Инга все говорила, а я слушал и не мог понять – к чему это она. Как могла подумать, будто я из жалости лезу целоваться? Хотелось подобрать нужные слова или, не раздумывая долго, снова поцеловать ее как следует.

– И на свидания меня зовут регулярно! – продолжала Инга. – Так что приглашай ту, которая на самом деле нравится…

Я уже почти решился ответить, что именно она мне и нравится, но Инга резко отодвинулась, поднялась и покатила по льду куда-то в центр празднования, где вился шумный хоровод вокруг елки, где Бочкин, сомкнув колени, кривенько обкатывал коньки, выглядывая – куда же я подевался. Какая-то пара мгновений, и фигурка Инги затерялась, будто и не сидела она только что рядом, не грела пальцы между моими ладонями. Я не переставал удивляться тому, что происходит вокруг. Теперь в ловушку угодила сама Инга. Казалось, она мало думает о чужом мнении. Так оно и было. Но в тот момент, когда она все же пыталась понять поведение других – мерила на себя. Она не хотела производить впечатления: быть лучше, чем есть на самом деле. Это верно. И тому стоило поучиться. Но Инга была уверена, что все про всех знает. Видит насквозь. И каждому поступку находила свое объяснение. Впервые я вспомнил слова Сопыгина о том, что она задается. Впервые я понял, что Инга тоже слабая. Если она думала, что кто-то ее жалеет, значит, жалела себя сама. Не иначе.

– Где пропадал, старик? – настиг меня Бочкин.

– С Ингой разговаривал.

Бочкин стал оглядываться, но никого рядом со мной не увидел. Всерьез забеспокоился, что я отморозил мозг.

– Вообще-то, ты здесь один.

– Скажи-ка, Бочкин, – спросил я, – ты когда-нибудь целовал девчонку из жалости?

Никитос махнул на меня рукой. Лицо его выражало отсутствие любых побуждений для поцелуя. Он не понимал своего счастья: как же проста и прозрачна была его жизнь…

Каникулы я потратил на то, что пытался составить Инге новое письмо. На этот раз хорошее, правильное, честное. Без напускного бахвальства, без глупых шуточек. И главное, надо было объяснить, что совсем не жалел ее.

Набивал я, а потом пялился в беспощадный компьютер часами, не в силах придумать и слова, пока Бочкин не вытаскивал меня на улицу. Вернувшись с катка или из киношки, я стирал одинокое предложение и пытался начать заново.

И это никуда не годилось. Хотя было чистой правдой. Как раз теперь, когда мне приходилось объяснять Инге, что не испытываю к ней жалости, я начал всерьез беспокоиться за нее. Вероятно, бандитское поведение и неуемная жажда справедливости – все это из-за того, что Инга не верила в лучшее. Считала, что добро может постоять за себя только при помощи кулаков. Жизнь обошлась с нею несправедливо, и теперь Инга вершила свой суд, чувствуя себя в ответе за каждого безвинно угнетенного. Но говорить об этом в любовном письме мог только последний дурак. Тогда от бессилия я утыкался в зомбоящик, где можно было увидеть хоть кого-то глупее самого себя, а вернувшись к компьютеру, вместо своей фразы видел какой-то странный набор букв:

Йопыр5дын88паф666

– Ритка! – вопил я. – Кто тебе разрешал трогать мой компьютер?

– Я писайя йассказ, – пищала Ритка из-под кровати.

Схватившись за пятку, я вытягивал ее и начинал расправляться. Но мама, как всегда, спасала свою ненаглядную доченьку. Будто та могла умереть от щекотки!

В очередной раз я стер Риткину лабуду и снова принялся писать свое объяснение в любви.

Я только расписался, слова так и выскакивали одно за другим, как в комнату пришла мама. Она начала говорить что-то про уборку, про чтение на каникулах, про остывший ужин. Мама буквально силком оттащила меня от компьютера, и я поплелся лопать опостылевшие объедки. Я жевал гречку, перекидывая в памяти фразы из письма, шлифовал концовку. И все получалось совсем неплохо. Главным было набраться смелости и отправить это послание Инге. С недожеванной котлетой за щекой я уже несся обратно, в свою комнату. Очень хотелось закончить это письмо длиной в месяц. По дороге я клялся маме убрать все, что плохо лежит, и прочитать все, что хорошо написано. Влетел в комнату, закрыл за собой дверь и даже налег на нее спиной, в тот же миг увидел Ритку. Она стояла коленями на моем кресле и стучала пальчиками по клавиатуре. Вид у нее был очень сосредоточенный, будто она писала диссертацию.

– Рита-а-а! – закричал я.

В один прыжок оказался рядом. Вперил взор в экран. Мое письмо исчезло практически бесследно! Вот что от него осталось – жалкое зрелище.

Я был раздавлен, уничтожен! Письмо пропало! Не осталось даже сил ругаться на Ритку. Я просто сел на корточки рядом со столом и обхватил голову руками. Столько трудов, и все коту под хвост…

Мне хотелось плакать. Я сидел и раскачивался из стороны в сторону, как неваляшка. Ритка очень испугалась. Она ожидала, что я начну гоняться за ней по квартире, ругаться, щекотать, как обычно, когда она трогала мои вещи. Но в этот раз она натворила дел, сама того не понимая. А у меня не выходило сердиться, отчаяние поглотило без остатка. Только идиот мог оставить важное письмо открытым. Вот я лопухнулся!

– Боись, – Рита осторожно трогала меня за плечо. – Не деяй так. Мне стйашно.

Начала гладить меня по голове, будто это я был маленький, а не она. И слезы сами собой брызнули из глаз. Я уткнулся носом Ритке прямо в плечо и ныл, как младенец.