– О'кей, сводим вас. Желаете парикмахера?

Я отдал ей все деньги, и в карманах осталось только серебро. Пересчитал каждую монетку. Два доллара набралось.

– Да, пришлите.

Он вышел, а второй полицейский проводил меня в умывалку. Там оказался душ, я разделся и как следует вымылся, а потом переоделся в принесенный мне костюм. Пришел парикмахер и побрил меня. Вечерний костюм я сложил в чемодан. Они не забыли даже шляпу, и я надел ее. Потом снова вернулся в комнату.

Пошел уже десятый час, и только тут меня осенило: надо вызвать адвоката. Я вспомнил Шолто.

– Мне надо позвонить. Можно?

– Ладно, валяйте. Но только один звонок.

Мы вышли в холл, где, выстроившись в ряд, стояли телефоны-автоматы. Я отыскал в книжке номер, набрал и попал на него.

– О, приветствую! А я как раз ждал твоего звонка. У тебя вроде бы неприятности?

– Да, и ты мне нужен.

– Скоро буду.

Он примчался через полчаса. Выслушал меня. Беседовали мы в присутствии фараона, поэтому я в основном упирал на то, что мне необходимо срочно выйти отсюда. Он, поняв меня с полуслова, в подробности не вникал.

– Наверное, придется внести залог.

– А на каком основании меня вообще держат? Ты узнал?

– Как свидетеля. Важного свидетеля.

– Ага, понимаю.

– Тогда мне надо повидаться с поручителем. Или предпочитаешь внести деньги сам?

– Сколько это?

– Точно не скажу. Полагаю, пяти тысяч хватит.

– А как быстрее?

– Думаю, наличными.

У него нашелся незаполненный чековый бланк. Я проставил в нем сумму в десять тысяч долларов.

– Прекрасно, этого более чем достаточно. Жди меня примерно через час.

В начале одиннадцатого он вернулся, и мы в сопровождении полицейского отправились в суд. Все дело заняло не более пяти минут. Помощник районного прокурора установил размер залога – две с половиной, Шотло расплатился, и мы вышли на улицу. В такси он передал мне остаток от суммы стодолларовыми купюрами. Я отсчитал десять и протянул ему.

– В качестве аванса.

– Спасибо, премного благодарен.

Первое, что я хотел знать, – взяли они ее или нет. Он утверждал, что вроде бы нет. Тогда я выхватил из рук пробегавшего мимо машины мальчишки утренний выпуск газеты и развернул ее. Почти всю первую полосу занимала моя фотография, а также фотография Уинстона, ее портрета не было. Так, уже легче. Насколько я помнил, за все время пребывания в Америке она ни разу не фотографировалась. Как-то руки не доходили. Затем следовали статейки: одна, представлявшая жизнеописание Уинстона, другая обо мне и, наконец, третья, главная, в деталях повествующая о случившемся. Там было подробно изложено все, что я рассказал детективу, а венчала этот перл шапка, набранная крупным шрифтом: «Убийца со шпагой», а также подзаголовок: «Разыскивается». Я все еще читал, когда мы добрались до «Радио-сити».

Мы зашли в его офис, и я начал рассказывать, что и как говорил детективу о нелегальном въезде в страну, и прочее, и почему мне пришлось соврать, но тут он меня остановил:

– Послушай, давай сразу расставим все по своим местам. Адвокат вовсе не является твоим сообщником и не может участвовать в обмане полиции. Он всего лишь твой представитель в суде и обязан проследить за тем, чтобы все твои права, гарантируемые законом, были там соблюдены. Чтоб твое дело или ее, не важно, чье именно, было представлено там в наиболее выгодном для вас свете. А то, что ты наболтал детективу, меня не касается, и пока лучше мне вообще об этом не знать. Придет время, и я попрошу просветить меня на эту тему, причем желательно, чтоб ты тогда говорил правду. Однако на данный момент предпочитаю не знать о том, как ты их обманул. И еще – отныне самая верная линия поведения для тебя: не говорить полиции вообще ничего.

– Понял.

Он побродил по комнате, взял со стола бумагу, некоторое время изучал ее, снова принялся ходить.

– Хочу предупредить еще кое о чем.

– Слушаю.

– Как-то уж слишком легко они тебя выпустили…

– Но я же ничего не сделал!

– Если б они захотели задержать тебя, им ничего не стоило выдвинуть два или три обвинения. Безусловно допускающих выпуск на поруки, однако позволяющих продержать под арестом какое-то время. Да и сумма залога была смехотворно низкой.

– Что-то не пойму, куда ты гнешь.

– Они ее не поймали. Хотя возможен и другой вариант. Поймали и держат где-нибудь в другом участке, скажем, в Бронксе, и молчат из боязни, что им пришьют нарушение habeas corpus[69]. Впрочем, не думаю. Они ее не поймали и наверняка выпустили тебя с одной целью: чтоб ты навел на ее след.

– О, теперь понимаю…

– Ты отсюда домой?

– Не знаю. Наверное.

– Тогда приготовься – за тобой будут следить. И ночью, и днем за тобой будет хвост. Телефон тоже может прослушиваться.

– Да как они смеют!

– Очень даже смеют, будь уверен. Там уже наверняка установили диктофон, они исхитряются запрятать его в такое место, где и в голову не придет искать. Тем более квартира огромная, что очень облегчает задачу. Не знаю, каковы твои намерения, да и ты, наверное, сам еще толком не решил, как действовать дальше. Но в любом случае помни: дело может обернуться очень скверно. Если ее схватят, я, разумеется, постараюсь сделать все, что в моих силах, но предупреждаю – дело скверное. И хорошо бы ее не нашли вообще… Так что будь осторожен.

– Хорошо.

– Тебя используют как приманку.

– Постараюсь быть осмотрительнее.

На Двадцать Второй авеню меня уже ждала целая толпа репортеров, и я задержался минут на десять. Посчитал, что лучше как-то ответить на вопросы и избавиться от них, а то потом будут доставать весь день. Не успел я войти в квартиру, как зазвонил телефон. Это из газеты, они предлагали мне пять тысяч долларов за историю убийства и предваряющую ее историю нашего знакомства и любви. Я сказал «нет» и повесил трубку. Телефон затрезвонил снова, тогда я позвонил дежурному на коммутатор и попросил не соединять меня ни с кем, а также никого не впускать. В дверь позвонили. Гарри и Тони, им не терпелось рассказать мне все. Я достал стодолларовую банкноту, протянул им и предупредил насчет диктофонов. Мы вышли в холл, и там шепотом они поведали мне следующее. Оказалось, она ушла не сразу. Успела зайти в квартиру, переодеться, собрать кое-какие вещи. Минут через пять-десять она два раза нажала на кнопку в лифте. Тони все это время держал лифт на нашем этаже. Открыл, втолкнул ее, и они спустились в подвал. Оттуда через боковую аллею вышли на Двадцать Третью улицу, там он поймал такси, и она уехала. С тех пор он ее не видел, и полиции, разумеется, не сказал ни слова. Гарри в то время был внизу, в вестибюле. Он не обратил особого внимания на разбегавшихся гостей, и парень из службы иммиграции тоже. Как фараоны узнали, что произошло, неизвестно. Должно быть, все же кто-то из гомиков стукнул, подумав, что лучше будет сообщить. Во всяком случае, она еще не успела уйти, а фараоны уже были в квартире Хоувза.

Они ушли, а я отправился к себе. Телефон молчал, но я начал искать диктофон. И, как и следовало ожидать, обнаружить его не удалось. Выглянул в окно – посмотреть, не наблюдает ли кто за квартирой снаружи. Не заметил никого и ничего. И уже начал склоняться к мысли, что у Шолто чересчур развито воображение.

Около двух почувствовал, что проголодался, и вышел. Репортеры, все еще торчавшие внизу, бросились навстречу, но мне удалось вырваться и прыгнуть в такси. Доехав до Четвертой авеню, я попросил водителя свернуть на Вторую и ехать по ней, затем вышел у ресторана, на углу, невдалеке от Двадцать Третьей улицы. Заказал еду и записал номер платного телефона-автомата, установленного в вестибюле. Затем вернулся домой и, проходя мимо мальчика, дежурившего на коммутаторе внизу, попросил соединить меня с мистером Куглером, если тот позвонит. Затем поднялся к себе и набрал номер ресторана.