Я высказал эту идею Форбсу и Мэйсону, и они с энтузиазмом согласились. Но, конечно, необходимо было посоветоваться с их руководителями, но, как я уже отмечал выше, не каждый офицер в Военном министерстве был дураком; тут работали многие блестящие умы Англии. Проблема состояла лишь в том, что им слишком редко давали шанс. Как бы то ни было, никто и никогда не обвинил бы генерал-майора Джорджа Кокерилла в отсутствии ума или прозорливости, и он с готовностью согласился с моим планом.

Мне хотелось бы увидеть лицо полковника Николаи, когда он получил мое письмо, в котором я просил его немедленно предоставить мне в помощь профессионального опытного взломщика! Мне пришлось подождать две недели, пока этот человек прибыл, которые я провел дома в качестве внеочередного короткого отпуска. Потом я вошел в контакт с одним из наших агентов в Англии, голландским евреем, проживавшим в Лондоне еще с довоенных лет, и не вызывавшим никаких подозрений. Я сообщил ему, что мне потребуется его помощь. Он заколебался. Он ведь, прежде всего, почтальон, сказал он. Его работа — пересылать донесения, а вовсе не заниматься какой-то активной деятельностью. Но я настаивал, и под угрозой выдачи его английским властям, мне удалось получить его согласие. Когда прибыл мой взломщик — он был швейцарцем и официально считался часовщиком — я был готов к делу. Я договорился с Форбсом и Мэйсоном, что оригинал доклада спрячут в Лондоне в доме помощника начальника Имперского Генерального штаба. В ночь, которую я назначил, вся семья в полном составе отправится за город. Дома останутся только дворецкий, лакей, повариха и две служанки. Эти люди ничего не подозревали о нашем плане. Было очень важно, чтобы все происходящее выглядело естественно.

Одной типичной ноябрьской ночью через Гайд-парк в направлении к Кенсингтону проехала машина. За рулем машины был голландец, переодетый шофером. Его работой было внимательно осматривать окрестности и предупредить нас в случае опасности с помощью сигнала звукового рожка. Взломщик и я проникли в дом. Это было легкой работой — немного есть домов, в которые не мог бы забраться даже обычный квартирный вор, если бы он этого захотел — и уже через несколько минут мы попали в подвал. Там и началась забава. Сначала в холле мы ошеломили лакея, и я до сих пор могу вспомнить его взгляд, полный детского изумления, когда он, отведя глаза от газеты, увидел дула двух револьверов, направленных на него. Мы не дали ему возможности произнести хоть слово. Через пару минут его скрутили, связали и затащили в соседнюю комнату. Одна из служанок оказалась второй жертвой, но, к сожалению, она успела закричать, прежде чем мы ее нейтрализовали. Это встревожило дворецкого, старика, но смелого человека, который, не обращая внимания на револьверы, храбро бросился к телефону. Нам пришлось выдержать серьезную схватку с ним. На самом деле, мы были вынуждены сильными ударами свалить с ног бедного старика, прежде чем он успокоился. Другие женщины, конечно, были легкой работой. Весь этот эпизод занял менее десяти минут — чего едва хватило, поскольку, когда мы осмотрели сейф, где хранился документ, мой друг взломщик заявил, что ему потребуется не меньше часа, чтобы его открыть.

Так он принялся колдовать со своими паяльными трубками. Я же решил обойти дом, чтобы проверить, все ли его обитатели еще беспомощны, а затем вернулся понаблюдать за работой взломщика — что, должен признаться, было очень интересно. Поработав несколько дольше, чем он рассчитывал — как и все по-настоящему хорошие мастера — он пробился сквозь стальную обшивку сейфа. Он пролез в дыру рукой и вытащил целую кипу документов. Я просмотрел их. Было очень важно, чтобы я сделал это, потому что взломщик тогда становился бесценным свидетелем в мою пользу, если бы мне вдруг начали задавать какие-то вопросы. Часть документов я сразу отложил в сторону как личные бумаги хозяина. Но затем я издал вопль радости и подбросил вверх небольшую пачку документов. Вот оно, объявил я ему. Доклад о танках, вместе с кучей фотографий! Да, наш босс будет нами очень доволен и, конечно, выразит свою благодарность в денежной форме. Взломщик довольно усмехнулся. Он, конечно, делал всю эту работу за деньги — за очень большие деньги в данном случае.

Несколько минут спустя мы уже были на улице и сидели в машине, направлявшейся к месту нашего укрытия — которое было не в Восточном Лондоне, а в отеле в Вест-Энде. Голландец был очень рад, что остался в стороне от всего этого — особенно, когда на следующий день он увидел сообщения в газетах, открыто написавших о пропаже важных документов из дома в Кенсингтоне. Многие корреспонденты добавили в передовых статьях немало суровых слов о преступной беспечности военных руководителей и так далее. Я забрал экземпляры этих газет с собой, когда на следующий день на пароходе возвращался в Голландию. Мой швейцарский часовщик плыл на том же корабле, но совершенно отдельно от меня.

Я чувствовал себя счастливым. Я не сомневался в эффекте, который произведет этот доклад. Хотя у меня не было чертежей, но было много фотографий танков. Они были интересны, но практически бесполезны. Ведь у танка, по сути, было всего два главных секрета: первый — мощный двигатель, занимавший такой небольшой объем, и второй — броня, специально разработанная экспертами Адмиралтейства — достаточно мощная, чтобы выдерживать пули и осколки, но сравнительно легкая, чтобы ее можно было применять на сухопутной машине. Конечно, ни одного клочка информации об этих двух тайнах нельзя было получить с помощью фотографий, даже если рассматривать их годами. Во всяком случае, после первой попытки на Сомме конструкция танка была существенно изменена, и новые машины очень отличались от тех девяти первопроходцев, карабкавшихся по покрытым жидкой грязью дорогам Флера.

Мне снова трудно описать реакцию на мое возвращение. Мой шеф пожал мне руку, и даже неэмоциональное лицо Людендорфа выражало какой-то намек на воодушевление. Он говорил со мной очень мало — он вообще был не из тех людей, которые расточают комплименты — но было видно, что он доволен. И героем всего был я. Потому я пришел к выводу, что мне теперь следует добиться перевода в оперативное управление Генштаба. Там я был бы во “внутреннем круге”, как говорится. Там я узнавал бы о намерениях Людендорфа из первых рук, а не через ничего не подозревавшего Аммера — теперь моего закадычного друга.

Среди потока беженцев, прибывших в Англию из Бельгии в августе 1914 года, была молодая девушка по имени Ортенз Журдэн из Антверпена. После того, как в Комитете помощи за ней поухаживали некоторое время, она поступила на работу швеей к одной даме, живущей в деревенском доме близ Гилфорда. В начале февраля 1917 года, однако, она с удивлением получила письмо с брюссельским штемпелем, написанное типичным континентальным почерком, но от человека, о котором она никогда ничего не слышала. Да и само письмо, на самом деле, было странной и непонятной смесью вещей, о которых она ничего не знала. Первые две страницы, исписанные мелким почерком, были полны семейных деталей, расспросов о том-то и том-то человеке, о беженцах в Англии, затем обрывки сведений о тех, кто остался в Бельгии — тот-то умер, у той-то родился ребенок, такая-то тоже скоро родит, и так далее. В последнем абзаце, скрытом в лабиринте всей этой болтовни, были несколько фраз, где говорилось, что семья решила вернуться в Камбре, потому что, как кажется, там теперь совершенно безопасно. Они вернутся, как ожидается, в середине марта, и надеются поселиться там в спокойствии, чтобы им никто не мешал. Немецкий цензор, конечно, открыл это письмо, но не заметил в нем ничего, что привлекло бы его внимание. Девушка наверняка порвала и выбросила бы письмо, если бы несколько месяцев назад ее не предупредили, что если она получит письмо, которое не поймет, ей следует просто отдать это письмо своей хозяйке. Так она и сделала, и через пару часов письмо было уже в руках Мэйсона в Военном министерстве — потому что хозяйкой девушки была теща Мэйсона, а я договорился о такой схеме связи с ним во время моего последнего посещения Англии.