– Куда ты меня привела? – Жанна со страхом вглядывалась в полумрак.

Похоже на машинное отделение огромного лайнера. Вот-вот появится команда и запустит двигатель, взрывая мертвую тишину. Повсюду трубы, кабели толщиной с руку, леса и металлические лестницы.

Джули, ничего не ответив, щелкнула выключателем, и поток ослепительного света хлынул из лампы, висевшей где-то посередине между полом и бесконечно высоким потолком. Голые кирпичные стены с трещинами и выбоинами, некрашеные двери, бетонные перекрытия – все доступно глазу, ничто не спрятано. Дом как он есть, без прикрас. Грубо, но впечатление ошеломляющее.

– Иди за мной.

Джули, видимо, бывала здесь не раз. Она легко отпирала замки и отключала сигнализацию. Поднявшись следом за ней по дребезжащей металлической лестнице, Жанна оказалась в просторном помещении с низким потолком. Пол был выстлан синтетическим покрытием. Здесь тоже царила какая-то не правдоподобная тишина. На стенах висели большие белые экраны. Джули включила свет.

Вот оно что, подумала Жанна. Картины. Прикрепленные к белым экранам, они казались окнами в иной мир, полный красок и жизни. Удивительно, но картины придавали дому вполне обитаемый вид, напоминая о человеке, как цепочка следов на песке вдоль пустынного берега моря. И все-таки зачем Джули привела ее сюда?

– Ты – особа привилегированная, – улыбнулась Джули. – Выставка открывается только в пятницу. – Она протянула Жанне каталог. – И называется «Глазами ирландца. Выставка картин Диона Мэллоя».

– Диона? – Жанна понимала, что не может быть двух Дионов по фамилии Мэллой, и все же не могла поверить. Подобное чувство она испытала несколько часов назад, увидев себя на экране. – Нашего Диона?

– Нашего, единственного и неповторимого. – В резком свете ламп лицо Джули было мертвенно-белым. – Послушай, я оставлю тебя здесь одну. Походи, посмотри его работы. Мне интересно знать твое мнение.

Жанна, еще не успевшая прийти в себя, только кивнула в ответ. Джули давно ушла, а она все стояла, закрыв глаза, ибо не могла, не осмеливалась посмотреть на его картины. А вдруг они слабые? Или – того хуже – так себе, ни то ни се?

Но взглянуть на них надо. Обязательно надо. Это важно для Джули, значит, нельзя отделываться общими фразами. Судорожно сжав в руке каталог, Жанна открыла глаза. Она наедине с картинами Диона. Вот ей и представилась столь желанная возможность попрощаться.

Жанна подошла поближе, стараясь выбросить из головы посторонние мысли. Ведь первое впечатление – самое верное. Теперь ей хотелось, чтобы картины оказались не просто хорошими – в них должны отразиться душа Диона, его мысли.

Сначала глаз уловил краски – яркие, чистые, воздушные, и тревога понемногу улеглась. Как Дион ухитрился придать такую глубину плоской поверхности холста?

Неподвижные, застывшие линии, а краски трепещут и переливаются, как форель, выброшенная на камни. Это было похоже на оживший сон.

Картины вызывали смутную тревогу, как телефонный разговор с любимым человеком, прерываемый помехами на линии. Вроде бы понятно, что он хочет сказать, но полной уверенности нет. И все же сквозь помехи иногда прорывается сильный, властный голос, и некоторые фразы звучат с ошеломляющей четкостью.

Жанна не торопясь бродила по залу, смотрела и удивлялась. Бескрайнее голубое небо. Дерево, которое вот-вот оторвется от земли и шагнет, опираясь на корни. Лошадь.

О да! Лошадь. Ну конечно. Жанна не могла удержаться от улыбки. Она была нарисована коряво, казалось, рукой ребенка. Но сразу видно, что это породистый скакун. Шерсть – гладкая, как шелк; глаза – цвета расплавленного золота. Кажется, что краски еще не успели просохнуть.

Эту картину Дион назвал очень просто: «Добрые вести». Скорее всего по имени какого-нибудь знаменитого чемпиона в скачках с препятствиями, а может, и новичка – вроде Дженьюри Герл, с ее крошечными копытцами и жуликоватыми глазами.

Глядя на лошадь, Жанна вдруг поняла, что совершенно не знает Диона. Эти ловкие, умелые руки и рассеянный, отстраненный взгляд… Посмотреть бы на мир его глазами – хоть один день, даже час! Почувствовать Диона, влезть в самое нутро. Чего за это не отдашь!

Грешно было покидать прекрасную лошадку, не погладив ее по шее, не потрепав бархатные уши, но времени оставалось совсем мало, а картин много. Жанна свернула за угол: там царил полумрак. Джули не успела везде зажечь свет. Но и так было видно, что всю стену занимает одна огромная картина. Алтарь, да и только! Конечно, это и есть краса и гордость выставки.

Жанна нашла выключатель, повернула его – и невольно отпрянула назад.

Проклятие. Да как же ему удалось?

Больно видеть себя со стороны, узнавать себя, нарисованную на холсте. «Это я. Он помнит меня. И понимает. Видит насквозь, до мозга костей». Жанне казалось, что с нее заживо сдирают кожу. Она была там, на картине, вся целиком. Дион показал не только ее лицо и тело, но прошлое и будущее, И ее душу, которая, подобно мотыльку, бьется в узилище плоти, трепеща прозрачными крылышками. Он воздал должное даже дому. Вот они, знакомые кирпичи, орнамент на стенах и глина всех оттенков – от розоватого до ржаво-красного.

Жанна отвернулась, но картина притягивала ее, как магнит. На этот раз она заметила, что полутемный подвал, где так тихо и спокойно сидит ее двойник, полон белого шелка. Целые кипы, рулоны, груды, потоки сверкающей белизной ткани. Они висели на стенах, загромождали стол, снежными сугробами лежали на каменных плитах пола.

Шелк казался девственно-холодным, бесцветным, как крылья тех хрупких созданий, что умеют летать только по ночам. Но девушка на картине кладет стежок за стежком, и под ее искусными пальцами расцветает волшебный сад грез. Зеленые, золотые, алые нити сплетались друг с другом, сливались в многоцветные ручьи и выплескивались за окно, в тот мир, где сияло солнце.

Жанна потеряла счет времени, забыла о расписании рейсов и вообще о том, кто она и где она. Дион был прав, говоря, что ему безразлично, купят его картины или нет. Они существуют – это самое важное. Он знал цену своему таланту, он измерил его точно – до миллиметра, как сама Жанна когда-то измеряла свою талию.