Моя шлюпка была перегружена. Матросы устали, и все труднее становилось бороться с волнами. И все-таки я не мог возвратиться на корабль, не попытавшись спасти тех, кто еще, может быть, держится на поверхности воды. Мне вдруг представилось очень ясно, как я сам лежу на скользкой доске, отворачивая лицо от захлестывающей меня констанцкой зыби.

Мы приближались к месту гибели барказа, и мне то и дело казалось, что я вижу головы, мелькающие среди волн. Но это были только обломки, доски, ящики, всплывшие, когда погрузился фрегат.

Двоих англичан мне все-таки удалось спасти. Один держался на плаву, схватившись за пустой бочонок, второго выручил надувной жилет.

Эсминец шел нам навстречу. На гафеле грот-мачты развевался гитлеровский военно-морской флаг. Я взглянул на шелагуровский хронометр. Около часа я провел в этой шлюпке. И весь этот час делал то, что должен был бы делать настоящий офицер кригсмарине, будь он на моем месте. Возможно, он не стал бы спасать этих англичан, но все остальное он, вероятно, сделал бы точно как я. И чем точнее я выполняю свои обязанности гитлеровского офицера, тем лучше выполняю тот долг, который принял на себя в прохладном коридоре училища, произнося слова военной присяги.

Прежде чем подойти к борту корабля, уже не надеясь на то, что задание фон Ригера выполнено, я спросил:

— Есть тут герр Хедвиг Ангстрем? Герр Ангстрем, вы меня слышите?

Один из лежавших на дне шлюпки, тот самый, который разбил себе голову, спускаясь по штормтрапу с борта «Густава», приподнялся на локтях.

— Это я — Ангстрем, — прохрипел он.

Когда нас подняли на борт, командир сказал мне:

— Прошу прощения, герр корветен-капитан. Вы — моряк.

— Очень благодарен. Однако вы поступили далеко не так, как полагается моряку. И ответите за это.

— За что?! — закричал он. — За эту вонючую английскую шлюпку?

— Но ведь герр Хедвиг Ангстрем мог находиться там?

Ко мне подошел один из спасенных англичан, судя по нашивкам на мокрой фланелевке — старшина.

— Никогда не поверил бы, — сказал он, — что немцы способны рисковать жизнью ради англичан.

Что ответить этому рослому парню со смелыми глазами? Через несколько дней он станет хефтлингом в концлагере.

Я протянул ему руку:

— Спасибо. Что бы с вами ни случилось, помните: немцы бывают разные.

Герр Хедвиг Ангстрем лежал на палубе без сознания. Я приказал отнести его в мою каюту. Косой Франц угрожал корабельному врачу:

— Если не придет в сознание, будете иметь дело с гестапо!

Когда агент открыл глаза, я наклонился над ним и четко произнес:

— Морицбург.

— Меркурий... — еле слышно ответил он. — Слушайте меня внимательно. Записывать не надо...

Мы оставили агента в госпитале в Вильгельмсхафене. Врач категорически запретил везти его в поезде. На следующий день я доложил фон Ригеру:

— Контейнер с документами пропал. Вот микрофотопленки. Агент «Меркурий» передал, что переговоры с американцами не состоятся. Рузвельт одержал верх. В последних числах этого месяца в Тегеране начнется конференция глав правительств Соединенных Штатов, Советского Союза и Англии.

Я не мог скрыть это от шефа, потому что косой Франц присутствовал при разговоре с агентом. Но теперь мне было известно, с какой целью Динглингер и Скорцени направляются в Тегеран.

Еще на корабле, по пути в Вильгельмсхафен, я мучительно думал о том, как сообщить нашим о готовящемся покушении на глав правительств. Никогда в моих руках не было такой жизненно важной информации. И никаких средств для передачи!

Только одна слабая надежда: Дрезден, Эрих Бауэр, антифашисты. Может быть, у них есть какая-нибудь связь с нашими?

Немецкое радио не сообщило о том, что 6 ноября советские войска освободили Киев. Но в доме на Вальштрассе это стало известно немедленно. Я пытался представить себе, как пехота и танки форсируют Днепр. Танки подымаются на крутой берег, бойцы в мокрых шинелях видят высоко над обрывом золотые купола Лавры. И вот наши уже идут по разрушенному Крещатику, по бульвару Шевченко, по Владимирской, и бронзовый Кобзарь приветствует их среди облетевшей листвы университетского сквера.

Но, несмотря на радостное известие, я был в отчаянии. На службе, дома, на улице я думал только о Тегеране.

Прошло две недели после встречи с Эрихом Бауэром. В прошлое воскресенье я находился в море. Может быть, Эрих приходил в парк к зеркалам смеха? Придет ли он еще раз?

Наконец настало воскресенье. Народу в парке было немного. Зеркала смеха занимали небольшую аллейку за тиром. Хлопали духовые ружья. Им мало стрельбы на фронте — надо еще здесь!

Двое мальчишек смотрели на свои растянутые в ширину отражения. Этим ребятам действительно не мешало бы потолстеть. Важная фрау с девочкой взглянула в зеркало, изумилась, оттащила девчонку за рукав. Чтобы не выделяться, я добросовестно скорчил рожу перед выпуклым зеркалом. Проходившая мимо женщина с кошелкой гневно посмотрела на меня:

— У всех горе, а этот бездельник развлекается! На фронт бы его!

Эриха я увидел у соседнего аттракциона. Он стоял, облокотившись на загородку, у качелей «Пикирующий бомбардировщик». Мальчик и девочка взлетали высоко в воздух. Потом самолетик с черно-белыми крестами на плоскостях стремительно шел вниз. В это время надо было выбросить мешочек с песком и попасть в мишень на земле. Там было несколько кружков с надписями: «Москау», «Ленинград», «Лондон», «Бирмингам».

Я стал рядом с Эрихом и тихо сказал:

— Ничего себе, игрушку придумали!

Он будто не слышал. Медленно повернул голову:

— А, Карл! Все-таки пришел посмотреться в кривые зеркала?

— Где мы можем говорить?

— Здесь, конечно. Пришли за рекомендацией на «Заксенверк»?

— Мне не нужна рекомендация.

— Так и думал, — сказал он.

— Слушайте, Эрих, и запоминайте. Пансимо — провокатор.

Я медленно перечислял фамилии уже арестованных и тех, кого назвал Пансимо. Эрих следил за полетом качелей.

— Вы запомнили, Эрих? После завода пишущих машин возьмутся за ваш. Обвинение — сбор военно-промышленной информации.

Он и бровью не повел, всё наблюдал, как летают его ребята. Качели остановились.

— Генрих, Эльза! Хватит на сегодня!

Мальчик и девочка выбежали из-за загородки к отцу.

— Вы остаетесь? — спросил он. — Нам пора.

— Может быть, выпьем по кружечке пива? — предложил я, уже теряя всякую надежду установить с ним контакт. — Здесь, рядом, пивной павильон...

— С детьми? Что вы, Карл!.. И вообще мне тут надоело. Послезавтра пойду в кино на Фридрихштрассе. Шикарная картина — «Любовь пирата». Купил два билета на пятичасовой, в двадцать пятый ряд, а жена не может. Досада! Ну, доброго вечера!

И он ушел по аллейке неторопливо, вразвалочку. Дети бежали впереди. Теперь я уже не сомневался: мне назначена явка.

После нашего выхода в море косой Франц проникся ко мне почтением. В самых высокопарных выражениях он доложил шефу о моих решительных действиях, а Динглингеру похвалил его самого:

— Ты голова, Готфрид! Я всегда это говорил. Ты нашел именно такого моряка, какого хотел шеф.

Готфрид снисходительно принял очередной комплимент.

— Да, шеф тобой доволен, Макс. Он сказал: если следующее задание выполнишь не хуже, можешь рассчитывать на повышение и награду. Кстати, сегодня познакомлю тебя с двумя твоими подопечными. Там еще будет женщина, но ее я не знаю.

Подопечные — власовцы, Пелевин и Ковров, — уже два месяца жили при штаб-квартире шефа. Их подготовка была закончена, теперь они проводили дни за картами, проигрывая будущие гонорары. Хмурый, коротконогий Ковров прятал глаза, говорил вполголоса. Осенью сорок первого года он перебежал к немцам и дослужился до чина подпоручика в РОА. Видно было, что он боится предстоящей поездки. Пелевин — уголовник, приговоренный советским судом к десяти годам тюрьмы за грабеж и убийство, — бравировал. Ему, мол, все равно, лишь бы хорошо платили. Развинченный, как на шарнирах, он хмурил узенький лобик, чуть заметно шевеля ушами.