— Во что же я верю? — спросил я, усмехнувшись.

— Ты веришь в людей, — поспешно ответил он. — Вся эта история с трущобной клиникой, например. Твой вчерашний рассказ о той деревне. Если бы ты не верил в людей, давно бы позабыл всю эту чепуху. Твоя работа в трущобах, когда там началась холера, — на Кадера это произвело большое впечатление, да и на меня тоже. Чёрт побери, наверно, даже Карла верила в тебя какое-то время. Ты должен понять, Лин: если бы у Кадера был выбор, если бы существовала возможность сделать то, что он должен был сделать, как-то иначе, лучше, он бы выбрал именно её. Всё закончилось так, как и должно было. Никто не хотел выставить тебя на посмешище.

— Даже Карла? — спросил я, с наслаждением докуривая сигарету и гася её о землю.

— Ну, Карла была на это способна, — сдался Халед, грустно улыбнувшись уголками рта. — На то она и Карла. Думаю, единственный мужчина, которого она не унижала, — Абдулла.

— Они были вместе? — спросил я, удивляясь сам себе, что не смог избежать укола ревности, заставившего меня нахмуриться и исказившего лицо недовольной гримасой.

— Ну, не то, чтобы вместе, — спокойно ответил он, глядя мне прямо в глаза. — Но я был с ней. Мы жили одно время вместе.

— Ты … что?!

— Я жил с ней полгода.

— А что случилось дальше? — спросил я сквозь зубы, чувствуя себя ужасно глупо. Я не имел права сердиться или ревновать. Никогда не расспрашивал Карлу о её любовниках, но и она мне не задавала подобных вопросов.

— А ты разве не знаешь?

— Знал бы, не спрашивал.

— Она выбросила меня на свалку, — медленно проговорил он, — как раз незадолго до твоего появления.

— Проклятье!

— Да ладно, чего уж там … — улыбнулся Халед.

Мы замолчали: каждый из нас прокручивал в памяти ушедшие годы. Я вспомнил Абдуллу у прибрежной стены близ мечети Хаджи Али в ночь, когда я встретил его с Кадербхаем. Припомнил, что он сказал, будто какая-то женщина научила его умному изречению, которое он воспроизвёл по-английски. По-видимому, это была Карла. Конечно, Карла. И ещё вспомнилась холодность Халеда при нашей первой встрече: я вдруг понял, как ему было больно тогда, — возможно, он именно меня считал виновным в этом. Теперь я хорошо представлял, чего ему стоило быть таким дружелюбным и добрым ко мне в начале нашего знакомства.

— Видишь ли, — вновь заговорил он через некоторое время, — тебе действительно нужно вести себя осторожно с Карлой. Знаешь, Лин, она … очень рассержена — её жестоко обидели. Над ней надругались, когда она была ребёнком. Она немного не в себе. И ещё: в Штатах, до приезда в Индию, она занималась чем-то таким, что страшно повлияло на её психику.

— А чем она занималась?

— Не знаю. Чем-то серьёзным. Никогда об этом не говорила, всё только вокруг да около, ну ты сам понимаешь. Думаю, что Кадербхай обо всём знал: он ведь первым встретил её.

— И я ничего не знаю об этом, — сказал я, угнетённый мыслью, что так плохо осведомлён о женщине, которую долго любил. — Но почему … как ты думаешь, почему она никогда не говорила мне о Кадербхае? Я ведь давно знаю Карлу, мы оба работали на него, и она ни слова о нём не проронила. О нём говорил я, а она хранила полное молчание. Ни разу даже не упомянула его имени.

— Просто хранила ему верность, понимаешь? Не думаю, что это была какая-то интрига против тебя, Лин. Дело в том, что она ему невероятно предана, вернее, была невероятно предана. Скорее всего, воспринимала его как отца — ведь её собственный отец умер, когда она была ребёнком, да и отчим, когда она была совсем юной. Кадер появился в её жизни как раз вовремя: спас её и стал ей отцом.

— Так говоришь, он первым встретил её?

— Да, в самолёте. Она рассказывала какую-то странную историю: будто она не помнила, как очутилась в самолёте. Попала в беду: убегала от чего-то, что натворила. В течение нескольких дней пыталась сесть на несколько рейсов из разных аэропортов. А в том самолёте летела в Сингапур из … Не помню откуда. У неё случился нервный срыв или что-то в этом роде, словом крыша поехала. Единственное, что она помнила, — ту пещеру в Индии, где оказалась с Кадербхаем. А потом он оставил её на попечение Ахмеда.

— О нём она мне рассказывала.

Неужели? Она о нём редко говорит: этот парень ей нравился, он выхаживал её почти полгода, пока она не оправилась. Он вроде как вернул её назад к свету. Они были весьма близки: думаю, она относилась к нему как к брату.

Ты был с ней … я хочу сказать, знал ли ты её, когда его убили?

Понятия не имел, что его убили, — нахмурился Халед, раскручивая в памяти клубок воспоминаний. — Знаю, что Карла считает, будто бы мадам Жу убила его и ту девчонку …

Кристину.

Да, Кристину. Но я ведь знал Ахмеда довольно хорошо. Очень милый был парень — простой, добрый, из тех, кто легко примет яд вместе с возлюбленной, как в романтическом фильме, если решит, что им не суждено быть вместе. Кадер воспринимал всё это очень лично — ведь Ахмед был одним из его парней — и не сомневался, что Жу не имеет к смерти Ахмеда никакого отношения. Он снял с неё подозрения.

Но Карла с ним не согласилась?

Нет, она не купилась на это. Смерть Ахмеда переполнила её чашу терпения. Она когда-нибудь говорила, что любит тебя?

Я колебался, отчасти из-за нежелания лишиться того небольшого преимущества, которое имел бы перед ним, если бы он поверил, что она произносила эти слова, отчасти из уважения к Карле — в конце концов это касалось только её. И я ответил на вопрос: мне надо было знать, почему он задан.

Нет.

Очень плохо, — сказал он без всякого выражения. — Я думал, может быть, хоть ты сумеешь …

Что?

Сумеешь помочь ей выбраться из этого состояния. С этой женщиной случилось что-то ужасное, много всяких несчастий. А Кадер ещё более усугубил ситуацию.

Каким образом?

Взял работать на себя. Спас её, когда встретил, и защищал от того, чего она боялась там, в Штатах. Но потом она повстречала того человека, политика, и он всерьёз увлёкся ею. Кадеру был нужен этот парень, и он заставил Карлу на него работать. Думаю, это продолжается и сейчас.

Что это за работа?

Ты ведь знаешь, как она красива: зелёные глаза, белая-белая кожа …

Да, пропади всё пропадом, — вздохнул я, вспоминая лекцию, прочитанную мне когда-то Кадером, — о доле преступления в грехе и греха в преступлении.

Не знаю, о чём думал Кадер, — заключил сказанное Халед, задумчиво покачав головой. — Такая роль ей … мягко говоря, совсем не подходила. Он, наверно, не понимал как это… разрушает её. У неё словно всё нутро вымерзло: как будто собственный отец … заставляет её заниматься этим дерьмом. Думаю, она так и не простила за это Кадера, но всё равно была невероятно предана ему. Никогда не мог этого понять. Но всё-таки мы с ней ладили: я видел, что происходит, и жалел её. С течением времени одни обстоятельства влекли за собой другие, но я так и не сумел заглянуть ей в душу. И тебе это не удалось. Думаю, она никого туда не пустит. Никогда.

— Никогда — это длительный срок.

— Ладно, ты всё понимаешь. Просто я пытаюсь предупредить тебя. Не хочу, брат, чтобы тебе и дальше было больно. Мы и так много чего пережили. И чтобы ей было больно тоже не хочу.

Он снова замолчал. Мы смотрели на скалы и мёрзлую землю, избегая глядеть друг другу в глаза. Несколько минут мы ещё сидели, дрожа от холода, потом Халед глубоко вздохнул и встал, хлопая себя по рукам и ногам, чтобы согреться. Я тоже встал, закоченев, топая онемевшими ногами. Мы уже готовы были разойтись, но Халед вдруг импульсивно рванулся ко мне, словно продираясь сквозь сплетение лоз, и с какой-то неистовой силой стиснул в своих объятиях. Голова его на мгновение по-детски нежно прильнула к моей.

Отстранившись, Халед отвёл взгляд, и я не видел его глаз. Он пошёл прочь, а я медленно брёл за ним, обхватив руками грудь и зажав ладони под мышками. И только оставшись один, я вспомнил его слова: «У меня плохое предчувствие, Лин. Очень плохое…»