Назир разбудил меня до рассвета. Мы вышли из дома, когда первые лучи просыпающегося утра прорезали уходящую ночь. Приехав в аэропорт и выбравшись из такси, мы увидели у входа в терминал внутренних рейсов Кадербхая и Халеда Ансари, но не сразу их узнали. Кадер ознакомил нас со сложным маршрутом с четырьмя основными пересадками: нам предстояло менять средства передвижения, чтобы добраться из Бомбея в пакистанский город Кветта у афганской границы. Нам следует везде выдавать себя за путешественников-одиночек и никоим образом не показывать, что мы знакомы друг с другом. Мы намеревались незаконно перейти границу и поучаствовать в войне, которую вели в Афганистане с могучим Голиафом — Советским Союзом — моджахеды, борцы за свободу. Кадер рассчитывал добиться успеха в своей миссии, но допускал и возможность неудачи. Если же мы будем убиты или захвачены в плен на каком-то этапе нашего пути, след, ведущий в Бомбей, должен быть столь же холодным, как ледоруб альпиниста.

Это было длительное путешествие, и началось оно в молчании. Назир, как обычно скрупулёзно выполнявший все инструкции Кадербаха, не проронил ни единого слова на первом отрезке маршрута — Бомбей-Карачи. Однако через час после нашего вселения в отдельные номера отеля «Чандни» я услышал лёгкий стук в дверь. Не успела она отвориться наполовину, как Назир протиснулся в неё и плотно закрыл за собой. Глаза его горели от нервного возбуждения, и волнение граничило с неистовством. Меня беспокоило столь явное проявление страха, было даже немного противно, и я положил руку ему на плечо.

— Не принимай всё так близко к сердцу, Назир. Вся эта дребедень из арсенала рыцарей плаща и кинжала способна довести до безумия.

Назир почувствовал оттенок снисхождения в моей улыбке, возможно даже не поняв полностью смысла сказанного. Он свирепо нахмурился, челюсти сомкнулись, лицо приняло выражение непроницаемой сдержанности. Мы подружились с Назиром, он открыл мне своё сердце. Для него дружба измерялась тем, что люди делают и что готовы вынести ради друга, а не радостями, которые с ним разделяют. Его смущало и даже мучило, что я почти всегда относился к его торжественной серьёзности шутливо, без всякого пафоса. Вся ирония наших отношений заключалась в том, что мы оба — люди серьёзные, даже несколько угрюмые, но его мрачная суровость была столь разительной, что заставляла меня отрешиться от своего привычного поведения, провоцируя детское озорное желание посмеяться над ним.

— Русские повсюду, — сказал он с придыханием, тихо, но веско. — Русские…всё знают… каждого человека… платят деньги, чтобы всё знать.

— Русские шпионы? — спросил я. — В Карачи?

— По всему Пакистану, — кивнул он, отвернувшись, чтобы сплюнуть на пол, не знаю — на удачу или чтобы выразить презрение. — Очень опасно! Ни с кем не говорить! Сегодня ты поедешь в Фалуда-хаус… Бохри-базар…сегодня… саде чар бадже.

— К половине пятого, — повторил я. — Ты хочешь, чтобы я с кем-то встретился в Фалуда-хаус на Бохри-базаре в половине пятого? Я правильно понял? С кем я должен встретиться?

Назир выдавил угрюмую улыбку и открыл дверь. Выглянув в коридор, он выскользнул наружу так же быстро и молчаливо, как вошёл. Я посмотрел время: только час дня. Надо как-то убить ещё три часа. Для паспортных махинаций Абдель Гани снабдил меня поясом весьма оригинальной конструкции. Сделан он был из прочного водонепроницаемого винила и был в несколько раз шире стандартного пояса для денег. Он плотно прилегал к животу и вмещал до десяти паспортов, а также некоторую сумму наличными. В тот первый день в Карачи в нём находились четыре моих собственных паспорта. Первый — британский, которым я пользовался для приобретения авиационных и железнодорожных билетов, а также для регистрации в отеле. Второй — чистый американский паспорт, рекомендованный Кадербхаем для моей афганской миссии. Ещё два — швейцарский и канадский — запасные, на экстренный случай. Десять тысяч долларов на непредвиденные расходы были выплачены мне в качестве аванса, как часть суммы, причитающейся за то, что я взял на себя выполнение этой опасной миссии. Я обернул толстый пояс вокруг талии, надев его на рубашку, вложил пружинный нож в специальный футляр в заднем кармане брюк и вышел из отеля, чтобы осмотреть город.

Было жарко, жарче, чем обычно бывает здесь в ноябре. Прошёл лёгкий дождь, не характерный для этого времени года, оставив после себя дымку, воздух был густой, насыщенный влагой. Карачи был тогда неспокойным, опасным городом. В течение нескольких лет страной правила, разобщив её, военная хунта, захватившая власть в Пакистане и казнившая демократически избранного президента Зульфикара Али Бхутто.[142] Военные использовали взаимные обиды и трения между этническими и религиозными сообществами для разжигания конфликтов. Они натравливали коренные этнические группировки, особенно синди, пуштунов и пенджабцев, на иммигрантов, известных как мохаджиры и влившихся во вновь образованное государство Пакистан, когда оно было отделено от Индии. Армия тайно поддерживала экстремистов соперничающих группировок оружием, деньгами и хорошо продуманной протекцией. Когда мятежи, которые провоцировали и разжигали военные, в конце концов вспыхнули, генералы приказали полиции открыть огонь. Гнев против полицейского насилия сдерживался размещением армейских соединений.

Таким образом армия, чьи тайные операции и породили кровавые конфликты, воспринималась как единственная сила, способная сохранить порядок и власть закона. По мере того как зверские убийства из мести наслаивались одно на другое всё с возрастающей жестокостью, повседневной рутиной стали также похищения людей и пытки. Фанатики одной из группировок захватывали сторонников другой и подвергали их садистским издевательствам. Многие из похищенных умерли в ужасных застенках. Некоторые бесследно исчезли: тела их не были найдены. А когда та или иная группировка становилась настолько могущественной, что грозила нарушить равновесие в этой смертельной игре, генералы провоцировали конфликт внутри этой группы, чтобы ослабить её. Тогда фанатики начинали поедать сами себя, убивая и калеча соперников из собственных этнических сообществ.

Каждый новый цикл насилия и мести ещё больше укреплял существующее положение вещей: какое бы правительство ни появлялось и ни исчезало в стране, только армия становилась сильнее и только армия обладала реальной властью.

Несмотря на эту драматическую ситуацию и во многом благодаря ей, Карачи был хорошим местом для бизнеса. Генералы походили на мафиозный клан, однако были лишены мужества, стиля и солидарности, присущих подлинным, уважающим себя гангстерам. Они силой захватили страну и держали в заложниках под прицелом ружей всю нацию, грабя казну. Они поспешили заверить великие державы и прочие страны, производящие оружие, что вооружённые силы Пакистана открыты для их бизнеса. Цивилизованные страны с энтузиазмом на это откликнулись, и Карачи на многие годы стал излюбленным местом деловых и увеселительных поездок для торговцев оружием из Америки, Великобритании, Китая, Швеции, Италии и других стран. Не меньшую прыть в погоне за сделками с генеральской камарильей проявляли нелегалы: дельцы чёрного рынка, контрабандисты, переправляющие оружие, пираты и наёмники. Они заполонили все кафе и гостиницы — иностранцы из пятидесяти государств, авантюристы по духу и преступники по образу мышления.

В определённом смысле и я относился к их числу, как и они — хищник, наживающийся на войне в Афганистане, но мне было не по себе в их компании. Три часа я провёл, перемещаясь из ресторана в отель, из отеля в чайхану, сидя среди групп иностранцев — искателей лёгкой наживы — и слушая их удручающе меркантильные разговоры. Многие из них радостно предрекали, что война в Афганистане продлится ещё не один год. Необходимо, однако, признать, что генералы находились под сильным давлением. Ходили слухи, что Беназир,[143] дочь казнённого премьер-министра, планировала возвратиться из лондонского изгнания в Пакистан и возглавить демократический альянс против хунты. Впрочем, спекулянты надеялись на удачу и попустительство властей, на то, что армия хотя бы ещё несколько лет будет держать под контролем страну, а следовательно и хорошо налаженные каналы бизнеса.