Конгросяну удалось даже слегка, на одно какое-то короткое мгновенье улыбнуться.

— Мне кажется, мне вот что надо сделать — явиться наконец-то с повинной к главному прокурору Баку Эпштейну или, если не это, то возвратиться в Советский Союз. Может быть, мне там смогут помочь в институте имени Павлова. Да, да, мне обязательно нужно еще раз попытаться пройти там курс лечения; да будет вам известно, подобную попытку я уже предпринимал как-то ранее. Вот только как они смогут меня лечить, если не будут меня видеть? Теперь вы в состоянии понять, Саперб, в каком тяжелом положении я оказался, как сильно я запутался! Черт возьми!

Возможно, отметил про себя д-р Саперб, самое для вас лучшее — это сделать то, над чем размышляет мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольцу и его головорезам — сыновьям Иова.

— Вы знаете, доктор, — продолжал Конгросян, — временами мне кажется, что подлинной причиной моих душевных проблем является то, что я бессознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Это только что пришло мне в голову. Я сейчас это понял, — но с какой предельной ясностью!

И вот эта направленность моего полового влечения вызвала к жизни в моем подсознании появление табу на возможное при этом кровосмешение, воздвигло своеобразный барьер, ибо Николь, разумеется, для меня, как и для подавляющего большинства других нормальных в сексуальном отношении людей, ассоциируется с матерью.

Доктор Саперб тяжело вздохнул.

Напротив него Чик Страйкрок, сидя в напряженной позе, продолжал непроизвольно вертеть в пальцах спичку, чувствуя себя — это было очевидно — все более и более неуютно. Телефонный разговор следовало прекратить, им притом не мешкая.

Но Сапербу ничего не приходило в голову такого, что могло бы подсказать ему, как это сделать.

Неужели именно здесь меня постигнет неудача, подумал он. Неужели именно такой исход и предвидел Пэмброук, этот важный чин из НП, опираясь на применение принципов фон Лессинджера? Вот этого человека, мистера Чарлза Страйкрока, я ведь самым бесстыдным образом оставляю без терапевтической помощи из-за несвоевременно телефонного разговора. И я ничего не в состоянии с этим поделать.

— Николь, — рассуждал тем временем Конгросян, — последняя настоящая женщина во всем нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Встречался с нею бессчетное число раз благодаря своей репутации прославленного пианиста. Я знаю, о чем я говорю. Вы, что, так не думаете? И не разделяете моих…

Доктор Саперб дал отбой.

— Вы устали от него, — заметил Чик Страйкрок, постепенно полностью справившись со своими нервами.

Он теперь совсем перестал возиться со своей спичкой.

— Только вот правильно ли вы поступили? Хотя, конечно, не мое это дело. Вам решать, что к чему.

Он отшвырнул спичку в сторону.

— У этого человека, — сказал Саперб, — настолько сильные и яркие галлюцинации, что они подчинили его всего, фактически сломили его волю.

Для него Николь Тибо — реально существующая женщина. Тогда как в действительности это искусственно созданный собирательный образ в той информационной среде, что нас окружает.

Пораженный этими словами, Чик Страйкрок часто-часто заморгал, ничего не понимая.

— Ч-что вы хотите эт-тим с-сказать?

Он приподнялся со своего стула, затем снова безвольно опустился на сиденье.

— А-а, вы закидываете удочку. Пытаясь поглубже прозондировать мой мозг за тот небольшой промежуток времени, которым вы располагаете. Но, доктор, стоящая передо мной проблема вполне конкретна, а не придумана, как у этого вашего пациента, кем бы он там ни был. Я живу с женой своего брата и пользуюсь ее присутствием у меня для того, чтобы его шантажировать. Я вынуждаю его устроить меня на работу к «Карпу и сыновьям». По крайней мере, такова проблема на поверхности. Но если копить поглубже, можно найти кое-что еще. Я боюсь Жюли, жены моего брата, вернее, бывшей жены, независимо от того, что она из себя представляет на самом деле. И я знаю, почему. Тут замешана Николь. Я, возможно, в какой-то мере разделяю взгляды этого вот мужчины на экране вашего видеофона — только я не влюблен в нее, в Николь, — я ужасно ее боюсь, и вот почему я так же боюсь и Жюли. И, как мне иногда кажется, всех женщин вообще. В этом есть какая-то логика, какой-то смысл, доктор?

— Образ плохой матери, — пояснил Саперб. — Для вас он почти космического масштаба, поэтому он так вас подавляет.

— Именно из-за таких слабохарактерных, малодушных, вроде меня, Николь и может властвовать безраздельно к нашей стране, — сказал Чик. — Такие, как я, — вот причина, по которой сложился у нас самый настоящий матриархат; мне нравится быть шестилетним ребенком.

— Вы в этом не одиноки. И вы понимаете это. По сути, это психическое расстройство общенационального масштаба. Психологический дефект сознания нашей эпохи.

— Если бы я присоединился к Бертольду Гольцу и сыновьям Иова, нарочито медленно произнес Чик Страйкрок, — я мог бы стать настоящим мужчиной?

— Есть нечто иное, что вы могли бы сделать, если вам так хочется освободиться от комплекса подвластности матери, от Николь. Эмигрируйте. На Марс. Купите один из дешевых марсолетов, этих как их называют, драндулетов Луни Люка, как только одна из его странствующих стоянок «Марсолеты Луни Люка» расположится поблизости от вас, и вы без труда сможете взобраться на борт.

— Боже ты мой, — запинающимся тоном, со странным выражением лица, произнес Страйкрок. — Мне никогда серьезно даже в голову не приходило такое. Это всегда казалось мне проявлением сумасбродства. Верхом неблагоразумия. Актом отчаянья, вызванного глубокой душевной депрессией.

— Ну, лучше все-таки это, чем стать под знамена Гольца.

Саперб пожал плечами.

— Возьмите ее с собою. А почему бы и нет? Она, как, хороша в постели?

— Ради Бога…

— Извините меня.

— Интересно, что из себя представляет этот Луни Люк? — спросил Чик Страйкрок.

— Отъявленный негодяй, такое мнение о нем, во всяком случае, я слышал.

— А может быть, эмиграция — не самый плохой для меня выход. Может быть, это как раз то, к чему я стремлюсь в душе. Именно то, что мне сейчас нужно.

— На сегодня все, — сказал д-р Саперб. — Надеюсь, я помог вам, пусть хоть немного. На следующий раз…

— Вы действительно помогли мне — подсказали очень неплохую мысль.

Или, скорее, укрепили меня в том, что уже подсознательно зародилось в моей голове. Возможно, я действительно эмигрирую на Марс: не ждать же мне, черт побери, пока Маури Фрауэнциммер меня уволит? Так уж лучше взять расчет прямо сейчас и пойти искать стоянку «Марсолеты Луни Люка». И если нет тоже неплохо. А в постели, доктор, она хороша, но ничего в ней нет такого уж особенного, не настолько уж она хороша, чтобы нельзя было ее заметить.

Так что…

Чик Страйкрок поднялся со стула.

— Возможно, мы уже с вами больше не увидимся, доктор.

Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.

— Сообщите мне, когда прибудете на Марс, — сказал д-р Саперб.

Страйкрок кивнул.

— Обязательно это сделаю. Вы считаете, что вы и к тому времени будете продолжать заниматься своим ремеслом по этому же адресу?

— Не знаю, — признался д-р Саперб.

Не исключено, отметил он про себя, что вы — мой последний пациент.

Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что этот человек как раз тот, кого я должен был все это время ждать. Но только время дает точный ответ.

Они вместе прошли к двери кабинета.

— Как-никак, — заключил Чик Страйкрок, — я все-таки не так плох, как тот малый, с которым вы говорили по видеофону. Кто это был? Мне кажется, что я видел его где-то раньше. Да, да, по телевидению. Он, похоже, музыкант, исполнитель. Видите ли, когда вы с ним разговаривали, я почувствовал какую-то с ним близость. Как будто мы с ним боремся вместе, мы оба в глубокой серьезной беде и пытаемся каким-то образом выпутаться из нее.

Открывая дверь, д-р Саперб лишь что-то невразумительно промычал.