И Шерлок Холмс свернул с Шатальной на Мартыновую, прошел Лосевой, Буинской, Миллионной и очутился в грязных, отвратительных Сараях.

— Тетенька! Где тут «Кадетский корпус»? — обратился он к попавшейся женщине.

— А вот пройди эфтот забор-ти, да направо поверни, а тамотка увидишь…

«Кадетский корпус» представлял из себя землянку, занимаемую босяками. Полиция не обращала внимания на корпус, т. к. знала, что босяки никакого вреда для города принести не могут, никому не мешают, а если и воруют, — то ни разу не пойманы, а хватать их по одному подозрению — не стоила овчинка выделки, тем более что для «галахов» тюрьма на зиму казалась благополучным завершением летнего и осеннего сезонов, когда они наслаждались чудным воздухом на пристанях, ели там ежедневно уху, играли в Колках в орлянку и «стреляли» у пассажиров пятаки. В сущности, это была удивительно мирная публика. Они никого не трогали, пьянствовали, играли в карты и «стреляли». Иногда помогали жителям Сараев носить воду, колоть дрова, мести дворы — и все это за самую мизерную плату.

Теперь они сидели в своей землянке на «юрцах»[6] и играли в «святцы»[7]. Посреди стояла бутылка «гамуры»[8], к которой они временами и прикладывались, закусывая огурцами. Меж ними были и «халамидники»[9], и «домушники»[10] и «ширмошники»[11]; в разных позах на «юрцах» по углам лежали «аферисты»[12], «лощи»[13], «гольцы»[14], «марухи»[15] в потрепанных костюмах и т. п. «шпана»[16].

В одном углу развалился Архипка «Орлянщик» и играл на саратовской гармонике сердцещипательную «романцу». Рядом с ним три марухи в свободных позах «щелкали» зерна и вели «колокольчик»[17].

В землянке было холодно. Марухи жались к печке, давно уже остывшей, гольцы и лощи согревали друг друга.

В это время в «Корпус» вошел высокий босяк с огромным синяком под глазом и быстро осмотрел помещение.

— «Стрема»[18], — прошептал кто-то. — Новичок!

— «Шесть»[19], — ответил из угла Архипка.

Вошедшему начался допрос одним из босяков.

— Ты чей, молодец?..

— Из Саратова купец, — ответил «новичок», делая странный жест рукой.

— Чем изволишь торговать?

— Да что про это толковать?.. Поднесите «лампадочку»[20] Христа ради.

— А по прозвищу как?.

— «Казак Хрялов»[21], — отвечал бойко вошедший и уселся около игравших. Сапог на нем не было, на ногах болтались какие-то опорки, из под пиджака виднелось голое тело.

— А «балдоха»[22] здесь без «ходулей»[23]. Больно балдоха.

— Иди сюда! — позвала одна маруха. — У печки-то «амбочка»[24]. У тебя что, «очки»-то[25] есть?..

— Разбил в пути. Ничего не вижу. К вашему шалашу…

Он улегся на юрцах и замолчал, очевидно, сильно усталый. Босяки не обратили на него внимания и начали вновь свою игру…

Через полчаса в землянку вошел Грязев.

Его приход остался совершенно незамеченным. Только заснувший «казак Хрялов» придвинулся незаметно к тому месту, где лег Грязев, и стал слушать, что говорит ему Архипка…

— Плохо? — вопрошал гармонист.

— Последние «рыжие бока»[26] «замазал»[27] — отвечал Грязев.

— А я седин «шипун»[28] у купца Толстопузова сперла, — объявила ни с того, ни с сего одна маруха. — Завтра «сары»[29] будут.

— Кто-то у «глаза» стоит… Шесть… — объявил один из игравших.

Архипка немедленно «ухрял»[30] с своего места и тщательно «затырил»[31] «сторгованных»[32] «голубей»[33] под юрцы.

— Сыщик, надо полагать… — проговорил кто-то…

— Стрема…

Но в землянку, шатаясь, вошел Рафльс-Мариани и лег в изнеможении на постланную на юрцах солому.

— «Скамейка»[34] стоит у трактира пустая. Сходи кто…

Немедленно вышли три человека и пропали на два часа. Лошадь, очевидно, была уведена, а может быть, и продана.

— Завтра «кусакать» нечего. «Схряну» к Юргенсу. Кто со мной? Работа будет… — предложил один босяк.

— Я «хряну», — согласился Грязев.

— И я, — встал с юрцев казак Хрялов.

— Надо «перо»[35] да «фомку»[36] взять.

Вскоре все трое вышли на улицу и пропали во мгле продолжавшего сеять дождя.

Город начинал засыпать. Ночные караульщики давно уже вышли на отдых; прикорнув к воротам на скамеечке, они мирно храпели «во все носовые завертки» и сильно интриговали своим храпом кутят, которые, задремав на полчаса, вдруг просыпались и, ничего не сообразив со сна, принимались лаять на воротние столбы. Городишко засыпал.

— Васька, полезай! — предложил Грязев босяку.

Босяк, согнувшись, пролез в проломанное отверстие в подвал магазина и зашептал:

— Дай-ка сюда фонарь да фомку. А того пошли сюда на «постромку»…

Грязев подал требуемое и оглянулся на босяка…

Казак Хрялов исчез. Перед преступником стоял высокий сутулый господин, наведя дуло револьвера прямо ему в лоб.

— Молчи, Грязев… Если хоть слово, убью на месте…

Моментально господин заколотил отверстие, забив таким образом босяка в подвале, и предложил Грязеву идти за ним.

На углу Театральной и Александровской площади они остановились.

— Зайдем в этом дом, — предложил Грязеву спутник.

— Я крикну полицию, — нахально ответил Грязев. — По какому праву ты таскаешь, меня по городу и командуешь? Если хочешь, я сейчас крикну, а то вот…

В руках его блеснул кинжал…

Как дикая кошка, Грязев бросился на спутника, и через минуту, с опущенной обезоруженной рукой, был втолкнут в калитку двора и проведен в мрачный, одиноко стоящий флигель.

На дворе поднимался ветер. Дождь хлестал, как из ведра. Было темно и жутко.

— Итак, господин Грязев, вы в моих руках. Смотрите, я снимаю парик, бороду, усы, и перед вами стоит… Шерлок Холмс.

Грязев в ужасе задрожал и опустился на колени. У него отнялся дар слова.

— Расскажите мне, Грязев, подробности вашего преступления, — меня интересует это дело. Ну-с, я слушаю!.. Говорите, я слушаю.

— Значит, я иду на каторгу?.. За что?.. — в безумном испуге проговорил Грязев… — Но я расскажу, я расскажу…

— Да, скорее к делу! Начинайте!

— Собственно, так началось. Прямо до смешного просто… Сижу раз я на почте, и вижу, бумага. Доверенный фирмы миллиардера Джемса Френсона уведомляет Стукалки-на, что ему оставлено наследство в 9 миллионов. Я эту бумагу спрятал и поговорил с одним хорошим человеком. Он мне и порекомендовал: возьми, говорит, доверенность от Стукалкина и поезжай к этому Френсону. Ладно, сходил я на Хитровку, сделали мне там доверенность, — прямо не узнаешь, что подложная. Печати, подписи нотариусов, полиции, начальства. Еду в Берлин. Там с адвокатом поговорил… Ну, и пришло это наследство через «Лионский кредит»… Поехал я тогда в Париж, в Лондон, по России, — а, кстати, — в Лондоне какой то мерзавец меня и обтяпал. Оставил мне миллиона два, да я и с ними запутался. Кто ни попросит, даю тысячами. А теперь вот, — и я на кражу пошел. Часто думал я, — не послать ли Стукалкину так, немножко, да боялся, кабы дела не начал. Попадусь, мол, а так-то, может быть и не узнает он.