Когда мы попытались поднять его, я почувствовал, что у меня осталось совсем мало сил. Было ли это боязнью последствий укусов, или сама борьба отняла у меня больше усилий, чем я рассчитывал — и я должен сказать, что это приключение отнюдь не было приятным, особенно, когда я понял, что Шляйхер — безумец — но, когда я поднял свою жертву со своей стороны, у меня едва хватило силы, чтобы удержать его. Но Маршалл был человеком тренированным и в наилучшей форме, потому он схватил Шляйхера нельсоновским захватом и легко потащил его, закинув, как пожарный, на плечо. Мы не пытались привести его в сознание, для наших целей было лучше, чтобы он продолжал пребывать в бессознательном состоянии.

Мы прошли так с четверть мили, когда я внезапно увидел самого Ллойд Джорджа, поднимавшегося на холм. Очевидно, он совершал свою обычную утреннюю прогулку немного раньше, чем мы ожидали. Если бы он пришел на несколько минут раньше то у него наверняка бы случился ужасный шок — ведь он встретил бы самого себя, с кровавыми ранами на шее и на лице! В данном случае у нас было время лишь для того, чтобы связать Шляйхера за кустами, а мне остаться с ним. Маршалл остался на тропинке. Премьер-министр хорошо знал его, и если премьер-министру пришлось бы встретить кого-то на тропе, то это должен был быть человек, по меньшей мере, известный ему. Ллойд Джордж прошел мимо, весело поздоровался с Маршаллом и остановился, чтобы переброситься с ним парой слов. Затем он пошел дальше шлепающими шагами, так никогда и не поняв, что лежало за кустами, и не узнав — возможно до сегодняшнего дня — как близка тогда была его смерть.

Шляйхер так и не предстал перед судом. Как я и ожидал, он был признан сумасшедшим и поэтому невменяемым. Его направили в психиатрическую больницу Бродмор до конца его дней. Чтобы у меня была хорошая «легенда» для Генерального штаба в Крейцнахе, одна из ведущих газет напечатала короткую заметку о том, что человек, напавший на армейского офицера в Даунсе близ Уолтон-Хит, был признан сумасшедшим и направлен в Бродмор. Я вырезал эту заметку и взял ее с собой в Германию. Мне хотелось бы сейчас точно назвать номер и дату этой газеты, но по глупости я не сохранил ее и сейчас не могу вспомнить с уверенностью; но это было точно в сентябре 1917 года, а газета была «Дейли Телеграф».

По странному совпадению — а странные совпадения, несмотря на злоупотребления ими в романах, бывают и в жизни — Шляйхер умер вечером 11 ноября 1918 года, когда огромные толпы народа отдавали дань уважения человеку, которого он пытался убить. Интересным могло бы быть исследование — как изменился бы ход войны, если бы Шляйхеру удалось убить премьер-министра. У меня мало сомнений — если бы войну продолжал вести человек с меньшей энергией, чем Ллойд Джордж, она не закончилась бы в 1918 году. Возможно, что ее результат не был бы таким успешным с нашей точки зрения. Пусть даже нынешний мир довольно мало нам дал, кто знает, какова была бы наша судьба при возможной альтернативе!

Удостоверившись, что мои раны неопасны, пройдя неизбежный перекрестный допрос в Военном министерстве и договорившись с Мэйсоном о некоторых новых методах связи, я вернулся в Германию. Там мне был оказан блестящий прием. Мой рассказ — о том, как я переоделся в британского офицера, встретил Шляйхера, дрался с ним и нокаутировал его, как он был признан сумасшедшим и отправлен в сумасшедший дом — был, конечно, воспринят без вопросов, тем более — подкрепленный газетной вырезкой. Я был очень рад, что не только мой непосредственный начальник, но и сам генерал Людендорф дал мне понять, что доволен моей работой. Приглашение на ужин к генералу Гинденбургу было другим следствием моего небольшого подвига. Эти ужины у старого фельдмаршала мне всегда нравились. Я очень любил этого старика. (Я всегда буду вспоминать добрым словом фельдмаршала. После войны я время от времени видел его. В конце своей жизни он был уже глубоким старцем, в нем трудно было узнать победителя Танненберга и человека, чье мужество выстояло даже под ударами поражений последних дней войны. Несколько месяцев назад мне пришлось исполнить печальный долг, присутствуя на его похоронах. Я представлял там английскую газету. Я сидел в грандиозном мемориале, посвященном победе под Танненбергом; многие люди, сидевшие вокруг, были мне знакомы. Все еще живые немецкие полководцы военных лет присутствовали тут: все, за исключением Людендорфа.)

К этому времени я уже на постоянной основе трудился в оперативном управлении. Конечно, у меня была совсем невысокая должность, и я очень хотел подняться на одну или две ступеньки выше, чтобы получить лучший доступ к секретам. В немецких штабных кругах существовал очень хороший обычай, и я бы от всего сердца рекомендовал нашим штабам внедрить его у себя в случае новой войны. У немцев все младшие штабные офицеры должны были, время от времени, на несколько недель или месяцев направляться в строевые части, находящиеся на фронте. Преимущества этого способа слишком очевидны, чтобы его обсуждать. Так как я сейчас был у Людендорфа на хорошем счету, я полагал, что вскоре и мне придется пройти ”освежающий курс”. Напомнив, что я уже два года не служил в окопах и потому отстал от нынешних условий войны на передовой, я предложил ему отправить меня на фронт. Он согласился с тем, что мне следует пройти фронтовую практику без промедления, потому что по возвращении у него будет для меня новая работа. И вот через несколько дней я временно был направлен на фронт под Ипр на должность заместителя командира егерского батальона.

Битва, известная как сражение под Пассендейлом, была в самом разгаре. Стоило мне увидеть условия, в которых тут воевали, как я тут же пожалел о своем энтузиазме. Почему я не подождал пару недель, пока фронт не утих бы, как обычно бывает зимой, в ”патовом положении”. Я вспомнил, что наша зима 1914 года была больше похожей на ад, чем что-либо иное на всей земле, но в сравнении с тем горестным опустошением, в котором мы сражались сейчас, тогда война напоминала зеленые веселые пастбища. С немецкой стороны условия были невыносимые, но тут, по крайней мере, были крепкие, капитально построенные доты из бетона, заменившие ужасные траншеи. К моим землякам с противоположной стороны я не мог испытывать ничего, кроме сожаления. Ведь наше Верховное командование, похоже, так и не позволило себе подумать о том, что оно заставляет своих солдат воевать в условиях, которые, возможно, были бы пригодны для жаб и лягушек, но не для людей. Но мне не хочется задерживаться на этом печальном и достойном сожаления эпизоде — я достаточно задержался в этой грязи. Ее описывали довольно часто — хотя слишком часто ее так никогда и не смогут описать. Достаточно сказать, что Пассендейл почти сломал дух британской армии — то, что не смогли сделать никакие самые отчаянные атаки немцев или самая крепкая их оборона. На полях сражений появился новый военачальник; если русским в 1812 году помог победить Наполеона “Генерал Зима”, то в 1918 году немецкий генерал фон Цвель горько заметил: — Нас разбил не гений маршала Фоша, а “Генерал Танк”. А вот у Пассендейла в 1917 году англичанам наверняка нанес решительное поражение “Генерал Грязь”.

Через несколько недель меня досрочно отозвали из батальона. К тому времени битва под Пассендейлом окончательно перешла в стадию борьбы на истощение, а англичанам временно удалось захватить несколько квадратных миль совершенно бесполезной грязной земли: за эти несколько галлонов грязи мы заплатили такими людскими потерями, которые сложно даже подсчитать. Когда я прибыл в штаб корпуса, то получил приказ немедленно ехать на юг. Очевидно, фронт запылал на новом участке. Я узнал это с удивлением, потому что мы не слышали никакого шума от артподготовки, которая всегда возвещала о новой битве. Впрочем, когда я доехал до Камбре, то понял причину — ведь эта битва была крупнейшим танковым сражением, состоявшимся 20 ноября 1917 года.