Уже в небольшой, красной гостиной — преддверии игрального зала — носилось как бы эхо игры… Слышался смешанный гул голосов, среди которого на разные лады выделялись особенно звонкие возгласы банкометов, приглашавших делать игру; слышался стук и звяканье денег… Появлялись и исчезали отдельные фигуры игроков, иногда гурьбой проходило несколько человек, разом говоря, разом жестикулируя, разом стуча сапогами и разом цепляясь один за другого. На всех лицах лежал отпечаток бурной внутренней жизни, напрягавшей все чувства и придававшей лицам живой и страстный характер.

Зал для игры был довольно обширен, и все-таки шесть электрических вентиляторов, добросовестно исполнявших свое дело, не успевали справляться с все более и более спиравшимся воздухом.

То и дело слышались крики:

— Пятьсот на точку!.. Атанде!.. Двести шваль и шестьсот круг!

— Делайте игру, до заметки!.. — Поехали!

Шерлок бросил на первое попавшееся табло сто рублей и выиграл. А два соседние табло проиграли.

Молодой человек, понтировавший тут же, мельком возбужденно посмотрел на него и прошептал со злостью и отчаянием:

— В шестой раз!

И, резко повернувшись, отошел от стола.

— Состояние проиграл, — сказал Шерлоку старик, стоявший рядом с ним. — А какие срывал куши! Вот что значит, счастье отвернулось!.. — и разговорился на эту тему.

— Я, милостивый государь, старый игрок и видал виды… Говорят, например, выдержка… Нет-с… Самое страшное здесь — полоса… Повороты, броски счастья, которых никогда нельзя предвидеть… Перед вами двое играют за одним столом, за одним уголком стола, один по левой, другой по правой стороне узенькой черты шириною в полсантиметра… И правая сторона этого полусантиметра шесть-семь раз подряд берет, левая те же шесть-семь раз подряд проигрывает. Карты при бесчисленных комбинациях, которые только возможны, укладываются именно так, что на правой стороне семь раз подряд выпадают самые крупные очки, на левой — самые низкие. Вам начинает казаться, что вы имеете дело уже не со счастьем, т. е. не с чем-то отвлеченным и бездушным, а с чем-то живым, волнующимся, как и вы, с чем-то мстительным, ехидным, упорно и жестоко вас преследующим, хохочущим вам в лицо… Такой неудачник уже не играет, а борется, и со страстью, и ненавистью, и исход борьбы для него уже не только дело выигрыша, но и самолюбия… И, если он бледнеет, то не потому, что ему денег жаль, а потому, что ему нельзя тут же закричать, завыть от боли, разбить в куски этот несчастный угол стола, где в течение всего вечера может происходить такая нелепая и возмутительная несправедливость, на которую невозможно и некому жаловаться… А потом смотришь: или пуля в лоб, или прыжок с парапета моста, или уж в лучшем случае хорошенькая судебная волокита… Я — старый литератор и старый игрок, и предо мною прошли целые поколения… А сколько собратий моих погибло здесь… один Ты, Господи, веси!

Шерлок слушал и о чем-то думал; вдруг у него блеснули глаза, и он совершенно некстати спросил:

— Вы сказали, сэр, что вы старый русский литератор… По всей вероятности, в этом мирке вам все знакомы?.. Скажите же, сэр, не знали ли вы случайно молодого человека, тоже литератора… довольно горячего… непоседливого… бывшего в Москве, приблизительно, в средних числах марта, а затем уехавшего в Одессу?

— Публицист?

— Н-нет… скорее беллетрист, но с этакой обличительной жилкой, пытливостью… я бы даже сказал… с известной склонностью к детективной деятельности…

— О, — весело вмешался вдруг вслушивавшийся высокий блондин. — Это ужасно похоже на Лосева… Он помешался на Шерлоке и Комп.

— Как вы сказали? — живо переспросил Шерлок.

— Лосев… кто же не знает маленького, юркого, черненького Лосева, по прозванию «блоха»!.. Его, действительно, в Москве теперь нет… И, действительно, я слышал что-то про его поездку в Одессу… Но это же вечный бродяга!.. Он и здесь, в Москве, жил у черта на куличках, чтоб только иметь возможность делать свои десять-пятнадцать верст ежедневно.

— Где же он жил? — спросил Шерлок, смеясь, и в то же время весь похолодел от ожидания.

— Где жил?..

Блондин задумался.

— О, черт… где же он жил, в самом деле… ведь знал же… Попов! — обратился он вдруг к молодому человеку, который проходил мимо. — Вы не помните, где жил Лосев?

— Отлично помню!

Молодой человек остановился.

— Отлично помню… Неведомый переулок…

— Неведомый?..

Шерлок просиял.

— Действительно, оригинально!

И он расхохотался.

— Пожалуй, оригинальнее, чем фамилия, которую мне довелось сегодня слышать: Неписайло… Слышали вы когда-нибудь, джентльмены, подобную фамилию? — Шерлок, не переставая смеяться, остро посмотрел на своих слушателей, но никто не отозвался.

Через полчаса, серьезный и сосредоточенный, он уже катил к себе в гостиницу, развивая по дороге дальнейший план.

Шерлок узнал несколько важных вещей: во-первых, что Неведомый переулок действительно существует, во-вторых, что в этом переулке действительно жил какой-то человек, имевший отношение к литературе и увлекавшийся похождениями сыщиков и, в-третьих, что этот человек действительно уехал недавно в Одессу.

Но Шерлоку более, чем кому-либо, было известно, какую фатальную роль играет иногда при сыске простое совпадение. Поэтому он не спешил с заключениями, тем более, что ему так и не удалось разузнать, где и в каком духе Лосев писал, а главное, ни от кого нельзя было добиться ни точного московского, ни одесского его адреса.

Кое-какие сведения Шерлок надеялся получить на старой квартире, но предварительно нужно было ее найти.

На другой день он уже с раннего утра отправился в Неведомый переулок.

Конечно, никакого 72-го номера там не оказалось, как не оказалось и домовладельца Незнамова, но зато Шерлок кое-что узнал от местных лавочников, которых не преминул по привычке обойти.

Узнал он, что в 32-м номере жил какой-то молодой человек, очень походивший на портрет, который Шерлок рисовал: маленький, юркий, черненький… Фамилии его никто не знал, но существовала вероятность, что он был по «письменной части», так как его нередко видели в местном трактире, когда он делал какие-то наброски на бумаге.

В 32-м номере Шерлок прямо потребовал домовую книгу.

По ней значилось: Лосев, Константин Ларионович, чертежник, выбыл 23-го марта, неизвестно куда.

Шерлок отправился к хозяйке, у которой Лосев занимал комнату.

Это была маленькая, убогая старушка, вдова какого-то канцелярского служителя.

Увидев высокого незнакомца, одетого так необычно богато для этих мест и с таким серьезным, строгим лицом, она сначала перепугалась, но, узнав, что это ищут только ее прежнего жильца, успокоилась и стала очень словоохотливой.

На вопрос, сдана ли ею освободившаяся комната, — она замахала руками.

— И… и… батюшка… Кто же здесь, в такой глуши, возьмет?.. Только один полоумный мой и мог жить.

— Почему вы его называете полоумным?

— Как же, батюшка, не полоумный!.. Какие же другие полоумные бывают?.. Днем рыщет, высунув язык, по городу, неведомо зачем, а ночью, где бы спать — стучит себе на чертовой машинке.

— А у него и машинка была? — живо спросил Шерлок.

— Была, была… помучилась с ней, прости Господи… Ночей из за нее, проклятой, не спала… Тук да тук, так дробью и рассыпалась.

— Что же, ваш жилец был переписчик?

— А Бог его знает!.. Не знала я его делов… Только так надо думать, что непутевое делал… Пишет, пишет и вдруг сам и засмеется… В комнате-то никого с ним, — значит, сам с собой.

— Кстати, не покажете ли вы мне его комнату?

— А пожалуйте, батюшка!

Старушка провела Шерлока в маленькую клетушку, где стояли кровать, стол и два стула.

— Вот и все его царство, где он володычествовал, — засмеялась она.

Шерлок внимательно осмотрел комнату. Было грязно и убого.

На комоде он увидел пачку каких-то бумаг и стал их перебирать.