

– Ну почему все так происходит? Почему я не смогла ничего сказать? – спросила она у самой себя. Ответа не было, и, скинув босоножки, Саша пошла на кухню, откуда доносились веселые голоса. Ее взору открывалась идиллическая картина: Евдокия Вилюровна удобно устроилась за кухонным столом, а напротив, закинув ногу на ногу, восседал ремонтник и рассказывал что-то не в меру забавное, энергично жестикулируя одной рукой и корча смешные рожи. При этом второй рукой он придерживал огромный кусок мяса около затылка. Бабушка Саши хохотала в голос, хваталась за живот, и даже было видно, как по щекам ее текут слезы. На столе дожидался своего звездного часа шоколадный тортик, к которому никто даже и не притронулся, и две большие чашки наверняка остывшего чая.

Чехова невольно улыбнулась и не стала нарушать очарование вечерних посиделок. Она пошла к себе в комнату, залезла под кровать и достала оттуда тонкую тетрадочку, которую никогда никому не показывала, кроме Глаши. Это был ее самый сокровенный дневник, в котором она очень редко делала записи. Последняя была как раз год назад, в тот день, когда Никита Веригин, нелепый мальчишка в очках, уехал в далекую страну, как казалось, навсегда.

– «Он уехал», – прочитала Саша вслух, потом достала из пенала ручку, вывела аккуратно сегодняшнюю дату и коротко написала: «Он вернулся. Я боюсь».