Он повторил, что мне требуется больше опыта и энергии, чтобы все обрело смысл. Я был слишком неопытен и все еще нуждался в постоянном присмотре. К примеру, пока я парил над кустарником, ему пришлось быстро смещать свою точку сборки из места разума в место безмолвного знания и обратно, чтобы держать меня под контролем. Это очень его истощило.

– Скажи мне одну вещь, – обратился я к дону Хуану, желая проверить его рассудительность. – Этот ягуар кажется более странным, чем ты хочешь признать, не так ли? Ягуары ведь не являются частью фауны этих мест. Пумы, но не ягуары. Как бы ты мог объяснить это?

Перед тем как ответить, он наморщил лоб. Вдруг он стал очень серьезным.

– Я думаю, что именно этот ягуар подтверждает твои антропологические теории, – провозгласил он торжественно. – Очевидно, ягуар следовал по тому самому знаменитому торговому пути, соединяющему Чиуауа с Центральной Америкой.

Дон Хуан так захохотал, что его смех эхом прокатился в горах. Это эхо встревожило меня не меньше, чем ягуар. Даже не само эхо, но факт, что я никогда не слышал эхо ночью. Оно всегда ассоциировалось у меня со светом дня.

* * *

Мне потребовалось несколько часов, чтобы вспомнить все обстоятельства своей встречи с ягуаром. Все это время дон Хуан не разговаривал со мной. Он прислонился к скале и дремал, сидя в таком положении. Спустя некоторое время я перестал обращать на него внимание и наконец уснул сам.

Проснулся я от боли в скуле. Я спал, прислонившись одной щекой к скале. Открыв глаза, я попытался соскользнуть с валуна, на котором лежал, но потерял равновесие и с шумом плюхнулся на ягодицы. Дон Хуан появился из-за кустов как раз вовремя, чтобы успеть посмеяться надо мной.

Начинало темнеть, и я вслух высказал свои опасения насчет того, успеем ли мы добраться до долины, прежде чем наступит ночь. Дон Хуан пожал плечами. Казалось, это его не заботило. Он сел рядом со мной.

Я спросил, хочет ли он услышать более подробный рассказ о том, что я вспомнил. Он жестом показал мне, что все в порядке, однако вопросов задавать не стал. Я подумал, что он предоставляет мне возможность самому начать говорить, поэтому стал рассказывать ему о трех вещах из моего вспоминания, которые показались мне наиболее важными. Во-первых, то, что он говорил о безмолвном знании; во-вторых, я сместил свою точку сборки с помощью намерения, и еще – то, что я вошел в состояние повышенного осознания, не получив удар между лопаток.

– Сдвиг собственной точки сборки с помощью намерения – твое самое большое достижение, – сказал дон Хуан, – но достижение – это нечто личное. Оно необходимо, но не является чем-то важным. Оно не является той целью, к которой стремятся маги.

Я полагал, что знаю, чего он хочет. Я сказал ему, что не' совсем забыл происходившее со мной. В нормальном состоянии моего осознания остался горный лев – понятие о ягуаре не укладывалось в моей голове, – который преследовал нас в горах, да еще слова дона Хуана о том, что нападение гигантской кошки, возможно, каким-то образом обидело меня. Я стал уверять, что абсурдно говорить о чувстве обиды. На это он ответил, что я, должно быть, испытывал то же самое, когда меня донимали мои товарищи. В этом случае мне следует либо защищаться, либо уйти прочь, но только не чувствовать себя морально уязвленным.

– Это не та цель, о которой я сейчас говорю, – продолжал он с улыбкой. – Понятие об абстрактном, о духе — вот единственная цель, которая важна. Представление о личном «я» не имеет ни малейшей ценности. Ты все еще ставишь на первое место свои собственные чувства. Всякий раз, когда появлялась такая возможность, я заставлял тебя осознавать необходимость абстрагирования. Ты всегда полагал, что я имею в виду абстрактное мышление. Нет. Абстрагироваться — значит сделать себя доступным духу путем его осознания.

Он сказал, что одной из самых драматических черт человеческой природы является ужасная связь между глупостью и саморефлексией.

Именно глупость заставляет нас отвергать все, что не согласуется с нашими рефлексивными ожиданиями. Например, являясь обычными людьми, мы не в состоянии оценить наиболее важный аспект знания, доступного человеческим существам: наличие точки сборки и ее способность сдвигаться.

– Человеку рациональному кажется немыслимым, что должна существовать невидимая точка, в которой собирается восприятие, – продолжал он. – Еще более немыслимым кажется то, что эта точка находится не в мозгу, – это он еще мог бы себе смутно представить, если бы принял идею ее существования.

Дон Хуан добавил, что непоколебимое стремление рационального человека твердо придерживаться образа себя – это способ надежно застраховать свое дремучее невежество. Он, например, игнорирует тот факт, что магия – это не заклинания, не магические формулы, не фокус-покус, но свобода восприятия не только повседневного мира, но и любого другого, доступного человеческому существу.

– Вот где глупость обычного человека наиболее опасна, – продолжал он. – Он боится магии. Он дрожит при мысли о необходимости свободы. А ведь она рядом, можно коснуться пальцами. Она называется третьей точкой. И до нее можно дотянуться так же просто, как сместить точку сборки.

– Но ведь ты сам говорил мне, что сдвиг точки сборки настолько сложен, что является настоящим подвигом, – возразил я.

– Так оно и есть, – заверил он. – Вот еще одно магическое противоречие: это невероятно трудно, но все же является самой простой вещью в мире. Я уже говорил тебе, что сильное нервное возбуждение может сместить точку сборки. Голод или страх, любовь или ненависть сделают то же самое, что и мистицизм или несгибаемое намерение, которое и является для магов наиболее предпочтительным методом.

Я снова попросил его объяснить значение термина несгибаемое намерение. Он сказал, что это своего рода непоколебимая направленность ума; абсолютно четко очерченная цель, не нарушаемая никакими противоречивыми интересами или желаниями. Несгибаемое намерение также является силой, возникающей, когда точка сборки удерживается в необычном положении.

Затем дон Хуан указал на оче,нь важное различие, которое ускользало от меня все эти годы, – между движением и смещением точки сборки. Движение, по его словам, является глубоким изменением ее положения, настолько глубоким, что точка сборки может достичь даже других пучков энергии, находящихся в пределах светящейся массы наших энергетических полей. Каждая полоса энергии представляет собой совершенно иной для восприятия мир. С другой стороны, смещение – это незначительный сдвиг в пределах той полосы энергетических полей, которая воспринимается нами как мир повседневной жизни.

Он продолжал, что маги рассматривают несгибаемое намерение как катализатор принятия решений, не подлежащих изменению, и, с другой стороны, их неизменные решения являются катализатором, приводящим точку сборки в движение к новым положениям. Эти новые положения, в свою очередь, порождают несгибаемое намерение.

Должно быть, я выглядел ошарашенным. Дон Хуан рассмеялся и сказал, что попытка понять до конца метафорические описания магов разумом так же бессмысленна, как попытка понять разумом безмолвное знание. Еще, добавил он, проблема заключается в том, что любая попытка прояснить объяснения магов с помощью слов только запутывает? суть дела.

И все же я настаивал на том, чтобы он попытался объяснить это любым доступным ему образом. Я утверждал, что все, что он может сказать, например, о третьей точке, лишь прояснит суть дела, так как мое нынешнее представление о ней все еще очень меня смущает.

– Мир повседневной жизни состоит из двух точек отсчета, – сказал он. – У нас, например, есть «здесь и там», «внутри и снаружи», «добро и зло», «верх и низ» и т. д. Итак, наше восприятие жизни по существу является двухмерным. Ничто из того, что мы воспринимаем или делаем, не имеет глубины.