Вернувшись из Гоа, я встречался с Казимом Али, Джонни Сигаром и некоторыми другими жителями трущоб, а с Прабакером мы виделись почти ежедневно, когда он разъезжал в своем такси. Но в паспортной мастерской Гани было столько интересного, эта работа так увлекла меня и отнимала столько времени, что я совсем перестал принимать больных в маленькой клинике, которую я организовал когда-то в своей хижине.

Однажды, зайдя в трущобы после длительного отсутствия, я с удивлением увидел Прабакера, извивающегося в конвульсиях под одну из популярных песен, которую исполнял трущобный оркестр. Прабакер был одет в свою шоферскую форму, состоявшую из рубашки хаки и белых брюк; на шее у него был пурпурный шарф, на ногах сандалии. Он не заметил моего приближения, и я молча понаблюдал за ним какое-то время. В его танце откровенно непристойные, вызывающие вихляния бедрами удивительным образом сочетались с невинным выражением лица и по-детски беспомощными взмахами рук. Он с клоунским обаянием подносил открытые ладони к улыбающейся физиономии, а в следующий миг с решительной гримасой тыкал в зрителя своими гениталиями. На одном из виражей Прабакер увидел меня и, расплывшись в своей необъятной улыбке, подскочил ко мне.

— О, Лин! — воскликнул он, накинувшись на меня и прижав голову к моей груди. — У меня есть для тебя новость. Настоящая фантастическая новость! Я искал тебя во всех местах, в отелях с голыми леди, в барах с жуликами и дельцами, в грязных закоулках, в…

— Я понял, Прабу, — прервал я его. — Что за новость?

— Я собираюсь жениться! Мы с Парвати устраиваем женитьбу! Можешь ты этому поверить?

— Безусловно, могу. Прими мои поздравления. А здесь, как я понял, ты репетируешь свадебное празднество?

— О да! — подтвердил он, ткнув несколько раз бедрами в мою сторону. — Я хочу, чтобы у всех гостей были очень сексуальные танцы. Как ты считаешь, этот танец достаточно хорошо сексуален?

— М-да, он сексуален, это точно. Как дела здесь в джхопадпатти?

— Очень замечательно! Никаких проблем. О, Лин, я забыл! Джонни Сигар тоже собирается жениться! Он женится на Сите, сестре моей прекрасной Парвати.

— А где он? Я хотел бы увидеться с ним.

— Он на берегу моря — ну, знаешь, в том месте, где он сидит на скалах, чтобы быть одиноким. Ты тоже любишь одиночество в этом месте. Ты найдешь его там.

Я направился к морю. Обернувшись, я увидел, как Прабакер дает указания оркестрантам своими бедрами, побуждая их играть поживее. На краю поселка, где черные валуны спускались в море, я нашел Джонни Сигара. На нем была белая майка и зеленая клетчатая набедренная повязка. Он сидел, прислонившись к камню и обняв себя за плечи, и задумчиво смотрел в морские просторы. Это было почти то же самое место, где он говорил со мной о морской воде, человеческом поте и слезах в тот вечер, когда разразилась эпидемия холеры, много месяцев назад.

— Поздравляю, — сказал я, присаживаясь рядом с ним и предлагая ему сигарету.

— Спасибо, Лин, — улыбнулся он, покачав головой.

Я убрал пачку, и с минуту мы посидели молча, глядя, как волны назойливо бьются о береговые камни.

— Знаешь, я родился — точнее, был зачат — как раз вон там, в Нейви-Нагаре, — указал он на главную базу индийского военно-морского флота. Берег закруглялся плавной дугой, и нам были хорошо видны дома и казармы в ее противоположном конце.

— Моя мать выросла недалеко от Дели. В ее семье все были христиане. Они хорошо зарабатывали при англичанах, но потеряли работу и все привилегии после объявления независимости. Когда матери исполнилось пятнадцать, они переехали в Бомбей. Дед устроился чиновником в военно-морском ведомстве. Жили они в джхопадпатти недалеко отсюда. Мать влюбилась в высокого молодого моряка, уроженца Амритсара. У него были самые прекрасные усы во всем Нагаре. Когда она забеременела от него, семья выгнала ее из дома. Она хотела обратиться за помощью к этому моряку, моему отцу, но он уехал из Нагара, и следы его затерялись.

Он помолчал, сжав губы и дыша через нос. Глаза его были прищурены из-за слепящего блеска воды и настойчивого морского бриза. Позади нас слышались обычные для трущоб звуки — выкрики торговцев, шлепки белья о камень в том месте, где женщины занимались стиркой, крики играющих детей, чьи-то препирательства и нестройная музыка, сопровождавшая прабакеровский танец бедер.

— Ей пришлось несладко, Лин. Я вот-вот должен был родиться, а она оказалась на улице. Она пристроилась к другим уличным поселенцам, обитавшим напротив Кроуфордского рынка, и носила белое сари, какое одевают вдовы, притворяясь, что у нее был муж, но умер. Ей пришлось стать вдовой на всю жизнь, даже не успев выйти замуж. Поэтому я до сих пор не женился, хотя мне тридцать восемь лет. Я умею читать и писать — мать позаботилась о моем образовании, — веду все хозяйственные книги в трущобах и подсчитываю налоги для тех, кто платит их. Я живу достаточно обеспеченно, меня уважают. По идее, мне надо было жениться лет пятнадцать-двадцать назад. Но мать всю жизнь прожила как вдова ради меня. И я просто не мог это сделать, не мог позволить себе жениться. Я все время надеялся, что когда-нибудь встречусь с ним, этим моряком с усами. У матери была только одна выцветшая старая фотография, где у них обоих очень серьезный, неприступный вид. Поэтому я и поселился в этом районе — надеялся, что когда-нибудь он тут появится. И не женился. А на прошлой неделе мать умерла.

Он повернулся ко мне, в глазах у него стояли слезы, которым он не позволял излиться.

— На прошлой неделе она умерла, и теперь я женюсь.

— Очень грустно слышать о смерти твоей матери, Джонни. Но я уверен, что она одобрила бы твое решение. Думаю, ты будешь хорошим отцом — точнее, уверен, что ты будешь хорошим отцом.

Он посмотрел на меня, и глаза его говорили мне что-то, но я не вполне понимал, что именно. Когда я оставил Джонни, его взгляд по-прежнему был устремлен на вечно колышущееся море, которое ветер раздирал на пенистые клочки.

Я зашел в свою клинику. Поговорив с Айюбом и Сиддхартхой, которых я обучил тому, что умел сам, я убедился, что клиника в надежных руках. Я оставил им деньги в качестве запаса на непредвиденный случай, а также дал денег Прабакеру для подготовки к свадьбе. После этого я нанес визит вежливости Казиму Али и принял его приглашение выпить с ним чая. К нам присоединились два моих бывших соседа, Джитендра и Ананд Рао, и еще несколько моих старых знакомых. Казим Али рассказал нам о своем сыне Садике, подрядившемся на работу в одной из стран Персидского залива. Обсудили мы также религиозный и коммунальный конфликты в городе, строительство двух башен-близнецов, до завершения которого по-прежнему оставалось два года, и предстоящие свадьбы Прабакера и Джонни Сигара.

Эта сердечная, оптимистичная беседа с простыми, честными и достойными людьми влила в меня, как всегда, новые силы и уверенность в себе. Я простился с ними в наилучшем настроении, но не успел пройти и нескольких шагов, как меня нагнал молодой сикх Ананд Рао.

— Линбаба, у нас тут серьезная проблема. — Ананд и в самые беззаботные моменты говорил с необыкновенной торжественностью, а на этот раз выражение его лица было беспросветно мрачным. — С Рашидом, который жил в одной хижине со мной. Помнишь его?

— Рашида? Ну разумеется, — ответил я, вспомнив худое бородатое лицо своего бывшего соседа и его беспокойный, виноватый взгляд.

— Он задумал очень плохое дело, — выпалил Ананд без обиняков. — К нему приехала из родных мест жена со своей сестрой. Я освободил для них хижину, и теперь они живут там втроем…

— Ну и что? — спросил я нетерпеливо.

Мы уже вышли на транспортную магистраль, я не мог понять, к чему клонит Ананд, и не хотел вникать в чужие проблемы. Когда я жил в трущобах, ко мне почти ежедневно обращался кто-нибудь с подобными полужалобами-полунамеками. Как правило, за ними не стояло ничего существенного, и я предпочитал не вмешиваться.

— Понимаешь… — нерешительно произнес Ананд, по-видимому, почувствовав мое настроение, — он… это… происходит нечто очень дурное, и я… нужно…