— Договорились. Через два-три месяца, — произнес я, протянув Абдулле руку. Он взял ее двумя своими и пожал. Я посмотрел Назиру в глаза и сказал с улыбкой: — Мы сделаем это для Кадера. Мы завершим его дело.

Челюсти Назира крепко сжались, мышцы щек напряглись, оттянув уголки рта вниз. Опустив глаза, он мрачно разглядывал свои ноги в сандалиях, словно это были непослушные марионетки. Затем он вдруг бросился на меня и обхватил руками, сцепив их у меня за спиной и чуть не раздавив мою грудную клетку. Это был мощный борцовский захват — объятия человека, чье тело умело выразить то, что чувствовало сердце, разве что в танце. Он оборвал свои объятия так же резко и неловко, разъяв руки и оттолкнув меня своей грудью. Не говоря ни слова, он только качал головой и дрожал, как будто купался в мелкой воде и мимо него только что проплыла акула. Назир быстро взглянул на меня покрасневшими глазами, и наполнявшая их теплота стремилась преодолеть угрюмость перевернутой подковы его рта, предвещавшей несчастье. И я знал, что если когда-либо в разговоре с ним упомяну этот момент, я потеряю его дружбу навсегда.

Я завел свой «Энфилд» и, оттолкнувшись ногами от мостовой, направил его в сторону Нана Чоук и Колабы.

— Сатч аур химмат, — крикнул мне вслед Абдулла.

Я кивнул и помахал ему в ответ, но не мог заставить себя повторить наш девиз. Я не был уверен, что в моем решении поехать с ними в Шри-Ланку было так уж много правды и храбрости. С этими чувствами я оставил их позади, всех их, и отдался теплому вечернему ветру и ритму уличного движения.

Кроваво-красная луна поднималась из моря, когда я выехал на шоссе, ведущее к Нариман-пойнт. Я остановил мотоцикл около киоска с прохладительными напитками, навесил замок и отдал ключи продавцу, моему старому другу по трущобам. Повернувшись к луне спиной, я пошел тропинкой по песчаной береговой дуге, где рыбаки часто чинили свои сети и лодки. В этот вечер на причале Сассуна устраивали праздник, и почти все, жившие в хижинах на берегу, отправились туда. Дорожка, по которой я шел, была пустынна.

И тут я увидел ее. Она сидела на борту старой рыбачьей лодки, почти целиком засыпанной песком, из которого торчал в основном лишь нос. На ней было длинное платье «салвар камиз» и свободные панталоны. Подтянув к себе колени и упершись подбородком в сложенные руки, она задумчиво глядела на темные волны.

— Вот за это ты мне и нравишься, — сказал я, присаживаясь на леер лодки рядом с ней.

— Привет, Лин, — улыбнулась она. Ее зеленые глаза были темными, как вода залива. — Рада видеть тебя. Я уж думала, ты не придешь.

— Еще немного, и я вообще не знал бы, что ты хочешь встретиться со мной. Мне повезло, что я увидел Дидье в последний момент перед его отъездом и он сказал мне.

— Когда судьба устает ждать, остается надеяться только на везение, — проговорила она.

— Ох уж, эти твои фразочки, — рассмеялся я.

— Старые привычки живучи, — усмехнулась она, — и еще больше лживы.

Ее взгляд обшарил мое лицо, словно ища знакомые ориентиры, за которые можно было бы зацепиться. Улыбка ее медленно угасла.

— Мне будет не хватать Дидье.

— Мне тоже, — отозвался я, думая, что он в этот момент, по всей вероятности, уже летит в Италию. — Но вряд ли он надолго задержится там.

— Почему?

— Я поселил в его кварире зодиакальных Джорджей, чтобы они за ней присматривали.

— Ох, ничего себе! — она даже зажмурилась.

— Да. Уж если это не заставит его вернуться как можно скорее, то, боюсь, он застрянет там навечно. Ты ведь знаешь, как он любит свою квартиру.

Она не ответила, взгляд ее был серьезен и сосредоточен.

— Халед вернулся в Индию, — бросила она ровным тоном, наблюдая за выражением в моих глазах.

— Где он?

— В Дели — точнее, около Дели.

— Когда он вернулся?

— Сообщение пришло два дня назад. Я проверила его, и похоже, это он.

— Какое сообщение?

Она перевела взгляд на море и испустила долгий медленный вздох.

— У Джита есть доступ ко всем телеграфным линиям. По одной из них пришло сообщение о новом духовном лидере по имени Халед Ансари, который пришел пешком из Афганистана, собрав по пути толпы своих последователей. Я попросила Джита проверить сообщение, его люди послали запрос с описанием внешности Халеда, и все совпадает.

— Ну, слава богу! Слава богу!

— Да, пожалуй… — пробормотала она. Намек на прежнее озорство и таинственность промелькнул в ее глазах.

— Значит, ты уверена, что это он?

— Да, настолько, чтобы поехать к нему, — ответила она, опять посмотрев на меня.

— Ты знаешь точно, где он находится сейчас?

— Нет, но знаю, куда он направляется.

— И куда же?

— В Варанаси. Там живет Идрис, учитель Кадербхая. Он уже очень стар, но все еще преподает.

— Учитель Кадербхая? — воскликнул я, пораженный тем, что за все сотни часов, в течение которых я вел философские беседы с Кадербхаем, он ни разу не упомянул этого имени.

— Да. Я встречалась с ним однажды, сразу после приезда в Индию. У меня было… не знаю даже, как это назвать… нервное расстройство, наверное. Я летела в Сингапур и даже не помнила, как я попала на самолет. Совершенно расклеилась. Кадер был на том же самолете. Он обнял меня, и я все ему рассказала… все, до конца. Следующее, что я помню, — это пещера со статуей Будды, и рядом этот Идрис, учитель Кадера.

Она помолчала, мысленно перенесясь в прошлое, затем, встряхнувшись, вернулась к действительности.

— Я думаю, Халед хочет увидеться с Идрисом. Он всегда мечтал встретиться со старым гуру — это у него было прямо навязчивой идеей. Не знаю, почему он не встретился с ним раньше, но думаю, что собирается сделать это теперь. Может быть, он уже там. Он все время расспрашивал меня о нем. Это от Идриса Кадер впервые услышал о теории разрешения и…

— Какой теории?

— Разрешения. Кадер так ее называл и говорил, что Идрис познакомил его с ней. У Кадера это было философией жизни — учение о том, что вся вселенная непрерывно стремится…

— К усложнению, — закончил я за нее. — Я знаю, он часто говорил со мной об этом. Но он не называл это теорией разрешения и никогда не упоминал Идриса.

— Странно. Он очень любил Идриса, тот был для него кем-то вроде духовного отца. Однажды он назвал его учителем всех учителей. И я знаю, что он хотел отойти от дел и поселиться в Варанаси, где-нибудь недалеко от Идриса. Так что именно туда я поеду, чтобы найти Халеда.

— Когда поедешь?

— Завтра.

— Ясно… — протянул я. — Это… это как-то связано с тем, что было… у вас с Халедом раньше?

— Знаешь, Лин, иногда ты бываешь просто невыносим.

Я резко поднял голову, но ничего не сказал на это.

— Ты знаешь, что Улла тоже вернулась? — спросила она, помолчав.

— Нет. Когда? Ты видела ее?

— Я получила от нее записку. Она остановилась в «Президенте» и хотела встретиться со мной.

— И ты пошла?

— Нет, я не хотела, — задумчиво ответила она. — А ты пошел бы, если бы она пригласила тебя?

— Да, наверное, — ответил я, глядя на залив, где лунный свет играл на гребешках волн, извивавшихся, как змеи. — Но не ради нее, а ради Модены. Я видел его недавно. Он по-прежнему сходит по ней с ума.

— Я видела его сегодня, — отозвалась она спокойным тоном.

— Сегодня?

— Да, как раз перед тем, как прийти сюда. Он был у нее. Я пошла в «Президент», прямо в ее номер. Там был один парень, Рамеш…

— Это его друг. Модена говорил о нем.

— Да. Этот Рамеш открыл мне дверь, я вошла и увидела Уллу, которая сидела на постели, прислонившись спиной к стене. А Модена лежал у нее на коленях, пристроив голову на ее плече, с этим своим лицом…

— Да, я знаю. Жуткое зрелище.

— Эта сцена была какой-то совершенно невероятной. Она потрясла меня. Сама не знаю, почему. Улла сказала, что отец оставил ей в наследство кучу денег — ее родители были ведь очень богатыми, практически хозяевами того города, где она родилась. Но когда она пристрастилась к наркотикам, они выгнали ее без гроша в кармане. Несколько лет она не получала от них ничего, пока ее отец не умер. А теперь, унаследовав все эти деньги, она решила вернуться сюда и найти Модену. Она сказала, что чувствовала себя виноватой перед ним, ее замучала совесть. Ну, и она нашла Модену — он ждал ее. Когда я увидела их вместе, это напомнило мне сцену из какого-то романа…