ДОРОГАЯ НАГРАДА

Суворов никогда не носил при себе кошелька, но любил награждать солдат деньгами — серебряными рублями и полтинами.

Когда ему приходилось давать такую награду, он говорил адъютанту:

— Дай-ка, братец, целковый богатырю, с тобой дома сочтемся, — и вручал рубль солдату.

Рубли и полтины, полученные из рук Суворова, передавали из поколения в поколение от отца к сыну, от деда к внуку.

Потомки суворовских солдат ревностно следили за тем, чтобы суворовский рубль или полтина хранились в доме на самом почетном месте.

Хотя со дня смерти полководца прошло более полутораста лет, однако память о нем жива среди советских людей. И жива она благодарностью народа к великому предку, поднявшему свой голос в защиту простого мужика в суровый век крепостного гнета.

Это он, Суворов, не побоялся заявить царям: «Солдат дороже всего». Это он учил: «Каждый солдат свой маневр понимать должен». Это он называл своих солдат «братцами», «детушками», «чудо-богатырями русскими».

«Ты — русский, ты все умеешь!» — этими словами вселял он веру в свои силы в русских солдат.

Вот почему так бережно хранятся до наших дней эти рублевики и полтины.

Отыскивая суворовские памятные вещи, как их называют — реликвии, я не один раз слышал, что в Ленинграде у какого-то коллекционера хранится суворовская полтина. Признаться, я очень хотел найти ее. Говорили, будто она имеет интересную историю.

Однажды я и несколько моих товарищей офицеров собрались провести вечер у нашего старого знакомого, известного оружейника, полковника в отставке Владимира Иеронимовича Маркевича. Всех нас объединяло увлечение военной историей родной страны.

Совсем недавно полковник написал книгу. В ней живо и увлекательно излагалась история охотничьего оружия. Мы все читали книгу. Она нам понравилась. Теперь, находясь в гостях у автора, мы рассчитывали услышать от него какую-нибудь занимательную историю, которая не попала на страницы книги, но могла развлечь нас, доставить нам удовольствие.

Разговорившись о судьбе суворовских рублей и полтин, я посетовал на то, что никак не нападу на след одной такой награды.

— Не той ли, что находится у меня? — спросил, улыбаясь, полковник.

Я сначала даже растерялся, но, быстро придя в себя, напустился на него:

— Выкладывайте свою историю сейчас же, нечего таить ее от людей!

Наш хозяин рассмеялся, достал из ящика письменного стола объемистую клеенчатую тетрадь и, полистав ее, предложил послушать небольшую историю о пребывании Суворова на Кубани.

— Так, рассказец! — скромно назвал он свои записи. — Вот послушайте.

И мы услышали историю о суворовской полтине.

Камыши догорали…

Солдаты рубили кустарник, выжигали желто-рыжие заросли вдоль берегов Кубани. Сизо-черные лохмотья дыма плыли по низине, медленно поднимаясь над ленивыми языками пламени. Огонь с хрустом и треском пробегал по пучкам промерзшего прибрежного камыша.

Командир Кубанского корпуса, генерал-поручик Суворов скакал вдоль берега и видел: куда ни глянь, всюду трудятся солдаты.

В одном месте они насыпали земляные валы, в другом копали рвы, дальше, вверх по реке, воздвигали засеки, прокладывали дороги.

— Знать, не ошибся я, устроив работные армии! — думал Суворов, видя, как вдоль бурной реки многие сотни людей сооружали задуманный им «Кубанский кордон».

Стоял февраль 1778 года.

Зима в этом году выдалась без снега, с легкими морозцами. На речках вода никак не могла замерзнуть, но в открытой степи дули холодные ветры, целыми днями хлестали дожди.

Обозы с воинскими припасами задерживались на разбитых ненастьем дорогах. Телеги с грузами тонули в грязи по спицы.

Суворова не останавливало ни бездорожье, ни ненастье, ни затяжные дожди.

«Надо спешить! Враги не спят! Они могут высадить свои войска в устье Кубани, ударить через степь на Дон, отрезать Крым и — прощай тогда Черное море! А без него не жить нам! Еще царь Петр воевал его, Черное море!» — мелькали в голове Суворова тревожные мысли.

В декабре 1777 года генерал-поручик Суворов принял Кубанский корпус.

Весь январь следующего года он осматривал линию постов по берегу Азовского моря, от устья Дона до устья Кубани, изучая край.

Командир корпуса видел: на юг от Дона расстилались безлюдные степные просторы.

Турки не уставали подстрекать горцев к набегам на донские казачьи станицы.

У самого устья Кубани, на полуострове Тамани, стояла турецкая крепость. Турки грозились высадить свои войска и пожечь приазовские степи.

Все это знал Суворов и решился на смелый шаг.

— Нет, не строить дальше задуманную светлейшим князем Потемкиным Азово-Моздокскую укрепленную линию, — доказывал он офицерам своего корпуса. — Там, за рекой Кубанью, ближе к Кавказскому хребту должны мы завязать узелок на шее у турка!

Офицеры не понимали, что «затевает», как говорили они, их новый командир корпуса.

А он, пылкий, нетерпеливый, требовал мгновенного исполнения своего замысла.

— Кубанский кордон безотлагательно начнем строить! — говорил он. — Правый фланг линии светлейшего перекинем верст на триста на юг, в степи, от устья Дона к устью Кубани.

Три тысячи солдат выделил командир из своего корпуса на постройку Кубанского кордона. Две «работные армии» в семьсот человек строили, остальные солдаты охраняли работающих от набегов.

Суворов сам руководил работами. Целыми днями носился он на своей низкорослой лошадке от одной работной армии к другой, от заставы до заставы, от пикета к пикету. Он разъезжал по всей линии, от Тамани до устья Лабы, где подбадривал уставших, где отменял неудачный приказ, где делал разнос нерадивым.

Однажды в теплый мартовский день заехал он далеко на север, к самой Кавказской линии, и стал на дневку в станице подле крепости Кизляра. Станица та село не село — стан, становище. Кругом вал земляной, а по-за валом хатки — мазанки, из глины сбитые, соломой крытые, белым белые, словно утицы белоперые с желтым хохолком.

По валу вестовые стоят, махальщики, дневальные с ружьем, шашкою, закубанца стерегут, не набежали б на станицу из степей-гор, не пожгли б ее, не пограбили. В хатках казаки живут, хлеб сеют, ружья из рук не выпускают, стерегут рубежи родной земли.

Суворов приехал в станицу. Зашумел станичный народ. Такое событие. Корпусной командир, большой генерал, победитель турок — в казачьей станице.

К дому, где остановился на ночлег генерал, пришли старики казаки, соратники Суворова. Они несли хлеб-соль почтить дорогого гостя.

Суворов принял подношение, поцеловал пшеничный каравай, поблагодарил стариков за внимание.

— Никак Кайдаш, старый волк! — вгляделся он в крепкого еще казака в широких синих шароварах, белой холщовой рубашке и черной папахе на голове.

— Так точно, Николай Иванов Кайдаш! — осклабился казак, вытягивая руки по швам.

— Евтюх Козулин, ты?

— Я, Евтюх Козулин! — стал рядом с Кайдашем еще один старый казак с горящими радостью глазами.

— Никифор Галайда? — удивлялся генерал. — Да что вы, братцы, побойтесь бога! Что мы, под Козлуджей? И ты, Калистрат Моргун, тут?

— Точно так, тут я! — мощным басом загудел рослый казачина с выбивающимся из-под высокой папахи седым чубом.

— Э, да здесь старых знакомых — пруд пруди! Чай, награждал я вас за службу верную, за отвагу, за мужество?

— Так точно, награждали! Нас с Калистратом за Козлуджу медалями пожаловали. А вот их, — казак указал на Кайдаша и Козулина, — за Гирсово.

Николай Кайдаш, коренастый, седой казак с длинными сивыми усами и широкой окладистой бородой, вышел вперед и поклонился в пояс Суворову: