И вот Изабелла. В ее лице слишком много всего. Она осознает весь ужас преступных деяний эльфа — и вместе с тем помнит о его непримиримой борьбе с силами Тьмы; она тоже слышит в воображении людские стоны, но сердце ее отзывается и на бесконечную печаль заблудшего, застрявшего в тупике бессмертного существа.

И глаза ее — они сейчас странно похожи на глаза Аннагаира, точно можно заразиться этим мерцающим отблеском Плеяд во взоре… Джона кольнуло беспокойство: уж очень впечатлительна эта средневековая девушка, даже историю грядущего мира она принимала излишне близко к сердцу; нужно ли это, если речь идет о мире, решительно окончившем свое существование, бесповоротно канувшем в пучине времен?

На какой-то миг Джону почудилось, что он вдруг понял замысел судьбы, отобравшей для него именно этих спутников. Гарри, Бенджамин, Изабелла — они помогут ему… сделать что? Поверить, не обмануться и понять? И тотчас ожгла другая мысль: а я-то что? Как я сам отношусь к рассказу этого обломка минувшего? И с особенной горечью он осознал свою глубокую причастность циничному веку, который оставляет за собой право равнодушно наблюдать за всем не без любопытства, но со стороны — и не обременять себя лишним выбором.

Пауза затянулась. Однако заметил это только Джон, и он же обратил внимание, что Аннагаир уже не обдумывает следующие слова, а присматривается к молодому Рэдхэнду, как тот — к своим товарищам.

— И что дальше? Как тупик оказался выходом?

— Тупик заставил меня признать безвыходность положения и принудил думать, — ответил эльф. — Я понял, что проиграл уже давно и должен отступить. Но я не сделал бы этого один, без Коринны. Так звали мою возлюбленную — Кора, я же называл ее Коринна. Ни бессмертие, ни чары всемогущего эльфа не истребили последнего света в ее душе, ибо всегда между нами была любовь. Любовь под гнетом темных страстей. Но когда усталость бессилия одолела нас, покровы тьмы спали, и любовь дала нам новый смысл существования.

Новую паузу прервало замечание Бена:

— Гладко же у вас это получилось, не в обиду будь сказано.

— Я не обижусь, — грустно улыбнулся эльф. — Тем более что ты неправ. Не все у нас было гладко. Падение тьмы открыло сердце для совести. Сам я, наверное, избежал бы ее цепких коготков, но Коринна страдала. Ей было больно думать о прошлом. Глядя на нее, терзался и я…

Бенджамин промолчал. По лицу эльфа было видно, что даже воспоминания об этом давались ему нелегко, и Джон поспешил изменить ход рассказа:

— Не сердись, Аннагаир, но ты сказал, что поведаешь нам только о самом необходимом, но я пока не вижу, как твоя история относится к нынешним делам.

— Сейчас увидишь, — пообещал эльф. — Мы уже подошли к самому главному. Итак, закончилась большая эпоха… Вы и сейчас-то знаете о ней очень мало, и прошу вас, не думайте будто она была в точности такой, как вы услышали, ведь я рассказывал не об эпохе, а лишь о себе.

Восстановить прежнюю жизнь было уже невозможно. И эльфы стали уходить из этого мира, быть может слишком поспешно. Пожалуй, я бы сказал, что это был не исход, а бегство. Только так я могу объяснить, что даже мудрейшие из нашего народа не увидели, какие дела им следует сперва завершить.

Наверное и здесь есть моя вина. Слишком долго я терзал их своим владычеством, вот и не могли они думать ни о чем, кроме покоя.

Остатков эльфийского волшебства хватило, чтобы приоткрыть завесу над гранью миров, и они навсегда ушли с земли, оставив ее людям. Конечно, многие не тронулись с места, — например, Хранители лесов, к которым принадлежит наш уважаемый Пин, и многие другие существа, на человеческий взгляд мистические, но исправить то, что не было исправлено нами, им не под силу. Ибо история это наша — людей и эльфов, когда-то живших бок о бок и совместно сотворивших то, о чем я еще расскажу.

И остался я. Отчасти это было наказание, но в большей мере — необходимость. Я не мог жить без доспехов Рота, а им путь в новую землю эльфов был заказан. Коринна этого не знала. Я нашел в себе силы снять страшное облачение Рота, отдал ей на хранение и сказал, что больше нам вряд ли суждено свидеться. Она приняла эту кару без гнева… И верно хранила мое наследие, надежно скрыв его от людей. Но, к сожалению, истинного покаяния, спасительного для людей, она не пережила. Горечь разлуки сломила ее, и злоба вновь захлестнула едва очистившееся сердце.

— Но ведь ты остался! — воскликнула Изабелла.

— Не вполне, — вздохнул Аннагаир. — Жизнь ушла из меня вместе с доспехами. Я перестал быть эльфом, я сделался призрачной тварью — таким вы и видите меня сейчас. Бледной тенью самого себя… Пойми, девочка, я не мог вернуться к ней в таком виде, это лишь сильней ожесточило бы ее. И я таился рядом, поблизости, но всегда в тени, в непроглядном сумраке, и оттуда наблюдал за ее долгой жизнью. Коринна жила тысячи лет, прихотливо меняя обличья: то богиня диких племен, то властная королева Востока, то загадочная спасительница Юга… Она бывала и простой крестьянкой, и отшельницей, и римской куртизанкой, и византийской целительницей, и константинопольской отравительницей, и нищенкой, и княгиней… И, наконец, тихо помешанной старухой — ведьмой в лесах поблизости от Драконовой горы; ведьмой, чья старость тела была лишь отражением дряхлости души. Такой она и погибла три дня назад, была предательски убита собственной ученицей. Убита ради доспехов Рота, о которых она все-таки проговорилась… как и о многом другом, что сумела вспомнить.

Изабелла недоверчиво приподняла брови, и эльф подтвердил ее догадку:

— Да, красавица, Коринна, Кора — это имена той самой ведьмы, к которой обращался Висельник. Так же знакомы тебе и другие участники истории. Пин!

— Да? — шевельнулся пригревшийся у очага лесовичок.

— Теперь, я думаю, стоит взять слово и тебе. Расскажи нашим гостям об Истер.

— А куда же я денусь? — проворчал тот. — Конечно, как седые были да печальные легенды — это ты, а как про мерзость эту ходячую — так Пина подавай. Ну раз уж великим не по плечу, так уж и быть, поведаю, а вы, значит, слушайте, я про эту ведьмищу дважды говорить не захочу. Истер ее зовут. Объявилась она тут совсем недавно, пять лет назад, совсем дитятей. Забрела к Драконовой горе — ну и повело ее. Силища-то в ней, прямо скажу, немереная, не всякий эльф и помечтал бы о такой. Тут в чем дело? Мы вот живем себе, беды не знаем, за лесом приглядываем, и все у нас всегда было в порядке, не извольте беспокоиться. Лишним людям ходу нет, деревья растут как надо, зверье бегает где положено, птицы щебечут приличествующе — никаких безобразий. А то, что нечисти, если по-людски говорить, тех же троллей к примеру, многовато, так это и не забота. Той же нечисти, если подумать, и деваться больше некуда, а чтобы безобразий не чинили, то за этим сама Первозданная Сила проследить может.

Так вот, гости дорогие, не было нам печали даже от разбойного люда. Кора и та, как одряхлела, ходить сюда не могла. И вдруг Истер… Будто та же Кора возродилась, только еще сильнее стала. Ясное дело, с детским умом подчинить себе Первозданную Силу она не могла, так и то — заставляла и птиц петь себе в угоду, и цветы при ней обязаны были цвести в любое время, и зверье ее кормило да лелеяло, а про иные шалости я и рассказывать не буду, и не просите, язык не повернется… Ну то есть, — споткнулся он, перехватив взгляд Аннагаира, — мы-то, Хранители, не слишком поначалу и возражали. Да и то сказать — кто ж знал, что из этого милого дитяти получится? Потакали, было дело. А как спохватились — уж и сил не стало противиться. Тут странная вещь произошла: вроде бы Истер чуть-чуть покорила Первозданную Силу, а вроде бы и Сила ею овладела. И уже гибло дитя на глазах, ведь ни воли над ней, ни в самой разумения. Спасибо, Аннагаир надоумил, как тишком, исподволь да по-хитрому, девчонку от нас вывести. И вывели мы ее — а она возьми да угоди к Коринне.

— А дальше? — спросил Джон.

— А дальше эльфа спрашивайте. Ибо наши страдания окончились, а Истер возмечтала возвернуться да воцариться в Первозданной Силе, превысив властию царей земных. То есть, как видите, могу и я поведать, да уж начинается опять история с размахом, какую только эльфам под стать рассказывать. Чего ж я буду с ним тягаться, когда он рядом? Нет, дальше эльфу слово.