Джордж поскорее открыл дверцу в камере хранения автобусной станции и вытащил коричневые пакеты, которые там оставлял. Не закрыв ячейку, он выскочил на Канальную улицу и зазвякал пряжками к деловому центру города, оглядываясь, не следуют ли за ним монокль с бородой. Но за спиной никакой бороды не было.
Вот непруха так непруха. Этот замаскированный агент будет шибаться по автобусной станции весь день, его искать. А завтра? На автостанции уже небезопасно; туда уже ни-ни.
— Черт бы побрал эту мисс Ли, — вслух выругался Джордж, не сбавляя шага. Не будь она такой сквалыгой, так бы не получилось. Уволила бы этого кренделя, и он как и раньше бы пакетики забирал — в два часа. А тут — чуть не замели. А все потому, что ходи, проверяй пакетики на автостанции, таскайся с ними по два часа каждый день. Ну куда еще такую парашу засунешь? А с собой таскать весь день — так и устать недолго. Мать дома торчит все время, туда с ними и не сунешься.
— Прижимистая сука, — бормотнул Джордж. Он подоткнул пакеты под мышку и тут понял, что прихватил с собой книгу замаскированного шпика. У фараона увел. Тоже хорошо. Мисс Ли просила его книжку принести. Джордж посмотрел на название: «Утешение философией». Ну, вот ей и учебник есть.
Санта Батталья попробовала картофельный салат, облизала ложку и аккуратно разместила ее на бумажной салфетке рядом с блюдом. Высасывая из зубов лохмотья петрушки и лука, она сообщила портрету матушки на каминной доске:
— Им понравится. Никто больше такого картошного салатца не готовит, как Санта.
Гостиная была почти готова к вечеринке. На шкафчике старого радиоприемника выстроились две квинты «Старых Времен» и коробка с шестью бутылочками «Севен-Апа». Фонограф, взятый напрокат у племянницы, восседал на вымытом линолеуме в центре комнаты, шнур от него поднимался к люстре, куда его подключили. Два гигантских мешка картофельных чипсов покоились в углах красного плюшевого дивана. Из банки оливок на жестяном подносе, установленном на сложенной и накрытой покрывалом раздвижной кровати на колесиках, торчала вилка.
Санта схватила с каминной доски рамочку с фотографией древней и недружелюбной на вид старухи в черном платье и черных чулках, стоявшей в переулке, заваленном устричными раковинами.
— Бедненькая мамуля, — с чувством выдохнула она, одарив фотографию громогласным влажным поцелуем. Слой жира на стекле портрета выдавал частоту этих любвеобильных натисков. — Тяжко же тебе пришлось, девонька. — Угольки сицилийских глаз зыркали со снимка на Санту почти как живые. — Одна только картинка твоя и осталась у меня, мамуля, да и тут в каком-то переулке. Стыдоба-то какая.
Санта вздохнула от всеобщей несправедливости и грохнула картинкой о каминную доску, утвердив ее между вазочкой восковых фруктов, букетом бумажных цинний, статуэткой Девы Марии и фигуркой Пражского Инфанта [28-сантиметровая статуэтка Младенца Иисуса с птицей в руке, датируемая 1340 годом. Культ Пражского Инфанта зародился в XVII веке.]. Затем пошла в кухню за наколотым льдом и еще одной табуреткой. Вернувшись в гостиную с табуреткой и походным ведерком со льдом, она расставила на каминной доске перед маминым портретом свои самые лучшие вазочки для желе. Близость фотографии побудила ее схватить портрет и еще раз покрыть его поцелуями, причем кусочек льда у нее во рту постоянно стукался о стекло.
— Я ж за тебя молитвы кажный день читаю, девонька, — бессвязно сообщила Санта фотографии, пытаясь удержать ледышку на языке. — Только попробуй не поверить, что тебе свечечка у Святого Одо постоянно горит.
Кто— то постучал в передние ставни. Санта поспешно отставила портрет, перевернув его лицом вниз.
— Ирэна! — заорала Санта, открыв дверь и увидев нерешительную миссис Райлли на ступенях крыльца и своего племянника патрульного Манкузо — на дорожке. — Заходи же ж, голубушка миленькая. Какая хорошенькая ты у нас сёдни.
— Спасибо, милочка, — ответила миссис Райлли. — Фу-у! Я уж и забыла, как долго сюда ехать. Мы с Анджело битый час в этой машине парились.
— Взе дедо в пдобках, вот в дём, — высказал предположение патрульный Манкузо.
— Нет, ты послушай, какой насморк, — ужаснулась Санта. — Ай, Анджело. Ты этим люд я м в учаске скажи, чтоб не сажали тебя больше в этот тувалет. А Рита где?
— Ода де б даздоении. У дее годова бодит.
— Так не мудрено — сидеть взаперти с этими спиногрызами всю время, — высказалась Санта. — Ай, ей почаще выходить в люди надобно, Анджело. Что она в самом деле?
— Дербы, — печально ответил Анджело. — У дее дербдое даздойздбо.
— Невры это ужыс, — подтвердила миссис Райлли. — Знаешь, чего было-то, Санта? Анджело посеял книжку, что ему Игнациус дал. Стыдоба-то какая, а? Книжка-то ладно, тока Игнациусу ничо не говори. А то он тут такое устроит.
Миссис Райлли поднесла палец к губам, давая понять, что книжка должна остаться тайной навсегда.
— Ну так давай же ж мне свой польт, девонька, — нетерпеливо сказала Санта, чуть ли не сдирая с миссис Райлли старое пурпурное трикотажное полупальто. Ее переполняла решимость не допустить призрака Игнациуса Ж.Райлли до своей вечеринки: он и так тревожил слишком много вечеров в кегельбане.
— Хорошенькая у тебя тут квартера, Санта, — почтительно произнесла миссис Райлли. — Чисто.
— Ага, только я себе линолиму для гостиной нового хочу купить. Ты, милочка, когда-нить себе бумажные занавески вешала? Совсем неплохо смотряцца. Я такие славненькие в «Мезон Бланш» видала.
— Я как-то покупала хорошие бумажные занавески Игнациусу в комнату, так он их от окна оторвал и помял все. Говорит, что они — выкидыш. Кошмар какой, правда?
— Это кому какой вкус, — поспешно высказалась Санта.
— Игнациус же ж не знает, что я сегодня сюда пошла. Я ему сказала, что к новене пойду.
— Анджело, ну-ка налей Ирэне скоренько выпить. И сам виски себе возьми, простуду лечить надо. У меня в кухне кока-кола есть.
— Игнациусу новены тоже не нравятся. Уж прямо и не знаю, чем этому мальчику угодить. Хоть и нельзя так про свое чадо, но Игнациус у меня лично уже во где сидит.
— Я хороший картошный салатец сготовила, девонька. Старичок этот мне сказал, что хороший картошный салатец сильно любит.
— Ты б видела, какую огроменную форму он мне в постирушку бросает. Да еще указывает, как стирать. Будто мыльный порошок по тилевизору торгует. И ведет себя так, точно до упаду надрывается, когда тележку эту свою по всему городу толкает.
— Ты гля на Анджело, лапа. Какой хороший кок е ль нам намешал.
— А у тебя аспырины есть, милочка?
— Ай, Ирэна! Что ж ты компанию не поддержишь, за что мне такое наказание? Лучше выпей. Погоди, вот старичок придет скоро. Ух, хорошо повеселимся. Смотри, вы со старичком потанцеваете прям перед фоногрыфом.
— Потанцеваем? Да не хочется мне ни с никакими старичками танцевать. А и потом, у меня ноги сёдни отекли, пока формы его гладила.
— Ирэна, нельзя ж его так подвести, девонька. Ты б видела, как он аж расцвел весь, когда я его прям возле церкви пригласила. Бедный старичок. Попомни мое слово — никто никуда его не приглашает.
— Так ему хотелось прийти, а?
— Хотелось? Да он у меня расспрашивать кинулся, одевать ему кустюм или как?
— И чего ж ты сказала ему, лапуся?
— Ну, я и сказала: «А надевайте, чего хотите, мистер».
— Вот это мило. — Миссис Райлли опустила глаза на свое зеленое тафтяное платье для коктейлей. — А Игнациус еще у меня спрашивает, чего это я в парадное платье к новене вырядилась. Сидит щас у себя в комнате, глупости какие-то пишет. Я грю: «А сейчас ты чего это пишешь все, мальчик?» — а он грит: «Я пишу, каково сосыски торговать.» Вот ужыс-то какой, а? Ну кто такой рассказ читать-то станет? Знаешь, скока он принес сёдни из своей сосысочной? Четыре доллара. И как я только буду этому человеку платить?
— Ты гля. Анджело нам славный хайбол принес.
Миссис Райлли приняла вазочку для желе из рук Анджело и двумя глотками сразу отполовинила коктейль.