Снизу скользнул нож, отсек мне два пальца, мизинец и безымянный, и вспорол ладонь правой кисти. Это была моя первая настоящая рана, и боль оказалась ужасней, чем я ожидал. Я на мгновение стал невидимым, но меня выдала кровь, растекаясь по соловьиному этажу. Взывая о помощи к Кенжи, к стражникам, я раздвоился. Двойник покатился по полу, а я попытался левой рукой выцарапать Котаро глаза.

Он успел наклонить голову, и я ударил по руке с ножом. Котаро с молниеносной скоростью отпрыгнул и вновь бросился на меня. Я пригнулся за секунду до удара в голову и прыгнул. Все это время я боролся с болью: стоит поддаться ей на мгновение, и я труп. Соображая, что делать дальше, я услышал, как открылось окно наверху, и оттуда вырвалось нечто невидимое.

Котаро заметил неожиданное появление на секунду позже меня. К тому времени я догадался, что это Таку. Я прыгнул, чтобы перехватить его, но мальчик свалился прямо на Котаро, рассредоточив его внимание. Пришлось перегруппироваться в прыжке и ударить противника ногой по шее.

Когда я приземлился на ноги, сверху раздался крик Кенжи:

– Такео! Держи!

Он бросил мне Ято.

Я поймал меч левой рукой. Котаро схватил Таку, поднял над головой и швырнул в сад. Мальчик ахнул от удара о землю. Я взмахнул Ято, но из правой руки лила кровь, и я промахнулся. Кикута стал невидимым. Теперь я был вооружен, и он стал осторожней. Высвободилась секунда на передышку, чтобы сорвать пояс и обвязать рану.

Из окна наверху выпрыгнул Кенжи, приземлился на ноги, подобно кошке, и тотчас исчез. Я едва различал двух мастеров, а они, очевидно, видели друг друга. Раньше мне доводилось сражаться бок о бок с Кенжи, и я знал, насколько он опасный противник, однако никогда не видел его в схватке с равным соперником. Его меч был длинней ножа Котаро, что давало небольшое преимущество, но тот бился великолепно и отчаянно. Они перемещались по этажу, кричавшему под ногами. Кикута вроде споткнулся, но когда мастер Муто настиг его, ударил противника ногами в ребра. Оба раздвоились. Я погнался за двойником врага, а Кенжи кувыркнулся в сторону. Сам Котаро повернулся, чтобы расправиться со мной. Тут послышался свист метательных ножей. Кенжи пустил их прямо в шею. Первое лезвие пронзило плоть, и взгляд Котаро помутнел. Глаза застыли, прикованные к моему лицу. Он сделал последнюю тщетную попытку ударить ножом, однако Ято все рассчитал наперед и вонзился в горло. Котаро хотел проклясть меня перед смертью, но из рассеченного горла пенилась кровь, заглушая слова.

К тому времени поднялось солнце. В бледном свете зарождающегося дня сложно было поверить, что столь хрупкий человечек, как Котаро, обладал неимоверной силой. Мы с Кенжи вдвоем едва с ним справились, у меня была разодрана кисть, Кенжи отделался синяками и, как позже выяснилось, переломанными ребрами. Таку был потрясен и подавлен, но, к счастью, жив. Прибежавшие на мой крик стражники так перепугались, словно на нас напал демон. У собак поднималась шерсть, когда они обнюхивали тело, зубы сверкали в недовольном оскале.

Я лишился пальцев, с разодранной ладони свисала кожа. Волнение и испуг улеглись, и дала знать о себе боль, доводя меня до предобморочного состояния.

– Лезвие ножа, вероятно, было отравлено, – сказал Кенжи. – Чтобы спасти тебе жизнь, следует отсечь руку по локоть.

У меня кружилась голова, и я поначалу подумал, что он шутит, однако его лицо оставалось серьезным, а голос тревожным. Я взял с Кенжи обещание не делать этого. Лучше умереть, чем потерять правую руку. Хотя она и так вряд ли сможет держать меч или кисточку.

Он сразу омыл рану, велел Шийо принести угли. Меня крепко держали стражники, пока Кенжи прижигал обрубки пальцев и края раны. Затем забинтовал руку, обмазав веществом, которое должно было послужить противоядием.

Лезвие в самом деле оказалось отравленным, и я попал в настоящий ад – невыносимая боль, лихорадка и отчаяние. Шли долгие мучительные дни. Все думали, что я умираю. Я же не верил в смерть, хотя и не мог произнести ни слова, чтобы успокоить живых. Лежал в комнате наверху, бился о матрас, потел, в бреду разговаривал с мертвыми.

Они являлись ко мне: убитые мною, погибшие ради меня, отомщенные, зарезанные по приказу Племени: моя семья в Мино, потаенные в Ямагате, Шигеру, Ихиро, Юки, Амано, Йоро, Е-Ан.

Мне так хотелось, чтобы они ожили. Увидеть бы их во плоти, услышать знакомые голоса! Один за другим они прощались со мной и оставляли, покинутого, одинокого. Я хотел пойти за ними следом, но не мог найти дороги.

На самом пике лихорадки я открыл глаза и увидел в комнате незнакомого человека. Никогда его раньше не видел, лишь догадался, что это мой отец. На нем была крестьянская одежда, как на людях моей деревни, и никакого оружия. Стены исчезли, и я снова очутился в Мино. Селение стояло нетронутым, зеленели рисовые поля. Я наблюдал за тем, как работает мой отец, увлеченно и миролюбиво. Затем последовал за ним по горной тропе в лес – он любил бродить среди животных и растений не меньше меня.

Отец повернул голову и прислушался, как делают Кикуты. Уловил отдаленный шум. Вскоре он узнал знакомую поступь – его двоюродный брат и друг приближался, чтобы выполнить смертельный приговор. Вот перед ним на дороге появился Котаро в темных боевых одеждах Племени, в коих пришел и за мной. Двое мужчин стояли, замерев, и позы говорили за них: мой отец дал клятву никогда больше не убивать, будущий мастер Кикут жил ремеслом смерти и террора.

Котаро достал нож, и я крикнул, чтобы предупредить отца. Попытался подняться, но не смог. Картинка рассеялась, повергнув меня в терзания. Я знал, что не могу изменить прошлого, и понимал с предельной ясностью: конфликт пока не решен. Сколько бы людей ни стремилось покончить с насилием, оно неизбежно. Оно будет продолжаться вечно, если я не найду срединный путь, который принесет мир, и единственное, что я мог придумать, – оставить все зло себе, во имя моей страны и моего народа. Я продолжу идти по тропе жестокости, чтобы другие жили свободными от нее. Ведь мне приходится не верить ни во что, чтобы другие могли верить, во что угодно.

Нет, не хочу. Лучше последую примеру отца и дам клятву никогда не убивать, стану жить, как учила мать. Меня обступила темнота. Стоит отдаться ей, и можно уйти к отцу, и конец дилемме. Тончайшая из завес отделяла меня от иного мира, но во тьме раздавался эхом голос:

Твоя жизнь тебе не принадлежит. Мир дается ценой кровопролитий.

Слова святой женщины сливались с зовом Макото – он произносил мое имя. Я не знал, жив ли он. Хотел объяснить ему истину, которую только что постиг, сказать, как мне не хочется поступать против своего нутра, поэтому я решил уйти за отцом. Распухший язык отказывался повиноваться. С уст слетал несвязный лепет, и я застонал от тщетности попыток, произнести внятно хотя бы одно слово. Неужели мы расстанемся, так и не поговорив?

Макото крепко держал меня за руку. Он наклонился вперед и четко произнес:

– Такео! Я все понимаю. Не волнуйся. У нас будет мир. Только ты можешь его установить. Не умирай. Останься с нами! Ты должен остаться ради мира.

Он говорил так всю ночь, и его голос отгонял призраков и служил единственной связью с этим миром. Наступил рассвет, и лихорадка спала. Я погрузился в глубокий сон, а когда проснулся, ко мне вернулась ясность разума. Рядом сидел Макото, у меня по щекам потекли слезы радости оттого, что он жив. Рука пульсировала, но не от разрушительной силы яда, а от обычной боли заживления. Потом Кенжи сказал, что, видимо, мой отец передал мне с кровью некий иммунитет против яда, который меня и защитил. Тогда я произнес слова пророчества: я должен погибнуть от руки собственного сына, поэтому бояться мне было нечего. Он долго молчал.

– Что ж, – наконец произнес мастер Муто. – Если это и произойдет, то еще не скоро. Потом и подумаем.

Мой сын был внуком Кенжи. Я содрогнулся от жестокости судьбы. Ослабленный организм не мог удержать поток слез. Хрупкость собственного тела приводила меня в ярость. Лишь через семь дней я смог сам справить нужду, а через пятнадцать – сел на коня. Наступило полнолуние одиннадцатого месяца, близилось солнцестояние, поворот года, снегопады. Рука заживала: широкий уродливый шрам покрыл серебристую метку от ожога, которую я получил в тот день, когда Шигеру спас мне жизнь, и прямую линию Кикут.