Супатту прислушался к себе, потрогал рукою глаза, лоб и сказал:

– Я и в самом деле чувствую жжение в глазах, оттого что целый день смотрел на красный песок пустыни. И лоб у меня горячий. Пожалуй, я действительно чувствую себя хуже, чем мне хотелось бы.

Я заметил:

– Твоему врачу стоит прописать тебе лекарство, помогающее от живота и укрепляющее сон. Болезни живота, случающиеся в пустыне, довольно серьезны, немало египетских воинов умерло от них во время похода в Сирию. Никто доподлинно не знает, от чего они происходят: кто-то говорит, что их приносит ядовитый ветер пустыни, другие думают, что все дело в воде, а третьи винят саранчу. Однако я совершенно уверен, что завтра утром ты будешь здоров и сможешь продолжать путешествие, если твой врач смешает тебе нынче вечером хорошее снадобье.

Он задумался над моими словами. Глаза его сузились, он метнул взгляд на своих военачальников и с лукавством ребенка сказал мне:

– Так смешай мне сам, Синухе, ты ведь, верно, лучше моего лекаря знаешь эту странную болезнь.

Но я был не столь глуп, как он полагал. Я поднял руки с раскрытыми ладонями и сказал:

– Уволь меня от этого! Я не решусь смешивать для тебя снадобья: если ты почувствуешь себя хуже, ты обвинишь меня и скажешь, что я, как египтянин, желаю тебе зла. А твой врач сделает это и сам и, быть может, лучше меня, поскольку знает твое тело, твои прежние недомогания, да и требуется от него немногое – дать тебе простое лекарство, укрепляющее живот.

Царевич улыбнулся мне и сказал:

– Твой совет, пожалуй, хорош. Я ведь намеревался есть и пить с тобой, чтобы ты рассказывал мне о моей царственной супруге и о египетских обычаях, и я вовсе не хочу посреди твоего рассказа выскакивать из шатра по нужде.

Поэтому царевич велел призвать своего лекаря, сварливого и подозрительного хетта, и мы с ним посовещались. Уяснив, что я не собираюсь соперничать с ним, он приязненно отнесся ко мне и, вняв моему совету, смешал для царевича укрепляющее снадобье, сделав его, по моему предложению, чрезвычайно крепким. Этим я преследовал свою цель. Смешав питье, лекарь сначала пригубил его сам из чаши, а затем подал царевичу, удостоверя, таким образом, его безвредность. По манере, с какой он смешивал снадобье, и по тем составляющим, которые он выбрал, я понял, что это искусный врач, но своей болтовней я совсем заморочил ему голову, и он, вероятно, счел меня более знающим, чем он сам, и поэтому охотно последовал моему совету.

Но я-то знал, что царевич не был болен, хоть и согласился принимать снадобья. Я лишь хотел, чтобы он поверил в свою болезнь и чтобы его живот укрепился, дабы то средство, которым собирался попользовать его я, не вышло прежде времени из его тела наружу. Прежде чем принять участие в трапезе, которую царевич устраивал в мою честь, я отправился к себе в шатер и влил в свой живот столько масла, что наполнился им до краев, как это ни было мне гадко и как меня ни мутило. Но, вливая в живот масло, я спасал свою жизнь. Потом я взял кувшинчик с вином, в которое подмешал мирру, и снова его запечатал. Кувшинчик был маленький, как раз на две чаши. С ним я возвратился в шатер царевича, уселся там на подушки, ел то, что подавали рабы, пил вино, которое наливали нам чашники, и, несмотря на мучившую меня сильнейшую тошноту, рассказывал глупейшие истории о египетских обычаях – мне непременно надо было развеселить царевича и его свиту. И царевич Супатту смеялся, блестя зубами, и похлопывал меня по спине со словами:

– Ты славный малый, Синухе, хоть и египтянин. Когда я обоснуюсь в Египте, я сделаю тебя своим врачом и царским лекарем. Воистину я чуть не лопнул от смеха и совсем забыл о своем недомогании, когда ты рассказывал о египетских брачных обычаях, исполненных вялости и бессилия, хотя ими тоже можно отлично позабавиться. Впрочем, я думаю, что египтяне изобрели все эти способы, чтобы не зачинать детей. Зато я научу Египет многим хеттским обычаям – я поставлю своих военачальников управителями областей, что пойдет Египту на великую пользу. Но это потом, после того как я исполню свой долг по отношению к царевне.

Он хлопнул себя по коленям и, возбужденный вином, со смехом сказал мне:

– Воистину я бы желал, чтобы царевна уже поджидала мне на моем ложе, ибо твои рассказы совсем распалили меня, Синухе, – в моих руках она точно застонала бы от удовольствия! Во имя неба и великой матери-земли! Весь Египет будет стонать от удовольствия, когда он объединится со страною Хатти, ибо в целом мире не будет тогда державы, способной противостоять нам, все четыре стороны света придут под нашу руку и власть наша распространится по всем землям и морям. Но сначала Египет будет укрощен клинком и огнем, пока каждому египтянину смерть не будет казаться милее жизни. Вот что будет – и будет скоро!

Он поднял свой кубок и стал пить вино, совершая в то же время возлияния – жертвоприношение земле и воздуху, пока чаша его не опустела. Прочие гости уже порядочно опьянели, и мои веселые истории усыпили их подозрительность. Поэтому я решил, что настал подходящий момент, и сказал:

– Не хочу сколько-нибудь обидеть тебя и твое угощение, Супатту, но ты, видно, никогда не пробовал египетского вина, ибо тому, кто однажды его вкусил, никакое иное питье не мило и другие вина становятся как пресная вода для его гортани. Поэтому ты должен простить мне, что теперь я выпью своего вина, ибо только от него моя голова хмелеет. У меня всегда с собою припасен кувшинчик, когда я пирую с чужеземцами.

Я взломал мой кувшин, сломал печать на глазах царевича и в притворном опьянении стал, расплескивая, наливать его в свою чашу. Сделав глоток, я воскликнул:

– О, это мемфиское вино! Вино пирамид, которое ценится на вес золота! Крепкое, сладкое, пьянящее, равного ему нет в целом мире!

Вино точно было крепкое и отменное, к тому же я подмешал в него мирру, так что теперь весь шатер благоухал этим ароматом, но сквозь вкус вина и мирры мой язык различал вкус смерти. Поэтому я щедро разливал его по подбородку, а хетты думали, что я пьян. Царевичу Супатту стало любопытно, и он протянул мне свою чашу со словами:

– Неужто я тебе чужеземец? Ведь завтра я стану твоим господином и царем! Дай ради этого и мне попробовать твоего вина. Если ты не дашь, я не поверю, что оно так прекрасно, как ты говоришь.

Я, однако, прижал кувшинчик к груди и горячо возразил:

– Здесь не хватит вина на двоих! А у меня больше нет с собой такого чудесного вина, и я хочу напиться пьяным нынче вечером, ибо ныне день великого ликования для Египта, день заключения вечного союза между Египтом и Хеттами!… И-а! – закричал я поослиному, еще крепче прижимая к груди кувшинчик. – Сестра моя, невеста, моя маленькая любовь! Мое горло – твой дом, мое чрево – твоя постель, не дай чужеземцам овладеть собой!

Хетты хохотали согнувшись в три погибели и хлопали себя по коленям, но Супатту привык, чтобы все его желания удовлетворялись, поэтому он придвинул свой кубок ко мне и стал просить и настаивать, чтобы я дал ему попробовать вина. Наконец со слезами я налил ему полную чашу из моего кувшинчика и опорожнил мой кувшин до дна. Слезы лились у меня из глаз безо всякого усилия, ибо великий ужас овладел мной в это мгновение.

Однако, добившись своего, Супатту обвел всех взглядом, словно вдруг нутром почувствовал опасность, и, по хеттскому обычаю, подал мне чашу со словами:

– Почти мою чашу как друг, ибо я хочу выказать тебе свое великое благоволение!

Он сделал это, не желая выглядеть подозрительным и давать вино пробоватслям. Я отпил большой глоток, и после этого он опорожнил всю чашу, причмокнул и, прислушиваясь к себе, склонил голову набок. Он сказал:

– Воистину вино твое крепко, Синухе. Оно поднимается в голову подобно дыму и пылает огнем в животе, но во рту оставляет горький привкус, и этот привкус Египта я хочу смыть вином моих гор.

Поэтому он наполнил чашу своим вином и осушил ее, а я знал, что яд не подействует раньше утра – ведь живот его был крепок и ел он обильно.