Тем не менее, самовольные поселенцы тут же стали появляться вокруг поселка строителей — их привлекало большое количество свежей воды и тот факт, что рабочим, регулярно получающим зарплату, надо было как-то ее тратить. Первыми были владельцы чайных, а также бакалейных лавок, которые сооружались около самого забора, так что рабочие могли приобретать у них продукты прямо сквозь проволочное заграждение, не покидая своей территории. За ними последовали овощные лавки, маленькие ресторанчики и швейные мастерские, а затем игорные заведения и магазинчики, торгующие алкоголем и чаррасом. Постепенно весь поселок оброс по периметру магазинами и развлекательными заведениями, а вокруг них стали разрастаться вплоть до самого залива нелегальные трущобы, которые возводились бездомными, прибывавшими в возрастающих количествах. В проволочном заграждении образовавалось все больше дыр; сквозь них нелегалы проникали к строителям за водой или в гости, а рабочие выбирались со своей териитории за покупками или для того, чтобы навестить новых друзей.

Нелегальные трущобы росли хаотично, без всякого плана, в отличие от поселка, основанного строительной компанией. Со временем на каждого «законного» жителя стало приходиться по восемь нелегальных, границы между двумя жилыми массивами практически стерлись, и они слились в одно двадцатипятитысячное поселение.

Несмотря на то, что бомбейский муниципалитет объявил несанкционированные трущобы вне закона, а строительная компания не поощряла контакты между рабочими и самозванцами, все двадцать пять тысяч человек считали себя единым коллективом с неразрывными внутренними связями, общим хозяйством и общими устремлениями. Возведенный между ними забор, как и все заборы в мире, рассматривался как нечто условное и необязательное. Жить на официальной территории рабочим разрешалось только со своими ближайшими родственниками, и многие приглашали более дальних поселиться на неофициальной. Дети рабочих и нелегалов водили общие компании; между молодыми людьми с разных сторон забора часто заключались браки. Вместе отмечали праздники, совместными усилиями боролись со стихийными бедствиями, поскольку пожары, наводнения и эпидемии уж подавно не признают заграждений из колючей проволоки.

Мы с Карлой и Прабакером пролезли через дыру в заборе на территорию легального поселка в сопровождении целого выводка детей в свежевыстиранных платьях и футболках. Все они хорошо знали не только Прабакера, но и меня. Я залечивал многим детям порезы, ссадины и крысиные укусы, а рабочие, не желая быть отстраненными от работы из-за незначительных травм, зачастую предпочитали обращаться ко мне, а не в медпункт строительной компании.

— Я смотрю, тебя тут все знают, — заметила Карла, когда меня уже в пятый раз остановили, чтобы поговорить. — Ты что, выдвигаешь свою кандидатуру на пост мэра этого поселка?

— Боже упаси. Терпеть не могу политики и политиков. Политик — это тот, кто обещает построить мост там, где нет никакой реки.

— Неплохо, — одобрила Карла. Глаза ее смеялись.

— К сожалению, это сказал не я, а Амитаб Баччан.

— Сам Большой «Б»?

— Да. Ты что, смотришь болливудские фильмы?

— Конечно. Почему бы и нет?

— Не знаю… Просто мне казалось, что они не для тебя.

Она ничего не ответила. Молчание затянулось. Наконец, она прервала его.

— Тебя здесь действительно многие знают — и любят.

Я нахмурился с непритворным удивлением. Мне не приходило в голову, что жители трущоб могут любить меня. Я знал, конечно, что некоторые из них — Прабакер, Джонни Сигар, даже сам Казим Али Хусейн — считают меня своим другом, а многие относятся с уважением. Но дружеские отношения и уважение — это одно, а любовь — совсем другое.

— Ну, сегодня особый день, — улыбнулся я, желая сменить тему. — Люди много лет боролись за то, чтобы открыть в поселке свою начальную школу. Здесь около восьми сотен ребятишек младшего школьного возраста, а все школы в округе переполнены и не могут принять их. Уже и учителей нашли, и место для строительства, а администрация все ставила палки в колеса.

— Из-за того, что это трущобы?

— Да. Они боятся, что школа придаст им легальный статус. Официально трущобы не признаны, их как бы не существует.

— Мы — несуществующие люди, — вставил Прабакер. — Это несуществующие дома, в которых мы не живем.

— А теперь у нас есть и несуществующая школа, — подхватил я. — Муниципалитет в конце концов пошел на компромисс. Он разрешил открыть даже две временные школы, но они будут закрыты, когда строительство закончится.

— А когда это произойдет?

— Эти башни строят уже пять лет и будут строить еще как минимум три года. А что будет с трущобами после этого, никому не известно. Теоретически они должны быть снесены.

— И все это исчезнет? — спросила Карла, окинув взглядом поселок.

— Все исчезнет, — вздохнул Прабакер.

— Но сегодня у людей большой день. Кампания за открытие школы была затяжной и порой перерастала в военную. Теперь жители трущоб победили и хотят это отпраздновать. Кроме того, у одного из рабочих с пятью дочерьми наконец родился сын, и он пригласил всех по этому случаю на ланч, который устраивает еще до праздника.

— Да, в Небесную деревню! — засмеялся Прабакер.

— Но где это? — спросила Карла.

— Прямо здесь, у тебя над головой, — ответил я, указав вверх.

Мы дошли до стройплощадки, и мегалитические башни-близнецы нависли над нами. Железобетонные стены были возведены уже на три четверти, но окна и двери еще не вставляли, электроарматуру не монтировали, водопровод и канализацию не подводили. Не было ни огоньков, ни облицовки, ни каких-либо иных деталей отделки, способных оживить две серые громады. Они заглатывали свет, гасили его и накапливали, становясь хранилищами теней. Сотни пустых оконных проемов зияли, как входы в пещеры, в совокупности похожие на поперечное сечение муравейника, по которому сновали люди. До нас доносилась прерывистая бьющая по нервам музыка строительного самоутверждения: раздраженное ворчание генераторов, немилосердный металлический лязг молотков, назойливый визг дрелей и шлифовальных инструментов.

Вереницы женщин в сари и с подносами на головах вились по стройплощадке, подтаскивая гравий к бетономешалкам с разинутой прожорливой пастью. Моим западным глазам эти плавно покачивающиеся женские фигуры в красных, синих, зеленых и желтых шелках казались крайне несообразными на грубом фоне грохочущей стройки. Однако, наблюдая их месяц за месяцем, я убедился, что труд их поистине незаменим. Они переносили на своих стройных спинах огромное количество камней, стали и цемента. На верхних этажах еще не было бетонных стен, но каркас из вертикальных стоек, поперечных балок и ферм уже был возведен, и даже там, на высоте тридцати пяти этажей, женщины работали бок о бок с мужчинами. Большинство этих людей приехали из глухих деревень, но ни одному бомбейцу не доводилось увидать панораму города, которая представала перед ними, — ведь Центр мировой торговли должен был стать самым высоким сооружением в мегаполисе.

— И самым высоким во всей Индии, — заявил Прабакер с гордостью собственника, руками показывая высоту здания.

Он жил в трущобах на нелегальных основаниях и не имел никакого отношения к строительству, но был горд так, будто это он спроектировал башни.

— Ну, по крайней мере, в Бомбее — уточнил я. — Тебе повезло: сверху открывается потрясающий вид. Ланч будет на двадцать третьем этаже.

— Вон там?! — воскликнула Карла с испугом.

— Без проблем, мисс Карла. Мы не пойдем пешком на это здание. Мы поедем первым классом, вот на этом лифте.

Прабакер указал на грузовую платформу, подвешенную на толстых тросах и курсирующую вверх и вниз вдоль наружной стены здания. В данный момент платформа, дергаясь и грохоча, поднимала какое-то оборудование и людей.

— Блеск! — восхитилась Карла. — Там, наверно, чувствуешь себя как на седьмом небе.

— Да, я тоже чувствую там как на небе, мисс Карла! — согласился Прабакер с широчайшей из своих улыбок и потянул Карлу за рукав к подъемнику. — Пойдемте, займем очередь на лифт. Это очень красивые здания, да?