— Андрей! Что-то ты мне сегодня не нравишься! — проговорил Стефаныч, покосившись на старшего лейтенанта. — Какой-то ты бледный и взгляд у тебя потухший как у обреченного, будто смертушка рядом ходит. У Николая Третьякова, как сейчас помню, вот точно такие же глаза были в день гибели. Молчишь все. Смотри у меня, накличешь беду!

— Ну, ты, сказанул тоже! — хрипло бросил Тимохин, с трудом поднимаясь и поправляя разгрузку. — Домой хочу, братцы! Загостились мы тут.

— Сунулся в одну фирму, в другую, везде одно и то же, облом. Как услышат, что в "горячей точке" служил, да еще и раненый к тому же, так сразу же — вежливый отказ. Такие в охрану им не нужны. Гуд бай, служивый! Пишите письма!

— Да, верно! Такие как мы теперь на хер кому нужны! — прищурив глаза, задымил сигаретой майор.

— Хотел, было в воинскую часть контрактником податься, ведь специальности гражданской никакой, но «анкета» подкачала, — продолжал молодой парень с коротко стриженой головой. — До армии, когда еще в школе учился, было три привода в милицию. По пьяной лавочке попадал. Как говорится, прецедент есть. На войну посылать можно, жизни класть можно, никто не спрашивает о пьяных залетах; а как на службу, в ту же армию в мирное время уже нельзя! Незя! Незя! Как у клоуна Полунина. В армию «незя», в милицию «незя», в силовые структуры «незя»! В бандиты, что ли идти прикажешь! Мне всего двадцать лет, вся жизнь, можно сказать, впереди, а у меня уже все дороги перекрыты.

— Валера, успокойся, дорогой. Все будет спок! Неужели я, фронтовик, который видел эту костлявую стерву с косой, вот так, как ты меня; неужели я не помогу своему боевому товарищу. Да, распоследняя, я после этого буду сволочь.

— Понимаешь, Петрович, я ведь мог остаться в Чечне. И жизнь бы сложилась бы совершенно по-иному. Не пришлось бы унижаться и оправдываться перед всякими чинушами, перед этой мразью. Ведь нам предлагали, упрашивали перед дембелем подписать контракт. Но так хотелось домой, вернуться живыми с этой бойни. Полтора года дома не был. Тоска замучила. А когда вернулся, через неделю потянуло обратно туда, в пекло, в мясорубку, к оставшимся ребятам. Представляешь?

— Считай, что ты уже на довольствии! Заместитель командира части, подполковник Устименко, мой давнишний друган, да и я не последний человек в полку. Так что, милый мой, никаких проблем! Это я тебе железно обещаю! — майор поднял стакан. — Ну, давай! За погибших ребят! Царствие им небесное! Пришлось в прошлую, под Ярыш-Марды побывать, колонну там боевики расстреляли……

Харин вдруг замолчал, лицо его посерело, сморщилось как сушеное яблоко.

— Петрович, ты чего?

— Кольнуло, бля! Мотор опять забарахлил! Погоди, сейчас отпустит! — собеседник Валерки окаменел, потупив взор, словно прислушивался к чему-то.

— Уф, кажется, пронесло! — выдохнул с облегчением майор. — Помню, крепко скрутило меня в Комсомольском, когда гелаевских духов мочили. Ну, думал все, хана! Приплыл, дорогой Александр Петрович! Отвоевался! Ан, нет, очухался, когда эта вся сволота вдоль реки в горы стала пробиваться из окружения. Положили их на берегу не одну сотню. Несколько недель долбили из минометов по селу и ущелью. Перепахали вдоль и поперек. Живого места не оставили, сплошные руины да обугленные кочерыжки от яблонь. Все в дыму, дышать нечем от гари. Местные жители на окраине в голом поле стоят, причитают. Дети, бабы вопят. Кошмар какой-то. Мы-то, тут при чем? Руслану Гелаеву, мудаку, спасибо скажите! Со спецназом тогда был, попытались замкнуть кольцо с южной стороны, да встретили такой яростный отпор. Не дай бог опять попасть в такую передрягу. Вышли из того боя с потерями, измотанные в конец. Это тебе не в Ханкале на печи прохлаждаться. Ваххабиты, бешенные волки, закрепились в подвалах и погребах, хер их оттуда выкуришь. Если б не наши саперы, не знаю, сколько еще там мудохались. По ночам гниды выползали из своих нор и схоронов пакостить. Много славных парней снайпера тогда постреляли. Пацана-кинолога рядом со мной шальной пулей убило…

Мрачный майор надолго замолчал, гоняя окурком по пепельнице горстку пепла. Валерка, уставившись остекленевшим взглядом в пространство, курил.

— Тошно становится, когда Ястребов про наши потери лапшу на уши всем вешает. Фантазер херов! А послушать великого стратега хорька Ванилова, так вообще не понятно с кем мы там воюем. Оказывается, всего-то осталось два десятка плохо вооруженных бандитов. Какого ж хера мы там до сих пор торчим, спрашивается, и пацанов кладем каждый день пачками? — возмущенный майор с яростью придавил в пепельнице окурок в гармошку.

— Тут еще с женой, опять не лады. На развод подала. Достал, похоже, своими приключениями. Чуть что, хватает детей и к матери. В пору снова в командировку собираться. А я сыт этим дерьмом. Вот оно у меня где! Ночами не сплю, вскакиваю во сне как ошпаренный, за кобуру хватаюсь. Кровь! Кровь кругом! Мозги, руки, кишки чьи-то! Хоть в петлю лезь. Только горючка и помогает как-то забыться. Выкинут скоро, нутром чувствую, из части к чертовой матери!

Харин вновь наполнил стаканы водкой и, щелкнув зажигалкой, закурил.

— Что меня всегда поражало, так это коварство азиатов, их хитрость, их сволочная изощренность в пытках и издевательствах. Вот, скажи, откуда в них такое? В крови у них что ли? Подлые подрывы, выстрелы в спину, заминированные трупы, изуродованные тела, отрезанные головы. Мы прямо зверели, когда такое видели. Кровь закипает в жилах от ярости, когда видишь перед собой порезанных, изувеченных пацанов! — он покосился на шум в глубине бара. За стойкой во всю веселился молодняк. Подвыпившие сопляки громко галдели, курили, пуская беззаботно кольцами дым.

— Вот таких мальцов резали, суки, как только рука не отсохла. Куда только ихний аллах смотрел! Ладно, контрактников или офицеров. Ну, а этих, сосунков, за что? Им еще сиська мамкина нужна! А их на бойню посылают! Дыры в империи латать! Он еще толком сопли-то утереть не может, защитничек отечества, бля…

— Да, Петрович, ты прав! Был у нас в роте один пацан. Высокий верзила, только толку от него ни какого не было. Нескладный какой-то. Ничего не умеет. Тюфяк, одним словом. Помню, отделение было на задании, а его оставили костровым, поручили за огнем присмотреть да картошки испечь. Возвращаемся, и что ты, думаешь? Ничего не готово, этот болван, блин, костер толком не смог развести. Оказалось, никогда в жизни костра-то не разжигал. Мужик называется! В горах вообще скис. Колотун страшный там был, да еще промозглый ветер, грязь, жратвы толком нет. Офицеры злые как шавки. А он, вечно голодный. Стал у товарищей пайки тырить. Раз начистили репу, два… Не помогло! Потом замечаем, странный он какой-то. Оказывается — "крыша у него поехала". Снаряжение свое: каску, «броник», подсумок с магазинами потерял. Если б в горах еще месяц с нами пробыл, кранты ему! Повезло мудаку — ноги отморозил, отправили его в тыл в госпиталь. Сейчас, блин, герой. А рассказать, как с полными вонючими штанами в окопе скулил и дристал от страха, не поверят. Вот, такие слабаки и становятся предателями.

— Ну, не скажи, — возразил Харин. — Приходилось мне встречаться с наемниками и допрашивать некоторых из этих шакалов. Среди них попадаются довольно крепкие орешки, уж поверь мне на слово, есть даже служившие в спецназе. Отморозки, правда, распоследние, бля! За «бабки» не то, что нас, они и мать родную пришьют! Ничего святого для них нет!

Майор, опрокинув стакан, поежился. Подперев кулаками седые виски, уставился в стол.

— Ну, и дрянь! Паленая, бля! Уроды!

Затянувшись сигаретой, продолжил прерванный рассказ.

— Допрашивали как-то одного пленного гаденыша из отряда Хамзатханова. Конечно, пи…дюлей надавали, чтобы посговорчивей был. Бывший десантник, красивый здоровый парень, снайпером воевал в «первую». А вернулся домой, его обратно потянуло. Решил «зелененьких» срубить на мерседес, балдежной жизни ему, видите ли, захотелось. Мозгов-то нет, одна деревяшка! На кирпичах, наверное, много тренировался! Подался мудак к боевикам. У них расценки другие. Под Сержень-Юртом у боевиков в «Якуб-лагере» успешно подготовочку соответствующую прошел. А потом, гнида, ребят наших стрелял, словно самолетики в тире. Это для него, что два пальца обоссать!