Наши губы встретились и слились, как сталкиваются и сливаются волны в водовороте бушующего моря. Я чувствовал, что я свободен, что я выпал, наконец, из любви, которая раскрылась внутри меня, как чашечка лотоса. Мы вместе падали вдоль ее длинных черных волос в полости рыбачьей лодки, затонувшей в теплом песке.

Когда наши губы расстались, в ее зеленых, как море, глазах вспыхнули звезды, проникшие в них с нашим поцелуем. Целая эпоха страстной тоски по любви переливалась из этих глаз в мои. Целая эпоха страсти переливалась из моих серых глаз в ее. Все жгучее желание плоти, изголодавшееся по надежде, текло потоком из глаз в глаза: наша первая встреча, остроумные беседы в «Леопольде», приют Стоячих монахов, Небесная деревня, холера, шествие крыс, секреты, которые она обессиленно поведала мне на грани сна, песнь в лодке под Воротами Индии, гроза, сделавшая нас любовниками, радость и уединение в Гоа, и наша любовь, отражавшаяся тенями в стекле, в последнюю ночь перед войной.

Все слова и умные мысли остались позади, когда я проводил ее до стоянки такси. Я еще раз поцеловал ее. Долгим прощальным поцелуем. Она улыбнулась мне. Улыбка была дружеская, прекрасная, почти лучшая ее улыбка. Я смотрел, как красные огни мутнеют, растворяются и исчезают в глубине ночи.

Оставшись один на непривычно пустой улице, я направился за мотоциклом к трущобам Прабакера — я называл их трущобами Прабакера, и такими они будут для меня остались всегда. Моя тень скакала туда и сюда у каждого фонаря, сначала волоча нога за ногу позади, затем внезапно выпрыгивая передо мной. Песни океана остались в стороне. Дорога пошла по касательной от береговой дуги, углубившись в широкие обсаженные деревьями улицы нового полуострова, который был отвоеван у моря разрастающимся городом, громоздившим камень на камень и кирпич на кирпич.

На улицу выплеснулись звуки праздника. Праздничная программа закончилась, люди возвращались домой. Бесшабашные мальчишки на большой скорости лавировали на велосипедах среди пешеходов, но задевали разве что кончик рукава. Невообразимо прекрасные девушки в ярких сари скользили меж взглядами молодых парней, надушивших свои рубашки и свою кожу сандаловым мылом. Детишки спали на плечах родителей, их безвольные руки и ноги болтались, как невысохшее белье на веревке. Кто-то затянул любовную песнь, и десяток голосов подхватывал припев к каждому куплету. Все мужчины и все женщины, направлявшиеся в свои хижины в трущобах или комфортабельные квартиры, улыбались, слушая наивные романтические слова.

Три парня, певших недалеко от меня, увидели, что я улыбаюсь, и вопросительно подняли кверху ладони. Я тоже поднял руки и затянул вместе со всеми припев, удивив и обрадовав их. Они обняли за плечи странного незнакомца, и мы вместе потащили наши соединенные песней души к непобедимым руинам трущоб. «Каждый из живущих на земле людей, — сказала когда-то Карла, — был индийцем по крайней мере в одной из своих прошлых жизней». И я смеялся при мысли о ней.

Я не знал, как буду жить дальше, после того, как отдам долг афганскому медведю Назиру. Я как-то говорил ему о том, что чувствую себя виноватым в гибели Кадера, и он ответил: «Хорошая винтовка, хорошая лошадь, хорошая битва, добрые друзья — что может быть лучше для великого Хана в момент смерти?» И в какой-то степени это было применимо и ко мне. То, что я собирался рискнуть жизнью ради доброго дела в компании добрых друзей, было правильно, пусть и не вполне объяснимо, и было мне по душе.

Мне еще многому предстояло научиться из того, что Кадер хотел преподать мне. Я знал, что в Бомбее живет его учитель физики, о котором он говорил мне в Афганистане. А другой учитель, Идрис, жил в Варанаси. Если я вернусь из поездки в Шри-Ланку, меня будет ждать целый мир еще неоткрытых духовных радостей.

А пока я занимал достаточно прочное положение в мафии Санджая. Работа была, деньги были, была даже некоторая власть. Длинная рука австралийского закона еще не нащупала меня. У меня были друзья по работе, друзья в «Леопольде» и в трущобах. И, возможно, был даже шанс найти любовь.

Дойдя до своего мотоцикла, я не стал брать его и продолжил путь пешком. Какой-то инстинкт потянул меня в трущобы, а может быть, виновато было полнолуние. Узкие улочки, перекрученные артерии борьбы и надежд, были близки и привычны мне, внушали спокойную уверенность, и я поражался тому, что воспринимал их поначалу со страхом. Я брел без всякого плана и цели от улыбки к улыбке, в смешанных запахах кухонь и банного мыла, стойл для животных и керосиновых ламп, сандалового дерева и благовоний, устремлявшихся ввысь в тысяче маленьких домашних храмов.

На одном из углов я столкнулся со встречным. Мы подняли головы, чтобы извиниться, и тут же узнали друг друга. Это был Махеш, молодой воришка, который так помог мне в полицейском участке Колабы и в Артур Роуд и которого я с помощью Викрама вытащил из тюрьмы.

— Линбаба! — воскликнул он, схватив меня за руку. — Как я рад тебя видеть! Что привело тебя сюда?

— Да просто зашел посмотреть, как тут что, — ответил я, смеясь вместе с ним. — А ты что здесь делаешь? Выглядишь ты классно. Как у тебя дела?

— Без проблем, баба! Билкул фит, хайн! — Я в лучшей форме!

— Может, выпьем чая?

— Спасибо, баба, не могу. Я опаздываю на собрание.

— Ачха-а? — отозвался я. — В самом деле?

Наклонившись ко мне, он прошептал:

— Это секрет, но тебе я могу его доверить, Линбаба. Мы встречаемся с парнями из команды Сапны, короля воров.

— Что?

— Да, — прошептал он. — Эти парни лично знают Сапну. Они разговаривают с ним почти каждый день.

— Но это невозможно! — сказал я.

— Почему, Линбаба? Они его друзья. И мы вместе собираем армию, армию бедняков. Мы покажем этим мусульманам, кто настоящий хозяин в Махараштре! Этот Сапна убил главаря мафии Абдула Гани в его собственном доме и разбросал по всей квартире куски его тела. Это был хороший урок для мусульман. Теперь они будут бояться нас. Но мне надо идти. Мы увидим с тобой друг друга скоро, да? Счастливо, Линбаба!

Он нырнул в один из проулков. Я продолжил свой путь, но настроение у меня резко изменилось. Я почувствовал себя одновременно растерянным, сердитым и одиноким. И тут мой город, мой Бомбей, протянул мне, как всегда, свою руку, придавая сил и уверенности. Я увидел толпу почитателей Голубых сестер, собравшуюся около их новой большой хижины. Люди в задних рядах стояли, а те, кто был ближе, сидели или преклонили колена в освещенном полукруге у порога. А в дверях, окруженные ореолом лившегося из хижины света и голубым дымом благовоний, стояли сами сестры. Они были безмятежны и излучали такое сострадание и такое возвышенное спокойствие, что в моем сердце, как и в сердцах всех глядевших на них мужчин и женщин, проснулась любовь к ним.

В этот момент кто-то потянул меня за рукав, и, обернувшись, я увидел призрак, состоявший из гигантской улыбки с прикрепленным к ней маленьким человечком. Я заключил призрак в объятия, а затем, наклонившись, коснулся его ноги, как в Индии принято приветствовать отца и мать. Это был Кишан, отец Прабакера. Он объяснил, что они с Рукхмабаи приехали в город, чтобы отдохнуть и повидать Парвати.

— Ай-яй-яй, Шантарам! — упрекнул он меня, когда я обратился к нему на хинди. — Ты разве забыл свой прекрасный маратхи?

— Прости, отец! — рассмеялся я, тут же перейдя на маратхи. — Я так рад тебя видеть, что сам не знаю, что говорю. А где Рукхмабаи?

— Пошли! — сказал он и, взяв меня за руку, как маленького мальчика, повел закоулками.

Мы подошли к группе хижин, окружавших чайную Кумара. Среди них была и моя. Перед хижинами стояли Джонни Сигар, Джитендра, Казим Али Хусейн и жена Джозефа Мария.

— А мы как раз вспоминали тебя! — воскликнул Джонни, когда я поздоровался со всеми. — Мы говорили о том, что твоя хижина опять освободилась, а также о пожаре, который был в тот день, когда ты переехал сюда. Это был большой пожар, да?