Я подошел к двери и вынул ключ.

– Вот что, крошка. Чтобы тебя не соблазняла мысль о бегстве, я тебя закрою.

– Я и так никуда не убегу.

– Вот об этом я и забочусь.

Я вышел из комнаты и закрыл дверь на ключ.

Вручив Расти неоновую вывеску, я предупредил его, что вечером не приду в бар.

Расти как-то чересчур уж пристально посмотрел на меня.

– Знаешь, Джефф, – сказал он, смущенно почесывая затылок, – пора нам поговорить с тобой. Мои постоянные посетители не очень-то разбираются в твоих музыкальных способностях. Я не могу платить тебе тридцать долларов в неделю, пора бы тебе взяться за ум и отправиться домой. Все-таки ты ведешь здесь бесполезную жизнь. Одним словом, я больше не могу держать тебя. Приобретаю радиолу-автомат. Ты работаешь последнюю неделю.

Я широко улыбнулся.

– Ну что ж, Расти. Договорились. Я знаю, ты хочешь мне добра, но домой я не поеду. Когда ты увидишь меня в следующий раз, я буду ездить в «кадиллаке».

Потеря тридцати долларов в неделю меня не беспокоила, я не сомневался, что Римма вскоре начнет зарабатывать большие деньги.

Позвонив Уилли Флойду, я сообщил, что привезу Римму примерно в половине десятого. Он согласился, хотя и без особого энтузиазма. Потом я вернулся в пансион и по пути в свою комнату заглянул к Римме. Она спала.

Времени до половины десятого оставалось еще много, и я не стал будить девушку. Я прошел к себе, побрился, надел чистую сорочку, потом вынул из шкафа смокинг, почистил его и погладил. Вообще-то смокинг выглядел далеко не блестяще, но другого у меня не было, а о покупке нового я не смел и мечтать.

Без четверти девять я снова зашел к Римме и разбудил ее.

– Ну, звезда, вставай. В твоем распоряжении всего полчаса.

Римма выглядела довольно апатичной, от меня не укрылось, что ей стоило немалых усилий подняться.

Может, она и в самом деле была голодна. Во всяком случае, я понял, что она не сможет петь в таком состоянии.

– Вот что. Я пошлю Кэрри за бутербродами, а ты пока одевайся.

– Как хочешь.

Равнодушие Риммы обеспокоило меня. Она начала переодеваться, и я ушел. Кэрри я нашел внизу, на крыльце.

По моей просьбе она сходила в лавку и принесла бутерброд с куриным мясом. С кульком в руках я поднялся в комнату Риммы.

Девушка уже переоделась и теперь сидела перед засиженным мухами зеркалом. Я положил кулек ей на колени, но она с гримасой его отбросила.

– Я ничего не хочу!

– Черт возьми…

Я схватил Римму за руки, заставил встать и с силой встряхнул ее.

– Да приди же в себя, слышишь? Ты будешь сегодня петь! Другой такой возможности не представится. Ешь этот проклятый бутерброд – ты же вечно жалуешься на голод! Ешь, говорю!

Римма вынула из кулька бутерброд и, отщипывая маленькие кусочки, принялась есть, но почти сразу же перестала.

– Меня стошнит, если я съем еще хоть капельку.

Бутерброд пришлось доедать мне.

– Просто противно глядеть на тебя, – заметил я с набитым ртом. – Иногда я вообще жалею, что познакомился с тобой. Ну что ж, пошли. Я обещал Уилли приехать в половине десятого.

Все еще продолжая жевать, я немножко отступил и оглядел Римму. Бледная как полотно, с синяками под глазами, девушка казалась выходцем с того света. И все же было в ней что-то пикантное и зазывающее.

Мы спустились по ступенькам и вышли на улицу.

Вечер выдался душный, но, когда Римма случайно прикоснулась ко мне, я почувствовал, что вся она дрожит.

– Что с тобой? – резко спросил я. – Ты мерзнешь?

– Нет. Ничего.

Вдруг она громко чихнула.

– Перестань! – крикнул я. – Тебе же надо сейчас петь.

Она, положительно, действовала мне на нервы, но я сдерживался, думая о ее голосе. Каково будет, если она расчихается перед Уилли Флойдом!

Мы сели в трамвай и доехали до Десятой улицы. Вагон был переполнен, и Римму прижали ко мне. Время от времени я чувствовал, как ее начинает трясти. Это серьезно беспокоило меня.

– Ты здорова? Ты сможешь петь, правда?

– Я здорова. Отстань.

В клубе «Голубая роза», как всегда, собрались видавшие виды почти преуспевающие и почти честные бизнесмены, почти красивые девицы легкого поведения, время от времени получавшие крошечные роли в кино, и гангстеры, устроившие себе выходной вечер.

Подталкивая перед собой Римму, я довел ее до кабинета Уилли, постучал и, открыв дверь, втолкнул девушку в комнату.

Уилли сидел, положив ноги на стол, и чистил ногти. Он взглянул на нас и нахмурился.

– Алло, Уилли, – сказал я. – Вот и мы. Познакомься с Риммой Маршалл.

Уилли еще раз внимательно осмотрел нас и кивнул. Взгляд его маленьких глаз задержался на Римме, и он поморщился.

– Когда мы начнем? – спросил я.

Уилли пожал плечами.

– Мне безразлично. Хоть сейчас. – Он снял ноги со стола. – Ты уверен, она действительно хорошо поет? Что-то не похоже, если судить по ее виду.

– Я не напрашивалась сюда! – с внезапной вспышкой негодования заявила Римма.

– Замолчи! – прикрикнул я. – Не лезь не в свои дела. Цыплят по осени считают, – снова обратился я к Уилли. – Это замечание обойдется тебе в сто долларов в неделю.

Уилли рассмеялся.

– Да ну? Она действительно должна оказаться чудом, чтобы заставить меня расстаться с такими деньгами. Что ж, пойдем послушаем.

Мы вышли в ресторан и постояли в полумраке, пока не умолк оркестр. Потом Уилли поднялся на сцену, велел музыкантам отдохнуть и объявил о предстоящем выступлении Риммы.

Его объявление было кратким. Он сказал только, что одна маленькая девочка хочет спеть одну-две песенки. Потом он махнул нам, и мы предстали перед публикой.

– Как можно громче! – шепнул я Римме, усаживаясь за пианино.

Болтовня в ресторане не смолкла, в зале не раздалось ни единого хлопка.

Меня это не обеспокоило, я знал, что, как только Римма запоет и послышится ее серебристый голос, все немедленно онемеют.

Уилли, хмурясь, стоял около меня и не спускал глаз с Риммы. Его явно что-то тревожило.

Стоя около пианино, девушка равнодушно смотрела в наполненный дымом мрак. Она казалась совершенно спокойной.

Я начал играть.

Первые шесть-семь тактов Римма спела как профессиональная певица. Ее чистый, звенящий голос наполнил зал; тон и ритм его были идеальными. Я внимательно следил за девушкой. И вдруг с ней что-то произошло. Ее лицо начало вытягиваться, она сбилась с такта, голос изменился. Она перестала петь и расчихалась. Поминутно содрогаясь, она наклонилась вперед и закрыла лицо руками.

В зале стояла могильная тишина, нарушаемая лишь ее чиханьем, потом послышался гул голосов.

Я перестал играть.

– Уведи эту наркоманку! – донесся до меня крик Уилли. – За каким чертом ты привел ее ко мне? Уведи ее сейчас же, слышишь?!

Римма лежала на кровати, уткнувшись в подушку, и время от времени чихала; ее трясло.

Я молча стоял у нее в ногах.

«Так мне и надо!» – мысленно корил я себя. Все симптомы были налицо, а мне и в голову не приходило, что она наркоманка, хотя я должен был догадаться еще в тот вечер, когда она расчихалась и долго не могла остановиться.

Уилли Флойд пришел в ярость. Прежде чем выгнать нас, он сказал, что, если я когда-нибудь осмелюсь показать нос в его клубе, он велит своему вышибале как следует вздуть меня. И он не шутил.

Я с трудом довел Римму до дому. Она настолько расклеилась, что я не решился войти с ней в трамвай. По временам мне приходилось почти нести девушку. Кое-как я дотащил ее переулками до пансиона.

Постепенно она стала успокаиваться.

Наблюдая за Риммой, я чувствовал себя довольно-таки неважно. Потерять работу у Расти, поссориться с Уилли Флойдом и вдобавок ко всему посадить себе на шею наркоманку!

Следовало бы побросать свои вещи в чемодан и бежать. Я так бы, наверно, и поступил, но в ушах у меня начинал звучать удивительный голос Риммы, и я снова принимался думать о больших деньгах, которые она могла бы зарабатывать, о заключенном с ней контракте и о своей доле гонорара.