Барстоу начал было объяснять, но его остановила следующая мысль человечка:

— …все вы… думайте об этом… — На какое-то время мыслепередача прервалась, затем пронеслось: — …достаточно… мои жены позаботятся об этом…

Лазарус не был уверен, что понятие означало именно «жен», во всяком случае явно имелись в виду какие-то родственные отношения. До сих пор еще не было выяснено, являются человечки двуполыми или нет.

В эту ночь Лазарус спал под открытым небом и успокоительный свет звезд постепенно изгонял из его души остатки вызванной перелетом клаустрофобии. Очертания созвездий отсюда узнать было нелегко, но ему показалось, что он нашел хрустальную лазурь Веги и оранжевый глазок Антареса. Неизменным даже здесь оставался лишь Млечный Путь, величаво пересекающийся небосвод туманной аркой. Лазарус попытался отыскать Солнце, однако скоро оставил свою затею. Их разделяли ныне многие световые годы. Надо бы потрясти Энди, сонно подумал он, рассчитать координаты Солнца и взглянуть на него в телескоп. Но тут же заснул, не успев даже задаться вопросом, зачем ему все это нужно.

Поскольку на первых порах вполне можно было обойтись ночью без укрытий, доставку Семей на планету осуществили в кратчайший срок. Пока оборудовали колонию, людей располагали прямо на траве, как во время пикника. Сначала их стол был ограничен продуктами, привезенными с корабля; однако отметив, что Лазарус чувствовал себя по-прежнему прекрасно после проведенных над собой гастрономических опытов, колонисты постепенно изменили предвзятое отношение к местной пище и перешли на нее полностью, изредка для разнообразия пополняя ассортимент земными продуктами.

Вскоре после окончательного переселения Семей на планету Лазарус, прогуливаясь в некотором отдалении от лагеря, повстречал одного из человечков. Абориген поприветствовал Лазаруса — как и остальные его сородичи, он говорил с налетом доверительности, как бы на правах давнего знакомого, — привел его к рощице невысоких деревьев чуть в стороне от базы и предложил отведать их плоды.

Лазарус не был особенно голоден, но неожиданно для себя почувствовал, что не имеет права отказаться.

Сорвав плод и надкусив его, он чуть не подавился от изумления… картофельное пюре с томатным соусом!

— …мы правильно уловили?.. — донесся до него безмолвный вопрос.

— Черт! — восхитился Лазарус. — Не знаю, что вы собирались сотворить, но получилось у вас отлично.

В мозг его ворвалась волна удовлетворения:

— …попробуй со следующего дерева…

Лазарус так и сделал — осторожно, но с большой охотой. Аромат плода напомнил ему запах свежевыпеченного ржаного хлеба, сдобренного настоящим сливочным маслом, но в этот букет вкрался еще и привкус мороженого. Он уже почти не удивился, когда плоды с третьего дерева позволили ему ощутить во рту вкус жареного мяса с грибами.

— …мы использовали в основном твои впечатления… — пояснил его сопровождающий, — они оказались гораздо сильнее, чем ощущения любой из твоих жен…

Лазарус не стал объяснять, что он не женат. Человечек добавил:

— …у нас не было времени воплотить формы и цвета, указанные вашими мыслями… они многое значат для вас?

Лазарус поспешил уверить его, что в данном случае это ни к чему.

Когда он вернулся на базу и поделился впечатлениями от прогулки, ему пришлось очень долго убеждать товарищей в том, что его слова не розыгрыш.

Одним из тех, кому пошла на пользу беззаботная жизнь в сказочной стране изобилия и праздности, был Слэйтон Форд. Он очнулся после анабиоза практически оправившимся от нервного потрясения. У него остался только один болезненный симптом: он никак не мог восстановить в памяти события, произошедшие в джокайрийском храме. Ральф Шульц решил, что это нормальная реакция здорового организма на перегрузку психики, и признал пациента полностью излечившимся. Теперь Форд казался еще более молодым и счастливым, чем до болезни. Он не стал претендовать ни на какие официальные должности — кстати, их осталось кот наплакал. Семьи пребывали в состоянии блаженной анархии, пользуясь всем, что в изобилии давала им благословенная планета. Тем не менее к Форду колонисты по-прежнему обращались с добавлением титула и относились к нему как к одному из Старших. У него часто спрашивали совета, с его мнением считались так же, как с мнением Заккура Барстоу, Лазаруса и капитана Кинга. Члены Семей не придавали большого значения возрасту: близкие друзья могли иметь столетнюю разницу в годах. Они в течение многих лет имели возможность наблюдать деятельность Администратора и теперь продолжали относиться к нему как к старшему, хотя двум третям из них он годился в сыновья.

Бесконечный пикник затянулся на недели и месяцы. После продолжительного затворничества в стенах корабля, когда приходилось лишь спать или работать, почти никто не смог воспротивиться искушению предаться беззаботному отдыху, к тому же пока ничто не мешало людям наслаждаться долгожданным покоем. Пищи хватало вдоволь — пищи, которую не нужно было добывать и готовить и которая росла повсеместно. Вода в ручьях была прохладная и чистая. Что касается одежды, то они могли иметь ее сколько заблагорассудится, но потребность в ней вызывалась здесь соображениями скорее эстетического порядка, нежели утилитарного. Райский климат делал ношение этого «средства защиты от ненастья» столь же нелепым, как, например, купание во фраке. Не расстались с одеждой только самые непреклонные ее приверженцы. Для большинства же вполне хватало браслетов, ожерелий и цветов в волосах, тем более что такой «наряд» не требовал переодевания перед купанием в море.

Лазарус по-прежнему носил килт.

Уровень культуры и просвещенности человечков трудно было оценить сразу, поскольку их образ жизни вызывал у землян недоумение. Из-за отсутствия наглядных атрибутов высокого технического развития — больших зданий, сложных средств передвижения, крупных энергостанций — их легко можно было принять за детей природы, беззаботно живущих в райском саду.

Но, как известно, над водой обычно возвышается только одна восьмая часть айсберга.

Знания человечков в области физики были гораздо более обширными, чем знания колонистов. Они с живым интересом осмотрели корабельные шлюпки, то и дело озадачивая своих гидов вопросами, почему то-то или то-то сделано так, а не вот так. И предлагаемое ими решение технических проблем, как правило, оказывалось куда более простым и оригинальным, чем в громоздкой земной технике, — это в тех случаях, когда изумленные инженеры были в состоянии понять объяснения аборигенов.

Человечки прекрасно разбирались в любых машинах и механизмах, хотя сами не пользовались их услугами. Ясно было, что для связи они им не нужны, да и для передвижения тоже (сначала, правда, причина эта была неясна), и вообще их потребность в технике практически сводилась к нулю. Ну а если им все же никак было не обойтись без механического устройства, они с легкостью изобретали его, материализовывали идею, использовали устройство по назначению и сразу же уничтожали, действуя на всех этих этапах настолько оперативно и согласованно, что людей поражала подобная скоординированность.

Но больше всего удивляло их знание биологии. Человечки были просто волшебниками в обращении с живыми объектами. Например, им ничего не стоило вывести растения с плодами, полностью дублирующими не только вкусовые, но и питательные свойства привычных землянам продуктов, — и все это за считанные дни. Решение такой задачи было для них совершенно заурядным делом, с которым мог справиться любой их биотехник. Им это давалось куда легче, чем какому-нибудь земному цветоводу выведение цветка с новым цветом и формой. Однако методы селекционной работы человечков коренным образом отличались от известных землянам. Если кто-нибудь просил их объяснить, как они это делают, — а их спрашивали, и неоднократно, — они утверждали, что просто «думают», каким должно стать растение по их замыслу. Что бы они не имели в виду, но факт был на лицо: они брали молодой росток и, не прикасаясь к нему и не оказывая на него никаких других, доступных наблюдению человека воздействий, за несколько часов заставляли его превращаться во взрослое дерево и цвести, причем получалось совсем другое растение с отличными от исходного признаками.