Он улыбнулся и налил еще по стаканчику.

— Да, для вашей основной работы это полезно.

Что он имеет в виду? Неужели заподозрил?

— Работа мелкого чиновника бесперспективна, — продолжал он. — Надо думать о будущем. Вот женитесь, Светлана очень мила.

Я заверил его, что вовсе не собираюсь жениться.

— Не скромничайте! — воскликнул Лемп. — Я вижу, вы свой человек в доме. Кстати, что представляет собой сынок Семенца? Я его видел как-то разок.

Его интересует Аркадий. Вряд ли майор хочет доставить неприятность Семенцу. И все-таки этот вопрос неспроста.

— Понятия не имею, герр майор. Сам его видел только раз. А насчет женитьбы, ей-богу, ошибаетесь.

— Тем лучше, — сказал он. — Зачем это нужно, если в ваших жилах, как я слышал, течет немецкая кровь?

И это знает? Похоже, что он следит за мной. Майор встал, расплатился за последнюю рюмку.

— Ну что же, пойдемте!

Мы вышли и расстались на углу. Когда Лемп скрылся за поворотом, мне пришло в голову, что он считает меня секретным агентом СД. Но кто же он, этот бравый вояка, рвущийся на фронт? И почему я встретил его в СД? Может быть, он сам там служит?

В конце июля в нашем городе полно лилий. Во всех садах и палисадниках покачиваются на высоких стеблях белые короны, и плывет над улицей густой, сладкий запах середины лета. Я всегда был равнодушен к белой лилии. Мне больше нравились розовые пионы, незаметный алисон, наполняющий в полдень сады и парки медовым запахом. О лилиях я вспомнил потому, что увидел их на травяном склоне у стены костела.

Старичок с леечкой вышел из калитки в костельной стене. Немощный на вид — ему, пожалуй, уже подкатило под сотню.

— Цветочками любуетесь, пане? Могу уделить букетик для украшения жизни, — заговорил он неожиданно бодрым голосом.

Я поблагодарил и отказался.

— Да, — заметил старичок, — сейчас цветы никому не требуются. Забыли люди про красоту. И птахи чего-то не поют...

Действительно, певчие птицы исчезли из садов и бульваров.

— Улетели птахи, — сообщил старичок, подпирая прутиком стебель цветка, — потому что зима настала долгая.

— Что это вы говорите, папаша? Какая сейчас зима? Вы, я вижу, и телогрейку натянули, будто на дворе снег.

Он поднял на меня вылинявшие от времени, но ясные глаза:

— Зима, пане, круглый год зима. А хуфайка?.. Прохлада у нас в храме, особо в подземелье. Корешки цветочные там храню...

Когда через несколько дней мы встретились с Терентьичем и Будяком у Софранской, я попросил Дарью Денисовну поискать ключи к сердцу костельного сторожа. Терентьич понял меня и заулыбался:

— Толковое дело и вовремя задумано! Снова начал действовать подпольный горком, а с тобой, Штурманок, секретарь горкома хочет встретиться лично.

Встреча состоялась на следующий день в пригороде за польским кладбищем. Когда я вошел, незнакомый человек докладывал о подпольной работе на Королевском сахарном заводе. Секретарь горкома ударил по столу ребром ладони:

— Це ми вже чули![76] Давай конкретно!

По этой фразе я узнал Владимира Черненко, бывшего инструктора горкома комсомола, который часто приходил в нашу школу. Он носил тогда командирский ремень и планшетку через плечо. Это придавало солидность, несмотря на курносый нос в веснушках и светлую челку. Вместе с нами он прыгал с вышки в воду и играл в волейбол на школьном дворе. Собрания с его участием всегда проходили быстро, без длинных речей и казенных резолюций. Если кто-нибудь пускался в словопрения, Черненко постукивал по столу ребром ладони и говорил: «Це ми вже чули. Давай конкретно!» Мы так его и прозвали: «Давай конкретно!»

Черненко сильно постарел. Волосы поредели, глаза выцвели и сузились, скулы обтянулись. И только нос на его лице выглядел как веснушчатый школьник среди хмурых взрослых людей.

— Штурманок прибыл по вашему вызову, товарищ секретарь.

Он указал мне на табуретку, продолжая свой разговор:

— Ни тонны сахара выйти не должно. Людьми помочь не могу. А у Штурманка хватит своих дел. Так и учти, сахарозаводчик.

«Сахарозаводчик» ушел, Черненко обратился ко мне:

— Была идея замкнуть вас на Королёвку как чиновника по продовольствию. К тому же опыт подпольной работы.

— Какой же у меня опыт?

— Опыт измеряется не годами, а делами, — сказал Черненко. — Разоблачение их провокации на имени Степового — дело громадное. Кстати, откуда вы узнали о подземном ходе?

— Пришлось как-то, Владимир Викторович, еще в детстве слушать под землей церковное пение.

Черненко взглянул на меня не то гневно, не то весело:

— Меня зовут Мартын Казан. Водопроводчик я. В настоящее время для пропитания мастерю зажигалки. Понятно?

— Ясно, товарищ Казан.

Я узнал от секретаря, что в городе создано несколько подпольных групп, а в лесах и селах действует конный партизанский отряд. К сожалению, нет связи ни с Большой землей, ни с отрядом Запашного.

«Неужели это Сергий, бывший ординарец отца?» — подумал я.

— Товарищ Казан, мне бы очень хотелось связаться с отрядом.

— Это мы сделаем сами, — сказал Черненко-Казан. — Чем я могу помочь в вашей основной работе?

— В конце августа придет связной моего Центра. Но связь нужна сейчас. Если горком пошлет человека, я дам координаты.

На том и порешили. Прощаясь, Черненко перешел на «ты»:

— Не спрашиваю твоей настоящей фамилии... — и неожиданно закончил: — ...потому что знаю. Ты — Алексей Дорохов. Учился в десятой школе. Отец твой — военный, а брат погиб в Испании. Точно?

— Точно.

— А раз точно, значит, еще кто-нибудь может тебя опознать.

— Кто, к примеру?

— Раньше всего Шоммер! — И он рассказал мне о карьере моего одноклассника, Бальдура Миттаг.

За два дня до отхода наших войск от Южнобугска инженер мехзавода, антифашист Генрих Миттаг исчез. Вместе с ним исчез его сын Бальдур, студент пединститута. А потом появился штадткомиссар, подполковник немецкой армии Шоммер. Бывший резидент вылавливал всех подозрительных, а сын помогал ему. Этому делу он, оказывается, учился еще подростком у себя на родине, в отряде гитлерюгенд. Одной из первых жертв Бальдура был его земляк Отто. Шоммер определил сына в службу безопасности, При участии Бальдура СД перехватила линию связи наших подпольщиков. Предатель выдал явки и пароли. Командир разведгруппы был схвачен. Вскоре, якобы по приказу Степового, подпольщики попытались освободить группу военнопленных. В результате этой провокации вся организация была разгромлена, погиб секретарь подпольного горкома. Бальдур отличился в этой операции, и ему присвоили звание штурмфюрера. Потом он был ранен, лечился в Германии, а оттуда вернулся оберштурмфюрером.

— Так что берегись его, Штурманок! — закончил Черненко. — Это человек опасный, ловкий и, надо сказать, не трус.

«Ну что ж, герр Шоммер, — подумал я, — последняя попытка воспользоваться именем Степового не удалась. Вы, конечно, придумаете что-нибудь еще. Раньше или позже придется нам встретиться, бывший школьный товарищ, футболист и боксер, обаятельный парень!»

Велле послал меня в Королёвский гебит замерить запасы зерна в копнах. Солнце стояло в зените. Даже деревянные крылья шарабана стали горячими. Раскаленный воздух скрадывал очертания предметов, стоял колеблющимся маревом над стерней.

На полях герра Фрауенхайма, пожалованных ему самим гаулейтером Кохом, скирды высились, как дома. Целая улица хлеба. Казалось, продержись эта жара еще несколько часов, и хлеб в скирдах запылает сам собой. А может быть, стоит помочь солнцу?

Девчата в низко повязанных косынках жали пшеницу вручную. Их кофточки просолились потом, как солдатские гимнастерки. У дороги хромой парень возился со сломанной косилкой. Я узнал сына кузнеца. Его звали, как и отца, Юхимом.