— Что-то вы, на хрен, очень долго. Я уж прямо извелась тут. — Она говорила низким и звучным голосом, с калифорнийским акцентом.

— Гилберту надо было переодеться, — ответила Карла, к которой вернулась ее обычная уверенность. — Ну, и на улицах пробки… К чему тебе эти подробности?

— Гилберт? — Ее нос презрительно сморщился.

— Это долго объяснять, — ответил я без улыбки. — Вы готовы?

— Я не знаю, — ответила она, глядя на Карлу.

— Вы не знаете?

— А пошел-ка ты знаешь куда, приятель? — взорвалась она, накинувшись на меня с такой яростью, что я не заметил, как она напугана. — И вообще, какое тебе дело до всего этого?

В нас таится особая разновидность гнева, которую мы приберегаем для тех, кто огрызается, когда мы хотим сделать им добро. Именно эта разновидность начала нарастать во мне, и я сжал челюсти, чтобы не выпустить ее наружу.

— Так вы идете или нет?

— Она согласна? — спросила Лиза у Карлы.

Обе женщины посмотрели на Раджана, а затем на зеркало, висевшее на стене. По выражению их лиц я догадался, что мадам Жу подсматривает за нами и подслушивает.

— Да, да. Она сказала, что вы можете идти с нами, — ответил я ей, надеясь, что она не станет критиковать мой несовершенный американский акцент.

— Это правда? Без обмана?

— Без обмана, — сказала Карла.

Девушка быстро встала и схватила свои вещи.

— Чего же тогда мы ждем? Двигаем отсюда ко всем чертям, пока эта… не передумала.

Когда мы выходили на улицу, Раджан сунул мне в руку большой запечатанный конверт. Он опять посмотрел мне в глаза долгим взглядом, исполненным непонятной злобы, и закрыл за нами дверь. Я догнал Карлу и, взяв за плечи, повернул к себе.

— Что все это значит?

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, пытаясь улыбнуться. — У нас получилось. Мы вытащили Лизу оттуда.

— Я не об этом. Я насчет тех игр, в которые играла мадам Жу с тобой и мной, а также твоих рыданий. Что это значит?

Она взглянула на Лизу, которая стояла в нетерпении, прикрыв глаза рукой от солнца, хотя оно в этот час было не таким уж и ярким, а затем перевела усталый и недоуменный взгляд на меня.

— Неужели так уж необходимо говорить об этом прямо здесь, на улице?

— Никакой необходимости! — ответила Лиза за меня.

— Я не с вами разговариваю! — огрызнулся я, не спуская глаз с Карлы.

— Со мной ты здесь тоже разговаривать не будешь, — твердо заявила она. — Не здесь и не сейчас. Пошли.

— Что это все значит? — не унимался я.

— Ты переволновался, Лин.

— Переволновался? — чуть ли не заорал я, доказывая, что она права.

Я злился на то, что она так мало рассказала мне и так плохо подготовила к этому интервью. Я был обижен, что она не доверяет мне настолько, чтобы раскрыть всю правду.

— Это смешно! — воскликнул я. — Это поистине смешно!

— Кто этот безмозглый червяк? — спросила Лиза.

— Заткнись, Лиза, — бросила Карла точно так же, как только что мадам Жу ей самой. И реакция Лизы была такой же, как у Карлы, — она покорно умолкла и замкнулась в себе.

— Я не могу говорить об этом здесь, Лин, — сказала Карла, глядя на меня с невольной досадой и разочарованием.

Редко бывают взгляды, которые колют больнее, чем тот, каким она меня наградила. Прохожие останавливались, открыто глазея на нас и прислушиваясь.

— Слушай, я же вижу, что за всем этим кроется гораздо больше, чем ты мне рассказывала. Что связывает тебя с этой мадам? Откуда она знает о нас с тобой? Предполагалось, что я сотрудник посольства, а она вдруг принялась болтать о том, что я влюблен в тебя. Не понимаю. И кто эти Ахмед и Кристина? Что с ними случилось? Что она имела в виду? То ты держишься независимо и уверенно, то вдруг рассыпаешься на части, когда эта психованная мадам начинает безостановочно молоть что-то на немецком или не знаю, каком.

— Это был швейцарский вариант немецкого, — процедила она сквозь зубы, начиная злиться.

— Швейцарский, китайский, — какая разница? Я хочу знать, что происходит. Я хочу помочь тебе. Но для этого я должен знать… ну, на чем я стою.

К зевакам присоединилось еще несколько человек. Трое парней, обняв друг друга за плечи, таращились на нас с наглым любопытством. В пяти метрах от нас возле своей машины стоял водитель такси, доставивший нас сюда. Он наблюдал за нами, улыбаясь и обмахиваясь носовым платком. Он был гораздо выше ростом, чем я думал; его худая фигура была облачена в белую рубашку и брюки. Карла посмотрела на него через плечо. Водитель промокнул усы своим красным платком, затем обвязал его наподобие шарфа вокруг шеи. Он улыбнулся Карле, сверкнув крепкими белыми зубами.

— Ты стоишь на тротуаре прямо перед Дворцом, — сказала Карла сердито и печально. В данный момент она была сильнее меня, и я почти ненавидел ее за это. — А я сажусь в это такси. А куда я еду — это не твое дело.

Она направилась к автомобилю. Когда они садились, я услышал, как Лиза спросила:

— Где ты откопала этого кретина?

Водитель приветствовал их радостным покачиванием головы. Проезжая мимо меня, они смеялись; до меня долетели слова песни «Автострада любви» [71]. Мое распаленное воображение на миг нарисовало мне картину, на которой вся троица развлекалась в обнаженном виде. Я понимал, что это смешно, но червячок ревности у меня в мозгу не унимался и стал дергать за нить времени и судьбы, связывающую меня с Карлой. Тут я вспомнил, что оставил у Карлы в квартире свою одежду и ботинки.

— Эй! — крикнул я вдогонку удаляющемуся такси. — А моя одежда? Карла!

— Мистер Лин?

Рядом со мной стоял какой-то человек. Лицо его казалось смутно знакомым, но я не мог вспомнить, кто это такой.

— Да. В чем дело?

— Абдель Кадер хочет видеть вас, мистер Лин.

Имя Кадера встряхнуло мою память. Это был Назир, шофер Кадербхая. Неподалеку был припаркован белый автомобиль.

— А откуда вы… Как вы здесь оказались?

— Он просил вас приехать сразу. Я отвезу вас. — Он указал на автомобиль и сделал два шага в его сторону, ожидая, что я последую за ним.

— Вряд ли я смогу, Назир. У меня был тяжелый день. Скажите Кадербхаю, что я…

— Он сказал, чтобы вы приехали сразу, — угрюмо прервал меня Назир.

По его виду можно было подумать, что он намерен в случае чего затащить меня в свой автомобиль силой. Я в тот момент был так сердит и растерян, что и в самом деле готов был вступить с ним в драку. «Может, так оно будет и лучше, — подумал я, — сцеплюсь с ним сейчас и разделаюсь со всем этим раз и навсегда». Но Назир, страдальчески скривившись, проговорил с необычной для него любезностью:

— Кадербхай сказал, «приезжайте, пожалуйста». Да, именно так. Он сказал: «Пожалуйста, приезжайте, мистер Лин».

Слово «пожалуйста» звучало в устах Назира фальшиво. Было ясно, что с его точки зрения господин Абдель Кадер Хан просто отдает приказания, которые немедленно всеми исполняются. Но ему велели передать это мне как просьбу, а не как команду, и он, очевидно, выучил только что произнесенную английскую фразу наизусть. Я представил себе, как он едет по городу, повторяя про себя фразу и испытывая при этом такое отвращение, словно это отрывок из молитвы, обращенной к чужому богу. Но как бы он ни относился к этим словам, на меня они оказали свое действие, и на его лице выразилось облегчение, когда я улыбнулся, сдаваясь.

— О’кей, Назир, — вздохнул я. — Едем к Кадербхаю.

Он начал открывать заднюю дверь автомобиля, но я предпочел сесть спереди. Как только мы отъехали, он включил радио на полную громкость — возможно, для того, чтобы не разговаривать со мной. Конверт, который мне вручил Раджан, был все еще у меня в руках. Я осмотрел его. Величиной с небольшой журнал, он был изготовлен из дорогой розовой бумаги. Надписан он не был. Я надорвал конверт и вытащил черно-белую фотографию. На ней я увидел полуосвещенную комнату, набитую безделушками и украшениями разных эпох и культур. Посреди этого сознающего свою ценность нагромождения в кресле, напоминающем трон, сидела женщина в необычайно длинном вечернем платье, ниспадающем на пол и полностью скрывающем ее ноги. Одна ее рука покоилась на ручке кресла, другой она не то царственно помахивала кому-то, не то небрежным жестом просила кого-то удалиться. У нее была изысканная прическа; темные волосы завивались локонами с обеих сторон круглого и полноватого лица. Миндалевидные глаза смотрели прямо в камеру с несколько невротическим испугом и возмущением. Рот у нее был крошечный, упрямо надутые губы подтягивали к себе кожу слабого подбородка.