— Разумеется, нет. — Про себя мистер Леви улыбнулся. Наконец, руль выбит из рук супруги, и она пытается проложить хоть какой-то курс по морю смятения — и направление спрашивает у него. — Мы учредим премию. За что там их следовало вручать — за похвальную службу и храбрость?

— Да, — смиренно вымолвила миссис Леви.

— Вот. Вот тебе храбрость. — Он взял газету и ткнул пальцем в негра, стоявшего над поверженным юным идеалистом. — Вот он первую награду и получит.

— Что? Преступник в темных очках? Субъект с Коньячной улицы? Прошу тебя, Гас. Только не это. Леон Леви лишь несколько лет как умер. Пусть хоть упокоится в мире.

— Это очень практично — такой маневр и сам Леон Леви бы совершил. Большинство наших работников — негры. Нам нужны хорошие общественные связи. Не пройдет много времени, и мне, видимо, потребуется больше лучших работников. А это создаст благоприятный климат для найма.

— Но не этому же. — Похоже, миссис Леви тошнило всухую. — Наши награды — для приличных людей.

— А где же тот идеализм, за который ты всегда столь рьяно выступаешь? Мне казалось, тебя интересуют группы национальных меньшинств. По крайней мере, ты всегда об этом заявляла. Как бы там ни было. Райлли спасать стоило. Он привел меня к подлинному виновнику.

— Ты не сможешь всю жизнь прожить на одной злобе.

— Это кто тут живет на одной злобе? Я, наконец, делаю что-то конструктивное. Мисс Трикси, где у вас телефон?

— Кого? — Мисс Трикси как раз углубилась в наблюдения за сухогрузом из Монровии, отчаливавшим с палубой, забитой тракторами «Международный Комбайн». — У меня нет телефона. Есть в бакалейной лавке за углом.

— Ладно, миссис Леви. Сходи в лавку. Позвони доктору Ленни и в газету: не знают ли они, как отыскать этого Джоунза, хотя у таких людей телефонов обычно не бывает. Попробуй и через полицию тоже. Уж они-то должны знать. Номер дашь мне. Я позвоню ему лично.

Миссис Леви не сводила глаз с супруга: ее раскрашенные ресницы даже не вздрагивали.

— Если пойдете в лавку, можете мне и ветчины на Пасху купить, — проскрежетала мисс Трикси. — Я хочу видеть эту ветчину прямо у себя дома! И никаких лживых разговоров на этот раз не потерплю. Если вам от меня нужно признание, начинайте платить за него.

И она зарычала на миссис Леви, обнажив зубы так, точно они служили каким-то символом, жестом вызова.

— Вот видишь, — сказал мистер Леви супруге. — У тебя есть три причины, чтобы сходить в лавку. — Он протянул ей бумажку в десять долларов. — Я подожду тебя здесь.

Миссис Леви взяла деньги:

— Я полагаю, теперь ты счастлив. Теперь я буду твой служанкой. Ты занес это над моей головой, как меч. Одна-единственная крохотная недооценка — и мне приходится так страдать.

— Одна крохотная недооценка? Обвинение в клевете на полмиллиона долларов? От чего ты страдаешь? Ты просто идешь в бакалейную лавку за углом.

Миссис Леви повернулась и наощупь двинулась по проходу. Дверь за нею хлопнула, и мисс Трикси, точно тяжелое бремя спало с ее плеч, моментально погрузилась в детскую дрему. Мистер Леви прислушивался к ее храпу и наблюдал за монровийским сухогрузом, выходившим из гавани и сворачивавшим по течению в сторону Залива.

Впервые за несколько дней разум его успокоился, и в сознании поплыли некоторые события, связанные с этим злополучным письмом. Он припомнил написанное Абельману — и перед мысленным взором его явилось другое место, где он слышал подобные выражения. Двор дурачка Райлли, всего час назад. «Ее следует высечь хлыстом». «Монголоид Манкузо». Так значит, в конце концов, письмо написал он. Мистер Леви с нежностью посмотрел на маленькую обвиняемую, храпевшую над своей коробкой голладского печенья. Ради всех нас, подумал он, вас придется объявить недееспособной и вынудить признаться во всем, мисс Трикси. Вас подставили. Мистер Леви расхохотался вслух. Почему же мисс Трикси созналась так искренне?

— Тишина! — рявкнула мисс Трикси, мгновенно проснувшись.

Дурачка Райлли в самом деле стоило спасать. А он спас себя, мисс Трикси, да и мистера Леви впридачу — по-своему, по-дурковатому. Кем бы ни был этот Бирма Джоунз, щедрую премию он заслужил… или вознаграждение. Предложить ему работу в новых «Шортах Леви» — так будет еще лучше для связей с общественностью. Премию и работу. Хорошее освещение в прессе, увязанное с открытием «Шортов Леви». Ловкий трюк или как?

Мистер Леви смотрел, как сухогруз пересекает устье Промышленного Канала. Скоро миссис Леви тоже окажется на пароходе — на пути в Сан-Хуан. Навестит свою мамашу на пляже — будет смеяться, петь и танцевать. Миссис Леви не очень впишется в новый план «Шортов Леви».

Игнациус весь день не выходил из комнаты — спазмодически задремывал, а когда часто и тревожно приходил в себя, то набрасывался на свою резиновую перчатку. Весь день телефон в прихожей звонил, не переставая, и с каждым звонком его тревога и нервы расходились все сильнее. Он атаковал перчатку, лишая ее девственности, вонзаясь в нее, покоряя ее. Как к любой знаменитости, к Игнациусу тянулись поклонники: мамашины глазливые родственнички, соседи, люди, которых миссис Райлли не видела годами. Позвонили они все. При каждом звонке Игнациусу мерещилось, что это снова мистер Леви, но всякий раз до него доносились материнские реплики абоненту, уже ставшие душещипательно стандартными: «Ай, ну какой же ужыс, а? Что ж я буду теперь делать, а? Теперь же ж наше доброе имя совсем загибло». Когда сил терпеть это уже не оставалось, Игнациус, колыхаясь, вываливался из своей комнаты и отправлялся на поиски «Доктора Орешка». Если в прихожей ему случалось встретить мамашу, то смотрела она не на него, а, скорее, изучала ворсистые сферы пуха, что дрейфовали по самому полу в кильватере сына. Казалось, сказать ему просто нечего.

Что же сделает мистер Леви? Абельман, к несчастью, очевидно оказался довольно низкой личностью, субъектом слишком мелким для того, чтобы принять чуточку критики, человеческой молекулой с повышенной чувствительностью. Он обратился с письмом не по адресу; воинственная и мужественная листовка была прочитана не той публике. В данный момент его нервной системе не выдержать судебного прооцесса. Он совершенно расклеится прямо перед судьей. Сколько времени пройдет прежде, чем мистер Леви накинется на него снова, он не знал. Какие маразматические загадки лопотала в уши мистеру Леви мисс Трикси? В ярости и смятении мистер Леви непременно вернется, на сей раз — полный решимости заточить его в узилище. И ждать теперь его возвращения — будто дожидаться казни. Тупая боль в голове не отступала. «Доктор Орешек» на вкус был, как желчь. Абельману явно хотелось денег — и побольше: эта стыдливая мимоза, судя по всему, сильно обиделась. Когда обнаружат подлинного автора письма, что потребует Абельман вместо пятисот тысяч? Жизнь?

«Доктор Орешек» казался кислотой, булькавшей у него в кишках. Игнациус наполнялся газом, и запечатанный клапан не давал ему вырваться наружу — зажмите в пальцах сопло воздушного шарика, и эффект окажется таким же. Монструозные отрыжки вздымались у него в горле и отскакивали вверх, к отягощенной отходами жизнедеятельности миске абажура из молочного стекла. Стоит человеку согласиться и вступить в этот жестокий век, как может прозойти что угодно. Повсюду притаились капканы — Абельман, безжизненные Крестоносцы за Мавританское Достоинство, кретин Манкузо, Дориан Грин, газетные репортеры, стриптизерки, попугаи, фотография, малолетние преступники, фашистские порнографы. А в особенности — Мирна Минкофф. Потребительские товары. Но в особенности — Мирна Минкофф. С мускусной распутницей нужно что-то делать. Как-то. Когда-нибудь. Она должна поплатиться. Что бы ни случилось, он должен будет ею заняться, пусть даже возмездие займет у него многие годы, и ему придется десятилетиями красться за ней из одной кофейни в другую, с одной песенно-народной оргии на другую, с поезда подземки на блат-хату, а оттуда — на хлопковые поля, а оттуда — на демонстрацию. Игнациус призвал на голову Мирны замысловатое елизаветинское проклятие и, перевернувшись, еще раз неистово злоупотребил перчаткой.