И на третье утро, как обычно, погнала Бетушка коз в березовую рощу; козы стали траву щипать, а Бетушка, усевшись под деревом, запела и принялась прясть. Солнце поднялось к полудню. Бетушка отложила веретенце в траву, дала козам по кусочку хлеба, собрала земляники, наелась, хлебные крошки птахам стряхнула и весело молвила: „Ну, козочки мои, уж сегодня-то я вам спляшу!"

Девочка подпрыгнула и только собралась попробовать, сумеет ли она так же красиво плясать, как прекрасная дева, а та уже тут как тут, сама перед ней стоит.

— Давай вместе, — сказала она Бетушке с улыбкой и обхватила ее. В ветвях над их головами зазвучала музыка, и они закружились. Позабыла Бетушка и про веретенце и про козочек, ничего не видит, кроме прекрасной девы! А та словно ивовый прутик изгибается, ничего не слышит, кроме музыки, а ноги сами собой в пляс идут! И снова плясали они с полудня до самого вечера.

Но вдруг дева остановилась и музыка смолкла. Огляделась Бетушка, солнце уже за лесом. С плачем сомкнула она руки над головой и запричитала, что ей, мол, теперь от матушки достанется.

— Дай-ка мне свою кошелку! — молвила прекрасная дева. Бетушка ей кошелку подала, и дева на миг стала невидимой, а потом вернула Бетушке кошелку со словами: „Сейчас не гляди, дома отвори!" — и в тот же момент исчезла, словно ее ветер унес.

Бетушка побоялась тут же в кошелку заглядывать, но по дороге разобрало ее любопытство; кошелка была так легка, будто в ней ничегошеньки не лежало: „Дай-ка взгляну, не обманула ли меня дева!"

Как же перепугалась Бетушка, когда увидела, что в кошелке одни только березовые листья.

Горько плакала Бетушка, укоряя себя за доверчивость. От злости вышвырнула пригоршню листьев и собралась было всю кошелку вытряхнуть, но потом подумала: „Подстелю-ка я эти листья козочкам," — и оставила их в кошелке. Хмуро плелась она по тропинке. Боязно было домой возвращаться. Козочки опять не узнавали своей пастушки. А тут еще мать в страхе ожидает ее на пороге.

— Что за пряжу ты вчера домой принесла? — были, ее первые слова.

— А что? — тревожно спросила Бетушка.

— Ты утром ушла, а я стала пряжу перематывать, мотаю, мотаю, а веретено все полное — один моток, другой, третий — веретено полно! „Какой злой дух его прял!" — с сердцем крикнула я и в тот же миг и пряжа и веретено исчезли — словно их ветром сдуло! Рассказывай, что все это значит?

И тут Бетушка все матушке рассказала.

— Это была лесная дева! — в ужасе воскликнула мать. — В полдень и в полночь они появляются и над людьми потешаются. Над маленькими девочками иногда, бывает, сжалятся и богато их одаривают. Если б я не роптала и не бранилась, была б у нас полная светелка пряжи.

Вспомнила тут Бетушка про кошелку, а вдруг под листьями что-нибудь есть. Вынимает она веретенце и непряденый лен, глядит на дно и — „Глядите-ка, матушка" — кричит она.

Мать глядит и всплескивает руками! Березовые листья превратились в золото!

— Прекрасная дева мне наказывала: „Сейчас не гляди, дома отвори," да я не послушалась! — сердилась на себя Бетушка.

— Счастье еще, что все из кошелки не вытряхнула! — заметила мать.

Утром она сама пошла взглянуть на то место, где Бетушка пригоршню листьев выкинула, но, увы, на дороге лежали лишь зеленые березовые листья.

Но богатство, что Бетушка домой принесла, было и так достаточно велико. Мать купила хозяйство, у Бетушки появились красивые платья, ей уже не надо было пасти коз. Но никакое богатство, никакое веселье и счастье — ничто не доставляло ей такой радости, как пляски с лесной девой.

Ее все тянуло в березовую рощу, чтобы хоть разок снова увидать прекрасную деву — но прекрасная дева исчезла навсегда.

Отправился однажды охотник на охоту. Долго бродил по лесу, но ничего не попалось ему на мушку. Вдруг видит — птичка. Такая красивая, что и убивать жалко. Но не долго длилась жалость; охотник выстрелил, и птичка упала с ветки. Взял он ее и понес домой. А навстречу ему старушка, увидала птицу и говорит: „Да знаете ли вы, что за птицу несете?"

— Птица как птица, только перья уж очень хороши, — отвечает охотник.

— Так оно, да не так, сударь мой. Это — птица счастья, и кто ее сердце съест, каждый день будет находить под своей головой три дуката, а кто голову съест, — королем станет.

— Ты что, бабка, дураком меня считаешь? — сказал охотник с недоверием.

— Нет, сударь мой, не считаю, а коли сделаете по-моему, сами увидите, да и меня вспомните, — ответила старушка и исчезла.

Охотник сообразил, что это была добрая волшебница, и радостно зашагал к дому. Два его сына, Фортунат и Алеш, выбежали ему навстречу и с криком, выхватив птичку из рук, помчались показать матери ее прекрасные перышки. Жена тоже подивилась и спросила мужа, что он с птицей делать будет.

— Что с ней делать? Изжарь ее, да поживей, да чтоб ни кусочка не пропало, не то смотрите у меня!

Сказал и ушел. Жена птицу ощипала, насадила на железный прут и поставила к очагу сыновей, чтоб прут поворачивали да за птицей приглядывали, как бы не пригорела, а сама по делам ушла.

Мальчики стояли возле очага; один дровишки подкладывал, другой прут поворачивал, и оба, глотая слюнки, на лакомое блюдо поглядывали. Вдруг отвалилась у птицы головка, а вслед за ней сердечко выпало. Ребята друг на друга глядят, как быть?

— Братец, — говорит старший младшему, — давай-ка мы их съедим! Ты — сердце, я — голову. Все равно в голове одни кости и отец ее никогда не ест, а про сердце скажем, что у этой птицы его вовсе не было.

— Я бы, братец, с радостью, — отвечает Фортунат, — да батюшка наказал, чтоб ни кусочка не пропало, он нас и не за такие пустяки порет.

— Да он небось просто так сказал; все равно нам всегда достаются и сердце, и голова, и потроха от птицы. Сейчас съедим или потом — какая разница.

Фортунат не заставил себя долго упрашивать и съел сердце. Только они губы успели вытереть, мать идет.

— Ах вы, негодные мальчишки! — воскликнула она. — Где голова? Не иначе ты ее слопал, обжора несчастная? — накинулась она на Фортуната.

— Нет, матушка, я сердце съел, а голову Алеш!

— Ах, нечестивцы. Ведь отец наказывал, чтоб ни кусочка не пропало. Вернется — кому достанется? Мне!

— Давай, братец, убежим, — предложил Алеш, понимая, что их ожидает великая порка. Взял он брата за руку, оглянулся, да прочь из кухни! Бегут они через поле в лес, и слышится им за спиной грозный голос матери, и кажется, будто по спинам веник гуляет. Бежали они, бежали, пока ноги несли. Уже от усталости с ног валятся. Остановились, огляделись, видят — вокруг дремучий лес, тишина как в гробу. Сели на мох, дух перевели.

— Домой пойдешь? — спрашивает Фортунат брата.

— Что я, ума лишился, что ли, на верную порку возвращаться! Побреду-ка я лучше куда глаза глядят, — отвечает Алеш.

— Да только кто нас приютит, братец? Знать бы такое дело, не стал бы я сердце есть, — громко сетовал Фортунат.

— Ты как знаешь, а я домой не вернусь. Прибьет нас батюшка. Пойдем по белу свету. Чего нам бояться? Авось не пропадем!

Слова Алеша подбодрили брата, и они зашагали дальше.

На землю уже опустились сумерки, когда они вышли из лесу к деревне: в карманах ни гроша, голод мучит, ноги гудят. Что делать? Вошли наугад в первый дом и попросились переночевать. А там добрые люди жили. Приютили ребят, к столу позвали. Наелись мальчики досыта, поблагодарили гостеприимных хозяев и улеглись на солому спать. На заре поднялись, хозяйка их завтраком покормила, и они побрели дальше.

Стала работница после них солому выносить, глядит, а в головах три золотых дуката лежат. И решили хозяин с хозяйкой, что были это знатные господа, и пожалели, что не постлали им помягче да не накормили послаще. А мальчики уже были далеко от деревни и того не ведали, как щедро отблагодарили хозяев. Снова шли они целый день, пока не подошли к богатой усадьбе, где жил бездетный господин. Вошли, попросили поесть и переночевать. Увидал их барин, спросил — чьи да куда путь держат, не хотят ли у него насовсем остаться.