День одиннадцатого декабря 1890 года прошел в Петербурге, Москве, да и в ряде других городов Российской империи несколько необычно. Патриотически настроенные люди отмечали столетний юбилей штурма крепости Измаил.
Особенно шумно проходил праздник в самом Измаиле.
На торжества, как и теперь, приехали представители от полков, штурмовавших сто лет назад знаменитую турецкую крепость. В Измаиле собрались делегации от самых отдаленных городов России. Много крестьян — русских, украинцев, болгар, молдаван и румын из ближних сел и деревень — заполнили улицы города. Они знали о штурме от своих дедов, а те сами принимали в нем участие.
Празднество прошло великолепно. Центром его оказался большой парад войск.
Знамена старых суворовских полков: фанагорийского, суздальского и других, развевались над широким плацем. Они были прострелены картечью и осколками ядер, изорваны вражескими штыками, но слава и доблесть непобедимых русских войск украшала их лучше ярких цветов, лент и позументов. Люди глядели на них с трепетом.
В юбилейные дни представители от полков и городов Российской империи пожелали увековечить подвиг суворовских чудо-богатырей, солдат и офицеров русской армии. Они считали, что для этого лучше всего поставить в Измаиле большой памятник — монумент.
Чтобы дело пошло быстрее, представители избрали комитет и поручили ему хлопоты.
В состав комитета вошел молодой, лет двадцати шести, учитель Измаильской гимназии Николай Григорьевич Громов.
Года за два до этого он окончил историко-филологический факультет Московского университета. Приехав в родной город, в ту же гимназию, где сам еще так недавно учился, он думал перевернуть горы.
Товарищи по службе шептались: «Наш историк с ума сошел. Ему мало учебных часов, так он дает еще дополнительные занятия для желающих. И представьте, совершенно безвозмездно. Читает своим питомцам необязательную по программе литературу, дочитается до вызова к попечителю».
А Громов не думал, что скажет о нем попечитель учебного округа. Он проводил в гимназии литературные вечера, на которых «его питомцы» выступали с отрывками из исторических хроник. Читал с ними пьесы исторического содержания: Шекспира, Шиллера, Островского. С первых дней он развил бурную деятельность в Измаильском обществе любителей истории и древностей. Выступал с докладами и сообщениями о прошлом и настоящем родного города.
Так получилось, что дела комитета по сооружению в Измаиле памятника перешли к Николаю Григорьевичу: то ли потому, что он оказался активнее остальных членов комитета, то ли потому, что горячее других взялся за дело.
Громов обивал пороги городской управы, говорил с гласными местной думы, бранился с чиновниками казначейства.
Городское управление Измаила отпустило на сооружение монумента две тысячи рублей.
— Поймите вы, молодой человек, — увещевал разгневанного Громова городской голова из измаильских купцов-богатеев, — две тысячи рублей! И все рублики — золотом! Это вам не фунт изюма!
— Что же мы можем соорудить за ваши две тысячи рубликов? Цоколь для монумента поставить? Пьедестал? Так и то не хватит! — возмущался учитель.
— А это как вам угодно! Что хотите, то и ставьте! — безразличным тоном отвечал ему голова.
И сколько Николай Григорьевич ни доказывал, что памятник украсит город, прославит его, голова не сдавался.
— Это что же, пятьдесят тысяч наличными за славу вашу прикажете отвалить? Не выйдет! Дорого берете! Мы без нее жили и как-нибудь с господней помощью дальше проживем! Берите две тыщи и баста! А то передумаем!
В полном отчаянии покинул Громов городскую думу.
Николай Григорьевич отдался одной мысли: во что бы то ни стало выполнить волю народа. Он стал писать во все концы письма и ходатайства. Просил, доказывал, умолял, убеждал, возмущался и надоедал всем, кто только мог помочь, а больше всего остальным членам комитета. Он требовал от них помощи. Он вовлекал их в хлопоты по сооружению памятника.
После долгих проволочек из Петербурга пришло разрешение собирать пожертвования среди населения.
Громов потерял покой. Он не давал житья ни членам комитета, ни членам городской управы, ни гласным думы. Привлек к делу членов местного общества любителей истории и древностей.
Поражались, как учитель справляется с огромной перепиской, связанной со сбором средств на памятник, со всеми делами по его сооружению. А учитель не унывал. Он не оставался в одиночестве ни одного дня.
Ходатайства и прошения, ответы на письма, заявления и справки составляли его ученики. Николай Григорьевич сумел увлечь их этим высокопатриотическим делом, и они с охотой выполняли все его поручения.
«Департамент по сооружению монумента героям Измаила» — так в шутку именовали школяры затерявшийся среди густо разросшихся деревьев домишко Николая Григорьевича на тихой уличке Измаила.
Сюда, в этот «департамент», сходились все нити задуманного предприятия. Здесь можно было увидеть и мастерового судоремонтного завода, и железнодорожника из паровозного депо, и адвоката, и канцеляриста. Всем им находил Громов занятие. Всем давал поручения: кому переговорить с влиятельным лицом, кому подтолкнуть застрявшее в канцелярских дебрях прошение, а кому и рассказать у себя на заводе или в депо о значении сооружения монумента.
Хлопоты комитетчиков увенчались успехом. Простой народ, горожане и крестьяне, мастеровые и ремесленники понесли свои пятаки и гривенники. Раскошелились и купцы. Потянулись за ними чиновники. Солдаты отрывали от своего скудного пайка по копейке, по две копейки и отсылали их в Измаил. Офицеры собирали отдельно.
Деньги на сооружение памятника поступали в Измаил со всех концов русской земли.
Городской голова пожимал плечами. Он принимал теперь учителя в своем кабинете безотказно, когда бы тот ни пришел, и даже называл его не «господин Громов», как было вначале, а «дорогой мой Николай Григорьевич».
А дорогой Николай Григорьевич действовал по старой народной пословице «вода камень долбит».
— Фу-ты, какой, отбоя от тебя нету! — жаловался городской голова, вытирая фуляровым платком испарину со лба. Его утомили бесконечные проекты беспокойного учителя.
— Тебе бы торговлей заниматься! Купец из тебя первогильдейский! — одобрял он порой неутомимого общественного деятеля.
Усилиями комитета и вовлеченной в этот, по словам городского головы, «коловорот» думы весной 1912 года на центральной площади города разбили парк с редкими породами деревьев. В парке оставили место для памятника.
По совету приглашенного из Петербурга архитектора памятник задумали поставить на высоком холме, чтобы он напоминал Трубчевский курган, с которого Суворов руководил штурмом.
Двадцать два года собирал учитель средства, готовился к сооружению памятника и все не мог приступить к делу. То не хватало средств, то не могли достать бронзу. На этом едва не закончилась вся история.
Трудно приходилось учителю. Порой он хотел махнуть на всё рукой и заняться другими делами, но не позволяла совесть. И когда, казалось, дело приближалось к концу, когда уже готовились заказывать в Петербурге проект монумента, — Николай Григорьевич прочитал в газетах, что военные историки столицы получили «высочайшее соизволение» на сооружение памятника. Но его наметили поставить не в Измаиле, а на Рымникском поле сражения, на месте блистательной победы суворовских войск над турками в 1789 году. На сооружение этого памятника правительство отпустило средства.
Прочитав это известие, Громов растерялся.
— Как же так! — разводил он руками. — Выходит, что двадцать с лишним лет трудов, хлопоты, переписка, проекты, подготовка — всё по боку! Никому не нужно!
Он прочитал газету во второй и в третий раз. Успокоился.
«Хорошо, — рассуждал он, — допустим, нам не удалось пока поставить в Измаиле памятник бессмертному подвигу русских людей. Это так! Зато другие оказались более удачливыми. Их старанием поставят не менее величественный монумент. Он отметит важное в истории нашего народа событие. Обидно только, что этот монумент соорудят за пределами нашей родной страны, в Румынии. Мало кто из русских людей увидит его. Зато он расскажет о славе русского оружия другим народам. Пусть они узнают, как русские солдаты дрались с турками, освобождая румынский народ от турецкого ига».
