Или:

– Далее по тексту!

Или:

– Обидно и больно!

Или:

– Шли годы…

Или:

– Это вряд ли…

Или:

– Все зола!

Пьяный он поет: «В мокром заду! (Обрати внимание!) Осень забы-ы-ла! Грязный платок! (Что главное!) С мокрой листвой!»

В общем, обвал в горах.

Он очень любит Москву, знает кучу общекультурных подробностей и все время их рассказывает. А поскольку часто бывает пьяным, то не замечает, что рассказывает одно и то же.

Он любит повторять:

– Я люблю свой город! Я не из тех парней, что ссут в подъездах!

Однажды во время пьянки на Трехпрудном он вдруг отлучился. Обнаружил его Владимир Дубосарский. Владлен Владленович мочился на его, Владимира Дубосарского, дверь.

– Влад! – воскликнул потрясенный Дубосарский. – Ты охуел? Ты же не из тех парней, что ссут в подъездах!

– Особенно не груби! – сказал Владлен Владленович, продолжая начатое. – У меня почки слабые!

Мы не виделись с Лебедевым пять лет. Накануне презентации первого (рукодельного) издания этой книжки Авдей Степанович позвонил ему, чтобы пригласить на праздник. Лебедев обрадовался, сказал, что непременно придет.

– Ну ты как, – спросил Авдей Степанович, – бухаешь?

– Старик, ты же знаешь, я могу остановиться, – сказал Лебедев. – Уйти в себя, поднять классиков. Перечесть Чехова, Бунина… У меня прекрасный вид из окна. Я живу в Северном Чертаново. Обрати внимание – в Северном!..

За пять лет Лебедев не изменился совершенно. Только зуб, который рос посередине, куда-то пропал. Так что верхняя челюсть у него осталась практически без зубов. На презентации, выпив, все толпились на улице. Лебедев беседовал с Леликом Мамоновым, у которого, наоборот, отсутствовали зубы снизу.

– Смотри, – сказал, глядя на них, Авдей Степанович Агафонову, – теперь они могут вместе кушать.

Отправляясь на день рождения к Джону (Александру Сасалетину), мы с Назаровым купили два галстука: один от меня, второй от Назарова. Джон давно звал меня в гости, хотел почитать свои стихи. Мы и отправились.

В большой комнате шумела родня, и мы уединились на кухне. Джон принес вина, водки, закуски. Посидели, выпили прилично. Наконец стал он читать стихи.

Я послушал и, смущаясь ролью критика, высказал ряд замечаний:

– Понимаешь, старик, неплохие стихи, но надо работать над формой.

– Вот и я то же говорю, – поддакивает Назаров.

– Форма в стихе важна необыкновенно, – продолжаю я.

– И я говорю! – кивает Назаров.

Так и беседуем: я делаю замечание, а Назаров со мной соглашается. Джон слушает, напрягаясь, и вдруг интересуется с кривой ухмылкой:

– А вы, случайно, друг друга в жопу не ебете?

– Саша, – говорю я мягко, – мы же по делу разговариваем. Это же не значит…

– А ну идите, на хуй, отсюда! – говорит Джон. – И галстуки свои забирайте!

Ну мы и ушли. А галстуки он в форточку выбросил. Заодно и тот, который ему жена подарила.

Когда убили Джона Леннона, Джон (Сасалетин) – большой битломан – носил на рукаве траурную повязку. Встретил его Александр Болохов:

– Что это у тебя на рукаве?

– Леннона убили!

В тот же день Болохов зашел к Сергею Карповичу Назарову, а у того под обоими глазами по синяку.

– Что случилось?

– Леннона убили, – говорит Назаров. – Вчера зашел Джон, стали мы его поминать. Пьем и «Битлз» слушаем. Джон ставит одну пластинку, вторую, третью. Мне надоело, я и говорю: «Заебал ты со своим Ленноном!»

Я, Давтян и Батманова с большим трудом купили бутылку «Кавказа». Стоим на остановке, ждем трамвая. Рядом стоит мужик, который только что вместе с нами бился у магазина, и тоже держит в руках 0,8. Жарко, трамвая все нет и нет. Мужик нетерпеливо топчется, нервничает. Вдруг срывает зубами пробку и быстро пьет из горлышка. Потом поворачивается к нам и говорит смущенно:

– Хорошее, хорошее вино…

Николай Дубровин продал комнату в коммуналке и попросил товарища помочь ему перенести вещи. После трудного дня они пошли к товарищу домой. Дубровин купил вина, и они немного посидели. Потом Дубровин прилег на диван, а товарищ стал бить свою подругу, потому что она сказала, что им пора пожениться. Дубровин подумал: нехорошо, что он ее бьет, надо бы заступиться. Хотя, с другой стороны, неудобно: человек весь день носил мне мебель!

И не стал заступаться.

Таганрожский художник Леонид Стуканов – атлетически сложенный мужчина с покатыми плечами борца, крупной головой и романтическими чертами лица. У него тонкие губы, орлиный нос, узкий высокий лоб, над которым – тщательно уложенный кок.

Когда он просыпается с сильного похмелья, то включает проигрыватель, заводит Моцарта и, раздевшись до пояса, занимается штангой.

Пили Вася Слепченко и Граф Леонид Стуканов. Пили-пили, пока все не выпили. Стуканов пошел взять еще.

Время было зимнее, темно. Вася посидел полчаса, час – Графа нет. Он еще подождал и решил сходить поискать.

В тридцати метрах от дома он нашел Стуканова. Граф спал стоя, прислонясь лбом к дереву.

Авдей Степанович Тер-Оганьян нашел кусок гимнастического каната. Зашел в гости Ершов. Отличный канат, длинный и новый, произвел на него сильное впечатление.

– Вещь! – сказал Ершов.

Потом они выпили, поболтали. Перед уходом Ершов, вздохнув, сказал:

– Старик, подари мне этот канат!

– Ну, – сказал Авдей Степанович, – мне он самому нужен. А тебе зачем?

– Может, я когда-нибудь буду копать колодец? – сказал Ершов.

Ершова тянуло к коммерции. Одна из громких идей в этом направлении: договориться с мясокомбинатом выкупать у них бычьи мошонки. Яйца выбрасывать, а мошонки сушить и изготавливать из них сувенирные кисеты. В кисетах можно было бы держать табак или донскую землю.

Авдей Степанович Тер-Оганьян и Юрий Полайчев возвращались из Таганрога с выставки. Ехали они поездом – подсели в плацкартный вагон. Оба были пьяными. В том же вагоне куда-то на соревнования ехали украинские борцы – молодые здоровые ребята. Они ходили по вагону в спортивных штанах, с обнаженными торсами. Полайчев время от времени пытался завести с ними беседу. Он моргал из-под толстых линз и говорил, заикаясь, кому-нибудь из борцов: «К-конечно, ты м-м-можешь меня п-п-победить физически! Но я з-зато могу т-т-тебя п-победить интеллектуально!» Борцы не возражали.

Виктор Сосновский женился. К браку он шел долго и вот наконец женился. Мало того, у них с женой родился ребенок. Вскоре они с младенцем собрались в Тбилиси к родителям жены.

В Туле поезд остановился.

– Выйду на перрон, – сказал Витя.

Он вышел. Светило солнце. Через платформу стояла под погрузкой московская электричка Витя посмотрел на небо, на облака, на собак… и спрятался за ларек.

Объявили отправление. Состав плавно тронулся и пошел, набирая ход, к далеким Кавказским горам.

Мы с Давтяном шли в «Лошадь» пить пиво. Навстречу, шатаясь, брела пьяная тетка.

– Мама, пиво в «Лошади» есть? – спросил Давтян.

– Есть, есть, – сказала тетка, – Пока иду, три раза ссала!

Зашла Вика, присела. Взяла один из стаканов, спросила:

– Можно попить? Все как закричат:

– Не пей, не пей! Это вода!

На свадьбе Вики и Сергея Тимофеева, которую праздновали в Танаисе под Ростовом, Вике не повезло два раза. Первый раз, когда она упала со скамейки и Коля Константинов наступил ей на волосы. А второй раз, когда на станции электрички Хатханов решил покружить ее на руках и уронил с платформы на рельсы.

Там же произошел еще один забавный случай. Когда вдали вспыхнули огни поезда, на перроне все пели и танцевали, а на рельсах, свернувшись калачиком, спала хозяйка конно-спортивного кооператива «Сивка-Бурка» Лена Фиолетовая. Ее вовремя заметили и втащили на платформу.

Алиса попала в вытрезвитель. Посадили ее в чем мать родила к каким-то теткам. Посидела она, пришла в себя. Вызывает ее доктор для беседы и говорит: