– И правильно. Я совсем не уверен, что ей будет приятно видеть, как все открыто наблюдают за нами, гадая, что произойдет дальше.

– Не забывай, с кем ты разговариваешь. В нашем подразделении вовсе не обязательно открыто наблюдать, чтобы знать, что происходит.

– Конечно, но в этом случае мы хотя бы не будем чувствовать себя простейшими под микроскопом.

Бишоп совершенно серьезно спросил:

– Так ты хочешь, чтобы мы делали вид, что ничего не замечаем?

– Я был бы очень признателен, – честно ответил Тони.

Бишоп поднял брови.

– Мне тут пришло в голову, что ты сам сейчас действуешь таким же методом. Тони, ты часом не пытаешься меня отвлечь?

– Да, я стараюсь.

– Зачем?

– Вы прекрасно знаете, зачем. Все слишком напряжены. Этого ведь не скроешь. Вряд ли это на пользу делу, да и нам самим.

Бишоп сделал слабую попытку защититься:

– Я всегда напряжен во время расследования.

– Нет, это совсем другое напряжение.

– А ты умеешь отличить.

– Конечно.

Бишоп слегка поморщился.

– Ладно, ладно. Я постараюсь перестать беспокоиться о вещах, которые от меня не зависят. А пока не окажешь ли ты мне любезность, отойдя от окна и занявшись чем-нибудь полезным? Можешь, например, поработать?

– Я полагал, вы так и не попросите, – весело ответил Тони, садясь рядом с боссом за стол для совещаний. Но прежде чем взять в руки фотографию и начать изучать ее, он поинтересовался:

– На минутку возвращаясь к Безмолвию: как вы полагаете, эта невыясненная связь, которая есть у Нелл, она ей помогает?

– Нет, – с горечью признал Бишоп, – я думаю, она осложняет ей ситуацию. Так ей значительно труднее.

Тони вздохнул:

– И мы никак не можем помочь?

– Некоторым событиям суждено случиться…

– …и они обязательно случатся, – закончил Тони. – Да, я боялся, что вы именно так и скажете. Иногда, босс, от этого с души воротит.

– А то я не знаю, – вздохнул Бишоп.

– Не знаю, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к этим твоим… эпизодам, – сказал Макс, отпуская ее плечи только потому, что она отодвинулась.

Нелл хотела было сказать, что ему и не придется привыкать, поскольку она не собирается оставаться в Безмолвии надолго, но вместо этого сказала совсем другое:

– Я понимаю, это действует на нервы. Особенно посторонним. Мне очень жаль.

Он покачал головой.

– Не обращай внимания. Просто объясни кое-что, ладно? Я уже устал двигаться в этом тумане на ощупь. – Он говорил вполне легкомысленно. – И прежде чем я попытаюсь понять, что ты, черт возьми, имела в виду, говоря, что твой отец тоже был убит, не могла бы ты начать сначала?

– Уже поздно, – заметила она, сама не зная, говорит ли она об уже наступившем вечере или о чем-то более важном. Неужели она действительно опоздала навсегда? Это беспокоило ее куда больше, чем она готова была признаться даже самой себе.

– Я знаю. Но сомневаюсь, чтобы ты или я смогли сейчас заснуть. Мне нужно понять, Нелл. И я думаю, что ты должна мне объяснить.

Она не стала возражать, слишком хорошо понимая, что должна ему очень много. Сколько следует заплатить за то, что бросил человека в неизвестности? Много. Столько вряд ли найдется у нас. Она поставила чашку на старую, изрезанную разделочную доску и села на стул. Подождала, пока Макс усаживался напротив, и спросила:

– Ты хочешь, чтобы я объяснила свои видения?

– А ты можешь это сделать?

Нелл пожала плечами.

– Я понимала их куда лучше, когда росла, хотя то, что я инстинктивно чувствовала тогда, впоследствии оказалось достаточно точным.

– Например?

– То, в чем я участвовала во время видений. Социолог бы назвал это появлением призраков. Можно, например, сказать, что я видела призрак своего отца, прошедшего через эту комнату. Но это не так, я видела другое.

– Нет? Что же тогда?

– Это было… воспоминание.

– Чье воспоминание?

Она слабо улыбнулась:

– В широком смысле это было воспоминание дома.

– То есть в этом доме есть привидения?

– Нет. Я хочу сказать, что сам дом многое помнит.

– Ты говорила нечто подобное много лет назад, – заметил Макс. – Что некоторые места помнят. Но я не мог тебя понять, да и сейчас не могу. Какая память может быть у дома?

– Каждый предмет – дом, место – может обладать памятью. Жизнь – это энергия, Макс. Разрозненные чувства и мысли тоже обладают энергией: электрическими импульсами, выдаваемыми мозгом.

– Ладно. Что дальше?

– И эта энергия может всасываться и сохраняться предметом или местом. Стенами и полом, деревьями, даже самой землей. Кто знает, может, некоторые места обладают большей способностью накапливать энергию, чем другие, из-за неизвестных нам факторов. Возможно, их физическое строение этому способствует, или существуют магнитные поля, или энергия настолько мощна в определенный момент, что мы сами впечатываем ее в это место своей собственной силой и настойчивостью. Как бы то ни было, но энергия в этом месте попадает в ловушку, ее не видно и не слышно, пока кто-то с врожденной чувствительностью к энергии такого рода не высвобождает ее.

– Кто-то вроде тебя.

– Вот именно. Тут нет никакой магии, ничего темного или злого. Нет ничего нечеловеческого. Это лишь способность, такая же естественная для меня, как для тебя твое чутье насчет лошадей. Абсолютно нормальный человеческий дар, если хочешь, только проявляется он очень редко. Может быть, это генетическое, как цвет волос, например. С другой стороны, весьма вероятно, что каждый человек имеет экстрасенсорные способности, у каждого есть неиспользованный участок мозга, который может творить чудеса, если только мы знаем… как его задействовать.

Нелл слегка нахмурилась, глядя на чашку с кофе.

– Мы вполне убеждены, что некоторые люди рождаются с потенциалом для развития некоторых экстрасенсорных способностей, что у них часть мозга, контролирующая эту функцию, по крайней мере, частично активна, хотя иногда на полностью бессознательном уровне. Мы называем таких людей «спящими». Они сами своих способностей не осознают, хотя другие экстрасенсы их чувствуют.

Макс задумчиво нахмурился:

– Но скрытые способности могут бессознательно приводиться в действие?

– Случается. Насколько нам известно, превращение «спящего» в сознательного, действующего экстрасенса требует какого-то толчка. Например, физической или эмоциональной травмы. Шока для мозга, буквально или фигурально. С ними что-то происходит, несчастный случай, эмоциональная встряска, и они сталкиваются со своими новыми, странными способностями. Это объясняет, почему люди, получившие травму головы, или те, у которых начинаются неожиданные приступы, часто потом рассказывают об испытанном экстрасенсорном опыте.

– Я и понятия не имел, – признался Макс.

– Такое редко бывает. Я тоже не все понимала, пока не присоединилась к нашему подразделению и не начала обучение. – Она покачала головой. – Короче, в моем случае мой мозг проявляет чувствительность к той электрической энергии, которая возникает в результате сильных эмоций или психологически напряженных событий. Они оставляют за собой электрический след, который впитывается там, где происходят события, а у меня есть способность ощущать и расшифровывать эту электрическую энергию.

Макс спросил, несколько недоумевая:

– Разве ощущение электрической энергии – это то же самое, что и видение мертвого человека?

– Почему нет? Разум переваривает информацию и переводит ее в ту форму, которую мы можем узнать и понять. То, что произошло в этой комнате, имело форму, лицо, голос И все это осталось существовать в виде энергии. В виде памяти. Я могу ощутить память дома так же, как ты можешь вспомнить то, что случилось с тобой. Иногда довольно ярко, а иногда только неясные, разорванные и разбросанные обрывки, образы и чувства.

– Ладно, допустим, я это понял, но тогда объясни мне, почему именно эта сцена – отец, идущий через кухню, через которую он наверняка проходил миллион раз, – сохранилась в памяти комнаты. Почему именно эта? Из всего, что случилось здесь за десятилетия, из всех ссор и дрязг, типичных для любой кухни, почему именно она оказалась такой важной, что осталась в памяти?