Такое я была в состоянии понять.

— Но почему ты выбрала именно меня?!

— Так я думала, ты знаешь. А впрочем, наверное, я ничего не думала…

Долго не могла я простить ей этой выходки, ибо пятёрка по истории, утраченная из-за братьев Немоевских, мне дорого обошлась. Холерная Гизелла привязалась ко мне, как не знаю кто, принялась спрашивать на каждом уроке, причём не отвечать домашнее задание, а просто задавала вопросы какие придётся, гоняла по всей истории, и пятёрки в четверти мне так и не удалось получить.

Математика в объёме средней школы была для меня простой и лёгкой, историю я любила, польский не представлял никаких трудностей, географией занималась с удовольствием, основы философии одолела, а вот с физикой пришлось помучиться. Не любила я её — в конце концов, имела я право чего-то не любить? Преподавала физику очень некрасивая, но добрая и симпатичная учительница, свой предмет она знала прекрасно, и уроки её были интересными, но до меня физика просто не доходила. У Янки отношение к физике было ещё хуже, и причиной этого стала замкнутая электрическая цепь. Физичка велела всем ученицам взяться за руки. Янку тоже включили в цепь, хотя она и не осознавала, что происходит. О чем-то задумалась, глядя в окно, а учительница пустила слабый электрический ток. Это я так думаю, что слабый, ибо никому из нас ничего плохого не сделал, лишь Янка с ужасным криком подскочила на месте и вырвала руки, одну из которых сжимала я, а другую соседка по парте.

— Как же так можно! — вся в слезах выкрикнула Янка, смертельно испуганная и предельно возмущённая. — Током живого человека!!!

Бедная учительница от неожиданности смутилась и даже принялась извиняться, мы же чуть не померли со смеху.

Совершенно невероятным парадоксом стала для меня пятёрка по физике. Получила я её по чистой случайности, в течение года меня редко вызывали к доске, а под конец велели изобразить на доске строение атома. Никакого труда не представляло нарисовать ядро и болтающиеся вокруг него то ли нейтроны, то ли ещё какую гадость. Больше вопросов мне не задавали и поставили пятёрку, а я не стала возражать.

Химией мне никогда не удалось овладеть. Изучать мы стали её в предпоследнем классе гимназии. Придя к нам в класс в первый раз, химичка заявила, что ей впервые придётся работать в школе, до сих пор она имела дело только со студентами высших учебных заведений, она привыкла читать лекции в вузах, а не давать уроки в школах, и вообще она пишет диссертацию. Нами ей пришлось заниматься по необходимости, но она не намерена тратить на нас свои душевные силы, поскольку наша гимназия с гуманитарным уклоном, нужна нам химия как рыбе зонтик. Мы охотно согласились с ней, вот почему в памяти от всей химии осталось только Н2О и SiO2, вода и песок, относительно кухонной соли у меня уже сомнения…

Откуда у меня появились знания о всяких там рычагах, теплопроводности, давлении и силе тяжести — понятия не имею. Может, все-таки из школы, но запечатлелись как-то сами по себе, без моего сознательного участия.

В отношениях со школой мне была предоставлена родителями полная свобода. Если хотела, могла не ходить в школу, отец подписывал дневник, не вникая в его содержание, а иногда я подписывала за него, чтобы лишний раз не утруждать.

— Папа, — говорила я потом, — вчера я расписалась за тебя, так что имей в виду.

Этой свободой я не злоупотребляла, ибо она автоматически превращалась в ответственность, накладывая определённые обязанности, приучала отвечать за свои поступки. Ну, ладно, не пойду в школу, не сделаю уроков, ведь потом все равно никто их за меня не сделает, мне же будет хуже.

Не думайте, что я была примерной ученицей, этаким ангелом во плоти. Боюсь, это я подала идею прогулять всем классом занятия в погожий весенний день, первый солнечный той весны. Преподаватели почувствовали, что мы что-то замышляем, и поджидали нас на лестнице. Класс наш находился на третьем этаже. Я предложила выбросить ранцы в окно, а самим спуститься по лестнице с пустыми руками. Пальто мы тоже повыбрасывали в окна, не торопясь поодиночке сошли вниз и раздетые выскочили на улицу. Потом моментально расхватали свои вещи и, не одеваясь, помчались в парк. Классной руководительнице удалось схватить лишь последнюю ученицу, но та вывернулась из крепких пальцев педагога и догнала нас. Разумеется, потом вызвали родителей, но мы знали, что весь класс не исключат, а четвёрку по поведению сообща сумели пережить.

Хуже закончилось дело с печами, хотя нам и не снижали отметок. В нашей школе-развалюхе не было центрального отопления, в классах стояли кафельные печи, их с утра топили, но прогревался класс только ближе к полудню. А зима стояла суровая. Мы пришли к началу занятий, к восьми часам и сделали открытие: в классе всего 14. Кто-то вспомнил о предписании не проводить занятий, если температура будет меньше десяти. Воодушевившись, мы решили сами заняться температурой. Кто распахивал окна, кто сметал снег с подоконника и совал его в горящую печку. Огонь погас, но вонь поднялась страшная. Мы и не знали, что такое бывает, если затолкать снег в топку. Правда, вонь усиливалась ещё и запахом тлеющей резины. Замёрзнув, мы пытались согреть ноги, упираясь резиновыми подошвами сапог в печную дверцу. Намучились, настрадались, а уроков все равно не отменили, только проводили их в кошмарных условиях — в дыму и вони, не говоря уже о холоде. Больше мы к таким мерам не прибегали.

Намного лучше школьных событий мне запомнились школьные каникулы. Возможно, тут я опять немного напутаю в хронологии, ну да это не столь важно. Одни из каникул я провела вместе с Тересой в Лонцке. Очень там было приятно, я научилась грести вёслами и даже овладела искусством давать задний ход на лодке. Запомнилось, как в озеро я отважно прыгнула с мостков, демонстрируя своё умение прыгать в воду головой вниз, приобретённое в бассейне. Не учла, что на сей раз прыгаю в озеро, да ещё недалеко от берега. Прыгнула я, а из воды вынырнуло нечто невообразимое: дико орущее воплощённое безумие, покрытое густым слоем жирного чёрного ила. Очень трудно потом было отмыться.

Лодка, на которой я изучала премудрости гребли, обычно стояла у этих самых мостков, прикреплённая к ним цепью, запертой на висячий замок, ключ от которого надо было брать в конторе дома отдыха. Не скажу, что к лодке стояла очередь. Одна я только и пользовалась ею. И вот как-то раз, сидя на берегу, увидела, как к лодке подошёл один из новеньких отдыхающих, какой-то очень странный молодой человек. Казалось, он весь состоял из множества рук и ног, причём все они были вывернуты и торчали в разные стороны. Как он только с ними справлялся? И вот этот раздёрганный урод на моих глазах лезет в лодку и усаживается на среднюю скамейку.

Я не выдержала.

— Проше пана, — говорю ему. — Лодка привязана. Надо пойти в контору и взять ключ от замка.

Раздрыга вежливо меня поблагодарил, вылез из лодки, сходил в контору и вернулся с ключом. И опять забрался в лодку, предварительно отцепив её от мостков.

— Весла пан забыл, — напомнила я ему. Пришлось Раздрыге опять вылезать из лодки и

отправляться за вёслами. За это время лодка успела немного отплыть от мостков. Вернувшись и обнаружив сей прискорбный факт, Раздрыга удивился и опечалился. Долго думал, потом, не раздеваясь, в брюках, рубашке и ботинках ступил в воду, добрался до лодки и подтянул её обратно. Влез на мостик, забрался в лодку и обнаружил, что теперь уплыло одно из весел. Долго думал парень, затем вылез из лодки, намереваясь опять влезть в воду и брести по озеру за веслом. К этому времени действия Раздрыга привлекли публику, и один из зевак сжалился над неумёхой.

— Ну куда же пан лезет? — остановил он его. — Садись, пан, в лодку и плыви за веслом, одно же осталось.

Раздрыга последовал мудрому совету, вернулся на мостик, влез в лодку и поплыл, гребя одним веслом. Не знаю, чем дело кончилось, мне надоело сидеть на берегу, знаю лишь, что балбес не утонул, потому как на следующий день видела его живого и невредимого. Однако с той поры твёрдо верю — нет предела человеческой глупости, и пусть меня никто не пытается убедить, что предел есть.