— Я правильно понял? — спросил я и повторил его указания. Он поправил меня в одной детали.
— И вы в самом деле идете туда? — сказал человек с козырьком над глазами, в третий раз повернувшись ко мне с тем же странным, неестественным наклоном головы.
— В эту ночь всех ночей! — добавила старуха.
— Я затем и приехал, — ответил я и направился к двери.
Пока я шел через комнату, второй старик поднялся и обогнул стол, чтобы сесть ближе к другим и к огню. На пороге я оглянулся: все они жались друг к другу, темные силуэты на фоне горящего очага, и вполоборота смотрели на меня с отрешенным выражением на древних лицах.
— Доброй ночи, — сказал я, отворяя дверь.
— Это ваш собственный выбор, — сказал человек с высохшей рукой.
Я не закрывал двери, пока свечной фитиль не разгорелся как следует. Потом я притворил ее и спустился в гулкий холодный переход. Должен признать, что трое чудаковатых старцев, на попечении которых госпожа оставила замок, и причудливая старомодная обстановка в покоях домоправительницы, где они собрались, немного выбили меня из колеи, как я ни старался сохранять спокойствие.
Эти люди словно принадлежали другому веку — более древним временам, когда понятия о духовном мире отличались от наших, менее конкретных, гадания и колдовство были в порядке вещей и никто не сомневался в реальности видений. Само существование этих людей было призрачным. Даже покрой их одежды следовал модам, создатели которых давно умерли. Безделушки и мебель в их комнате были призрачны — изобретения навсегда исчезнувших людей, которые все еще незримо обитали, но не жили в сегодняшнем мире… Усилием воли я отогнал эти мысли. Длинный продуваемый насквозь переход был холодным и пыльным, моя свеча вспыхивала, заставляя тени дрожать и сжиматься. Эхо разносилось вверх и вниз по винтовой лестнице; тень сперва росла позади меня, а потом взбежала передо мной в темноту наверху. Я поднялся на площадку и помедлил, прислушиваясь: мне почудился шорох. Полная тишина успокоила меня, я толкнул обитую сукном дверь и через миг уже стоял в коридоре.
Впечатление оказалось сильнее, чем я ожидал: луна, сияющая в большом окне парадной лестницы, ярко высвечивала предметы, а тени были глубоки и черны. Все вещи стояли на своих местах, точно владельцы покинули дом вчера, а не восемнадцать месяцев назад. В подсвечниках остались свечи; пыль покрывала ковры и паркет таким ровным тонким слоем, что при луне ее не было заметно. Я шагнул вперед — и застыл. Выступ стены сразу за площадкой скрывал от меня бронзовую скульптурную группу, но тень ее с поразительной отчетливостью выделялась на белой деревянной панели. Казалось, кто-то, пригнувшись, подстерегает меня. С полминуты я стоял неподвижно; потом, опустив руку в карман и сжимая револьвер, осторожно пошел дальше… и обнаружил Ганимеда и орла, блестящего в лунном свете. Этот забавный случай на время вернул мне самообладание, и фарфоровый китаец на столике стиля «буль»,[2] тихо качнувший головой, когда я проходил мимо, не слишком меня испугал.
Угловая дверь в красную комнату и ступени, ведущие к ней, были погружены в темноту. Прежде чем войти, я повел свечой из стороны в сторону, желая получше рассмотреть дверную нишу. Вот здесь, подумал я, когда-то нашли моего предшественника, — и при этой мысли меня кольнуло некое болезненное предчувствие. Я обернулся, посмотрел на освещенного луной Ганимеда и торопливо отворил дверь, все еще глядя через плечо в светлую тишину коридора.
Войдя, я сразу же захлопнул дверь, повернул торчащий в скважине ключ и высоко поднял свечу, чтобы увидеть место своего ночного бдения — большую красную комнату замка Лоррейн, где умер молодой герцог. Или, вернее сказать, откуда начался его путь к смерти, поскольку герцог открыл дверь и скатился со ступеней, по которым я только что поднялся. Так завершилось его ночное бдение, его отважная попытка одолеть местные предрассудки. Я подумал, что никогда еще апоплексический удар не служил таким веским подтверждением суеверных слухов. Но с этим местом были связаны и более древние истории, уводящие в прошлое — вплоть до самого раннего, полудостоверного рассказа о робкой жене и трагической развязке, которой окончилась жестокая шутка ее мужа. При виде просторной сумрачной комнаты с нишами, альковами, черными провалами окон нетрудно было понять легенды, роившиеся в ее мрачных углах, в ее растущей тьме. Моя свеча — крохотный язычок пламени в необъятном пространстве — не могла осветить дальнюю часть покоев и оставляла целый океан загадок и предположений за пределами островка света.
Я решил для начала внимательно все осмотреть, чтобы рассеять наваждения тьмы до того, как они получат власть надо мной. Убедившись, что дверь надежно заперта, я начал обход комнаты, изучая каждый предмет обстановки. Я приподнял полог над кроватью и широко раздвинул занавеси балдахина, отдернул шторы, проверил оконные задвижки перед тем, как закрыть ставни; нагнулся и заглянул в широкий черный дымоход; выстукивал темные дубовые панели в поисках тайников. Там было два больших зеркала, каждое с парой свечей в боковых канделябрах, и на каминной полке тоже стояли свечи в фарфоровых подсвечниках. Я зажег их все одну за другой. В камине лежали поленья (нежданная предусмотрительность со стороны дряхлой экономки), и я развел огонь, чтобы избавиться от легкого озноба. Когда пламя разгорелось, я повернулся к нему спиной и еще раз огляделся вокруг. Я придвинул обитое ситцем кресло к столу, соорудив перед собой подобие баррикады, и положил на него револьвер так, чтобы он был под рукой. Тщательный осмотр комнаты немного успокоил меня, но я все еще находил, что темнота, уединенность и ничем не нарушаемое безмолвие этого места слишком возбуждают воображение. Отзвуки моих шагов и треск поленьев только усиливали тревогу. Тень в глубине алькова словно таила в себе что-то живое; в тишине и одиночестве легко могло показаться, что кто-то прячется там. Наконец я не выдержал, направился туда со свечой в руках и убедился, что ничего материального там нет. Я оставил подсвечник на полу в алькове.
У меня совсем расходились нервы, хотя разумных оснований для беспокойства не было. Однако мыслил я вполне здраво, ясно понимал, что ничего сверхъестественного случиться не может, и стал, чтобы как-то убить время, сочинять вирши в манере Инголдсби[3] на сюжет местной легенды. Несколько строф я громко продекламировал, но эхо показалось мне очень неприятным. По той же причине мне быстро надоело вслух беседовать с самим собой о том, что привидений и духов не существует. Мои мысли вернулись к трем увечным старцам внизу, и я попробовал сосредоточиться на них. Алые и черные пятна в полутьме пугали меня; даже семь горящих свечей не разгоняли мрак. Та из них, что стояла в алькове, все время мигала на сквозняке, и мерцающий огонек заставлял тени двигаться и перемещаться. В поисках выхода я вспомнил о свечах, которые видел в коридоре. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы, с подсвечником в руке и не затворяя двери, снова выйти на лунный свет. Вскоре я вернулся с целым десятком свечей. Я укрепил их в фарфоровых безделушках, которыми была украшена комната, зажег и принялся расставлять там, где лежали самые глубокие тени — на полу, в оконных нишах, пока, наконец, все мои семнадцать светильников не были размещены так, чтобы ни один дюйм не остался неосвещенным. Мне пришло в голову, что, когда призрак появится, надо будет попросить его не споткнуться о них. Теперь комната была освещена очень ярко. Было что-то ободряющее и утешительное в этих маленьких дрожащих огнях, а необходимость снимать нагар заняла мое внимание, и время потекло быстрее. Но все же долгая ночная стража тяготила меня.
Это случилось после полуночи. Свеча в алькове внезапно потухла, и черная тень метнулась назад, на свое прежнее место. Я не заметил, как погасла свеча; я просто обернулся и увидел, что там темно — так иногда неожиданно видишь рядом с собой невесть откуда взявшегося незнакомца.
2
Мебель в стиле «буль» (по имени ее создателя, А-.Ш. Буля, придворного мастера Людовика XIV) — мебель с инкрустацией из металла, перламутра или слоновой кости, строгих очертаний, но при этом богато декорированная.
3
Томас Инголдсби — псевдоним священника Р. Г. Бархема, автора юмористических рассказов, «страшных историй» и переложений народных сказок. «Легенды Инголдсби» пользовались широкой популярностью в XIX — начале XX вв.