– Они целуются, – сообщает она шепотом. – Дидре мне сказала. Курят сигареты, а потом целуются.

– Да знаю, – буркаю я, хотя знать ничего не знал. Но теперь я почти уверен, что и вправду знаю.

Это же вполне в духе Джеффа.

Барбара все еще держит кошелек у рта и, не спуская с меня глаз, то открывает его, то опять защелкивает.

– А у тебя опять лицо все склизкое, – говорит она.

– Неправда.

– Так тебе же не видно.

Она пристально смотрит на меня.

– А ты когда-нибудь курил сигареты? – шепчет она.

– А то нет!

– Спорим, не курил.

– А вот курил, курил! И еще сколько раз!

Она улыбается; на самом деле она мне не верит, но делает вид, что верит, потому что хочет про это разговаривать.

– Это приятно?

Я пытаюсь припомнить свои ощущения, когда мы с Чарли Эйвери свернули с грехом пополам две цигарки с отсырелым табаком, который наковыряли из окурков, что валялись у Чарли в родительских пепельницах. Вспоминается лишь запах вспыхнувшей спички, похожий на запах устроенного дома фейерверка – восхитительный в своей запретности.

– Вы с Китом здесь курите? – спрашивает Барбара.

Она поднимает с земли какой-то предмет. Начатая сигарета, которую почти сразу загасили. Я настолько поражен ее находкой, что забываю сразу же заявить на нее свои права.

– Выходит, здесь побывал кто-то еще, – заключает Барбара.

Перед глазами у меня все плывет. Окружающий мир совершенно вышел из-под контроля. В наше укромное местечко забираются чужаки, сидят, шепотом молят о чем-то и выбалтывают тайны, да еще курят тут, а я ничем не могу им помешать.

Барбара внимательно осматривает сигарету.

– Фильтр пробковый, – сообщает она.

После чего сует сигарету в рот и, хихикая, делает вид, что курит.

– Заразу подцепишь! – в ужасе кричу я. – Ты же не знаешь, кто ее курил!

Барбара вынимает сигарету изо рта и с томным видом выпускает воображаемое кольцо дыма.

– Догадываюсь, – говорит она и выпускает еще одно кольцо.

Я не сразу соображаю, кого она имеет в виду, и таращусь на нее с нарастающим беспокойством. Неужели?! Джефф и Дидре? В темноте? Курили? И целовались? Прямо здесь?!

– Даже точно знаю, – продолжает она. – Есть у тебя спички?

Дудки, на этом она меня не поймает. Ей прекрасно известно, что спичеку меня нет, а все равно спрашивает!..

Мотнув головой в сторону запертого на замок сундучка, она настаивает:

– А в вашей секретной коробочке?

Какую-то долю секунды я колеблюсь – там ведь лежит огарок со спичками, – но тут же отрицательно качаю головой. Однако слишком уж долго я медлил с ответом.

– Ну же! – командует она. – Он ничего не узнает.

Перегнувшись через меня, она пробует открыть замочек. Я ощущаю на коленях тяжесть и движения ее мягкого тела, а Барбара тем временем дергает замок вверх-вниз. Синий кошелек ложится на тыльную сторону моей руки. Я кожей чувствую его пузырчатость, холодок блестящей защелки и влажный край клапана, который Барбара прихватывала губами.

– Где ключ? – требовательно говорит она.

Я молчу. Не поднимая головы, она насмешливо смотрит на меня снизу вверх; волосы падают ей на глаза.

– Или, может, он тебе ключа не дает?

Перед глазами опять все поплыло. Твердой земли под ногами больше нет. Я тянусь под Барбарой вбок, достаю из-под заветного камушка ключ. И слышу, как мягко, без усилия открывается заботливо смазанный Китом замок. Барбара поднимает крышку и заглядывает внутрь:

– И это все ваши секреты?

Продолжая лежать у меня на коленях, она перебирает содержимое сундучка. Я беспомощно наблюдаю за ней. В голове не умещается вся чудовищность моего преступления. Сначала я впустил в наш тайник постороннюю, а теперь позволяю ей рассматривать наше самое сокровенное достояние. Как такое могло случиться?

– Пульки понарошечные?

– Нет, настоящие.

– А зачем здесь старый носок?

Я отбираю у нее носок и бросаю обратно.

– Нужен, для одного дела.

Она вытаскивает кухонный нож.

– А это зачем?

– Это штык.

– Штык? – Она осторожно щупает лезвие. – Чтобы в людей втыкать?

Да, а еще для клятвы – не выдавать ничего ни единой живой душе, и чтобы резать мне горло, если я клятву нарушу, и да поможет мне Бог, и пусть я лучше умру. Но вслух я не произношу ни слова.

– Ручка отвалилась, – замечает Барбара. – Вообще-то он, по-моему, смахивает на разделочный нож.

По-моему, тоже. Я беру у нее нож и кладу назад в сундучок. Барбара садится и показывает что-то, обнаруженное под ножом: коробок спичек. Чиркает, и в нос ударяет острый волнующий запах, как от фейерверка. Барбара опять берет в рот сигарету и с опаской подносит согнутый почернелый кончик к самому пламени. В его неверном свете поблескивает ее лицо. В темной глубине прищуренных глаз танцуют два крошечных огонька.

Внезапно она роняет спичку; захлебываясь кашлем, выхватывает сигарету изо рта и с удивлением смотрит на нее:

– Тьфу! Гадость какая!

Я протягиваю руку:

– Дай курнуть.

Барбара не обращает на меня никакого внимания. С великой осторожностью опять сует сигарету в рот и снова пытается закурить. Опять кашляет, задыхается, дым ест ей глаза. На этот раз она не глядя протягивает мне сигарету и прижимает руки к векам.

Я беру сигарету в рот. Пробковый кончик влажен от ее губ, как клапан ее кошелька. Очень осторожно я втягиваю в себя немножко дыма; во рту он кажется прямо-таки твердым. Барбара отнимает от глаз руки и наблюдает за мной, смаргивая набегающие слезы. Несколько мгновений я держу дым во рту, стараясь не впустить в горло, и явственно ощущаю в нем привкус значительности и взрослости.

Я поднимаю голову и, подражая Джеффу, за которым подглядывал, выпускаю дым изо рта. После чего удовлетворенно вздыхаю.

Барбара снова отбирает у меня сигарету.

– Как это у тебя получается? – кротко спрашивает она.

– Привычка нужна, только и всего.

Зажмурив глаза, она делает маленькую затяжку.

– Теперь выпускай, – командую я.

Отдернув назад голову, чтобы дым не ел глаза, она старательно дует.

Затем отдает мне сигарету и внимательно наблюдает, пока я снова набираю в рот немного дыму.

– А ты нормально себя чувствуешь? – спрашивает она. – Тебя ведь должно тошнить.

Нормально ли я себя чувствую? Я чувствую… что-то будоражещее. Но едва ли тошноту. По-моему, это ощущение полета. Чувство полной свободы, точно меня уже не сковывают правила и путы детства. Я могу безнаказанно отпирать запертые сундучки, нарушать утратившие смысл клятвы, и мне все сойдет с рук. Вот-вот откроются тайны, прежде мне недоступные. Из старого темного мира тоннелей и ужасов я взмываю в раздольное нагорье, где воздух светел и прозрачен и далеко окрест синеет горизонт.

Барбара протягивает руку за сигаретой и снова набирает в рот немножко дыма. На этот раз она не только задыхается, но и хохочет.

– Ты чего? – спрашиваю я.

– Вот это да! – отсмеявшись и откашлявшись, произносит она. – Сидим себе и курим.

Мы передаем друг другу волшебный огонек. Сигарету держим самыми разными способами, смелыми и эффектными: то как Джефф, то подносим раскрытую ладонь к лицу, словно отдаем салют, то как миссис Шелдон – поддерживая локоть другой рукой. Вытягиваем губы вперед, словно принимая причастие. Втягиваем их, смакуя затяжку. Смотрим на маленький красный огонек на кончике; с каждым вдохом и выдохом он то разгорается, то блекнет, а сквозь листву ввысь струится сизый дымок.

Мы растягиваемся на пыльной земле, глядим, щурясь, в небо и разговариваем о всякой всячине. Вернее, говорит Барбара. Она ненавидит мисс Пиннекноп, школьную учительницу рисования, – ее все ненавидят и прозвали Чертежной Кнопкой. Раньше лучшей подружкой Барбары была Розмари Уинтерс, но они больше не дружат, потому что Розмари наговорила Анне Шекспир разных гадостей про Барбару. Интересно, что теперь будут делать мать Кита и ее дружок? Ведь все только и ждут, чтобы он появился.