Кроме вожатого, говорили еще Люда Скворцова и Нагорный, а потом выступил Сашко Чайка и коротко сообщил о том, что в шестом классе будет выходить литературный журнал «Рассвет», переписанный на пишущей машинке и богато иллюстрированный лучшими художниками. Все захлопали. Хлопала и Галя, хотя на душе у нее было не очень весело. Ей не хотелось ни возвращаться домой, ни оставаться здесь. Среди шумных, веселых товарищей она чувствовала себя одинокой, пришибленной. Ей хотелось рассказать кому-нибудь о себе, о ссоре отца с матерью, которая хочет бросить семью и уехать в Москву. Но говорить об этом почему-то неловко. Вдруг расскажешь подруге, хотя бы даже Люде Скворцовой, а она засмеется! Нет, Люде нельзя говорить. Она и слушает-то всегда невнимательно и говорит только о себе.

Когда кончилось собрание и Галя уже выходила из класса, чья-то рука легла на ее плечо. Посмотрела: Василий Васильевич.

- Кукоба, пойди-ка на минутку ко мне, ­ сказал он и как-то странно – и печально и задумчиво посмотрел на Галину.

И так же печально и ласково смотрел на нее и потом, когда, усадив ее перед собой в учительской, сел и сам за свой письменный стол.

- Садись, Кукоба, - сказал он, указывая ей на стул и ближе придвигая свое кресло к столу.

Он смотрел не отрываясь на эту светловолосую девочку, пионерку и отличницу, смотрел, не спуская глаза, как бы пытаясь прочесть все то, что таилось в глубине ее сердца.

- Ну, давай, Галя, поговорим начистоту. Расскажи мне, как старшему другу, что случилось с тобой? - спрашивал Василий Васильевич. - Я не узнаю тебя. Как это могло случиться, что у тебя, такой хорошей ученицы, и вдруг два «плохо»? Мне кажется, что тебя что-то гнетет. Может быть, у тебя горе какое-нибудь или обидел тебя кто?

Галина молчала. Директор слышал только ее взволнованное, тяжелое дыханье.

- Ты понимаешь, - снова начал он тихо и ласково, - что дальше так продолжаться не может. Ты обязана быть такою же отличницей, какой была раньше. Почему ты наделала столько ошибок в диктанте? Раньше с тобой этого не случалось. Что тебе помешало выучить урок географии?

Галина не отвечала. Целую минуту продолжалось напряженное молчание. И вот она наконец подняла голову:

- Василий Васильевич... Я... я... Нет, не спрашивайте меня! Мне тяжело.

И, едва сдерживая слезы, готовые брызнуть из глаз, Галина добавила шопотом:

- Мама... мама хочет уехать... и... и оставить... меня и отца.

Василий Васильевич встал и с грохотом отодвинул стул. Он молча прошел из угла в угол и, остановившись возле девочки, положил на понурую головку свою широкую теплую ладонь.

- Вот что! Мы вот как сделаем. Не надо печалиться. Завтра я приду к вам в гости. Можно?

Как ни странно, но этот короткий разговор с директором как-то успокоил Галину. Ей почему-то стало казаться, что теперь все, все будет. хорошо. Как это будет, девочка еще не знала, но, раз Василий Васильевич этого захотел, все устроится, все будет по-старому, все наладится снова – и дома и в школе.

Галя вышла на улицу. Ей показалось, что и само солнце светит как-то иначе - совсем как весной. Еще один только месяц, думала Галина, и снова зазеленеет трава, снова нальются пухлые почки на деревьях и из-за моря прилетят ласточки.

Галина вспомнила; как прошлой весной большая стая ласточек опустилась на прибрежные камни. Ласточки были так измучены долгим перелетом, так обессилели, что их легко можно было брать просто руками. Она вспомнила, как пионеры охраняли ласточек, прогоняли хищных котов, охотившихся за беззащитными птицами.

Сразу же за школой был раскинут большой сад. Он спускался до самого обрыва, повисшего отвесной стеною над морем. Теперь сад был прозрачен и гол, с черными безлистыми деревьями, между которыми темнело море. Прямо из школьных окон видно, как синеет оно в конце главной аллеи. Правда, это еще не та синева, нежная и спокойная, какая бывает летом. Стоит только тучам набежать на зимнее небо, и от этой синевы не останется и следа. Потемнеют волны, посереет даль, неприятным свинцовым оттенком блеснет море.

Домой итти Гале не хотелось. Солнце светило, небо было голубым и безоблачным. Захотелось пробежаться по этому прозрачному зимнему саду, побродить между его деревьями, посмотреть с обрыва на море.

Галя медленно пошла по главной аллее. Под ногами чернела влажная земля и желтел песок - недавняя буря смела тонкую пелену неокрепшего снега. По краям аллеи зеленели сосны. Их ровные стволы казались рыжими, почти красными и горели, как медные, в солнечном свете.

Тем временем Василий Васильевич, отпустив Галю и уложив в портфель свои книги, вышел из учительской.

Он не дошел еще до запертых дверей, как увидел Сашка Чайку. Мальчик стоял перед ним с виноватым и убитым видом. Вертя в руках учебники, туго перетянутые ремешками, он несмело выговорил:

- Василий Васильевич, я хочу вам сказать... И замолчал.

- Что случилось, Чайка?

- Василий Васильевич, что же мне делать? Не хотел я вам жаловаться, но что же я сделаю, если Башмачный дразнится! И все драться лезет и все драться. И не то чтобы боксом или еще как-нибудь по-настоящему, а все норовит, чтоб повалить да сверху усесться. Да еще шуточки свои дурацкие горланит: «Поэт подо мною, поэт подо мною...» И так это, Василий Васильевич, мне стыдно... и так это мне... ну, просто не знаю как!..

- Так чего же ты хочешь? На собранье обсудить, что ли?

- Да нет! Может быть, как-нибудь по-другому можно. Я и сам не знаю. Только так стыдно, так стыдно

Василий Васильевич улыбнулся.

- Хочешь, дам тебе совет? Пристанет Башмачный, а ты не сдавайся. Возьми да и побори его. Понимаешь?

Разочарованье промелькнуло на лице Сашка. Совет хороший, да как его выполнить? Вот что!

- Да он сильный, Башмачный-то. Как ухватит, так и не пискнешь.

- Значит, и тебе надо стать сильным. Вот стихи ты любишь писать, правда? А физкультура, вижу, тебе как пятое колесо у воза. Возьмись по-настоящему за физкультуру. Через несколько месяцев не узнаешь сам себя. И пусть тогда Башмачный только попробует наскочить. А?

Сашко засмеялся:

- Василий Васильевич, а я возьмусь! Вот захочу и возьмусь!

- Ну и прекрасно!

Мальчик ушел удовлетворенный. Он шел по коридору и улыбался. Ему и вправду понравилась эта выдумка – стать самому сильным, сильнее всяких Башмачных, и дать хорошей сдачи Олегу. И вот пусть тогда посмотрит на него Галина. Пусть посмотрит!

Сашка вздрогнул. Ему вдруг показалось, что кто-то мимо него проскочил в шестой класс. Он даже услышал, как скрипнула дверь, а она всегда скрипит, когда ее закрывают. Заинтересованный, Сашко вошел в класс и подозрительно огляделся по сторонам. Никого! Может быть, кто-нибудь спрятался за доской или под партами? Нет, за доской тоже никого. Заглянул под парты – пусто!

«Верно, показалось!» подумал мальчик.

Он вышел на крыльцо и издали еще увидел знакомую фигуру Галины: Она была в саду, в самом конце широкой аллеи. Размахивая связанными книжками, Сашко побежал догонять Галю.

Девочка удивленно оглянулась на звук его шагов, и глаза ее сразу заблестели, полные нескрываемой радости. Сашко схватил Галю за локоть и остановился перед ней, задыхаясь от смеха и быстрого бега.

Галя, ты... не смеешься надо мной? Ну, вот за то, что меня Башмачный поборол... Дразнить не будешь?

- А ты что ж, не слышал, кого я дразнила? Ох, и не люблю я Башмачного! Он и на пионера даже не похож. Не такие у него привычки!

Они шли, взявшись за руки, шли по аллее к обрыву над морем. Море синело перед ними. На горизонте чернел дымок – шел пароход. Они сели на скамейку, не отрывая глаз от этого дымка. Сколько может быть километров до этого парохода? Сашка говорил – пятнадцать, Галя – пять; впрочем, такое расхождение особых споров у них не вызвало. И было спокойно И весело.

Стали бросать с обрыва камешки подальше. Камни падали в воду и поднимали хрустальные фонтанчики.

Возле скамейки рос молодой клен. Он был черным и голым, и только кое-где дрожали на нем сухие, желтые листочки. Один листок сорвался и, кружась, полетел с дерева. Галя подпрыгнула и поймала его на лету.