У меня екнуло сердце: на нем были черные доспехи, шлем с оленьими рогами, как на Йоде, увиденном мной из-под копыт коня в Мино. На груди сверкали золотые четки. Наши взгляды встретились поверх колышущегося моря воинов, и Нариаки издал яростный крик. Дернув коня за поводья, он прорвался через крут охраны и направился ко мне.

– Отори Такео мой! – визжал он. – Не трогайте его!

Он повторял этот клич снова и снова, пока нападающие на меня люди не посторонились. Наконец мы встали лицом к лицу в нескольких шагах друг от друга.

Может показаться, что у меня было время запечатлеть тот момент, на самом же деле нет. Эти сцены возникают в памяти вспышками. Нариаки восседал на коне передо мной, выкрикивал оскорбления, но я не различал слов. Он опустил вожжи и поднял меч обеими руками. Конь был больше Шана, и сам противник, как и Йода, крупнее меня. Я наблюдал за тем, как меч приходит в движение, следил за ним и Шан.

Сверкнуло лезвие. Шан отпрыгнул в сторону, и меч прорезал лишь воздух. Не найдя опоры, всадник потерял равновесие и приник к шее коня. Тот взбрыкнул, сбрасывая седока. Нариаки должен был или упасть сам, или бросить меч. Вытащив ногу из стремени, он ловко ухватился за гриву и приземлился на колени, по-прежнему держа меч. Он тотчас вскочил и бросился мне навстречу. Не отреагируй Шан вовремя, это стоило бы мне ноги.

Мои люди подались вперед.

– Стойте! – крикнул я, полный решимости убить Нариаки сам. Меня охватила небывалая ярость, столь отличная от хладнокровных убийств, совершаемых Племенем. Я отпустил поводья и спрыгнул с Шана. Конь заржал, давая понять, что будет ждать, пока снова не понадобится мне.

Я встал лицом к Нариаки, сожалея лишь, что передо мной не его кузен Йода. От противника исходило презрение. Еще бы, я не обладал равными ему навыками боя, но в этом отношении ко мне и заключалась слабость Нариаки. Он ринулся вперед, размахивая мечом, уверенный, что зарубит меня, раз у него руки длинней. Вдруг я представил, что нахожусь на холме в Тераяме и тренируюсь с Мацудой. Рядом стоит Каэдэ, смысл моей жизни, сила моя.

«Сегодня мы будем ночевать в Маруяме», – снова пообещал я ей.

«Черная кровь, – подумал я, а возможно, даже произнес вслух. – Она течет по твоим венам и по моим».

Моей рукой водил Шигеру. Ято рассек плоть, и мне на лицо хлынула красная кровь Нариаки.

Когда он пал на колени, Ято сверкнул снова, и голова полетела к моим ногам, в глазах застыл гнев, губы раздвинулись в оскале.

Эта сцена навсегда запечатлелась у меня в памяти, больше ничего. Не было времени испугаться, подумать. Рука с мечом выполняла приемы, которым учили меня Шигеру и Мацуда, минуя мою волю. Как только Нариаки распрощался с жизнью, я повернулся к Шану. Смахнув со лба пот, увидел рядом с ним Е-Ана. Неприкасаемый держал заодно коня Нариаки.

– Уведи их, – распорядился я.

Хироши был прав насчет местности. По мере того как войска кланов Тоган и Сейшу отходили, мы уверенно наступали. Напуганные лошади спотыкались о рытвины, ломали ноги или застревали между валунами, от страха не в силах двинуться ни назад, ни вперед.

Е-Ан, подобно обезьяне, вскарабкался на спину Шану и повел его меж бьющихся на смерть воинов. Он пробирался сквозь них, уводя охваченных паникой животных в лес. Неприкасаемый оказался прав: во время сражений находится много дел помимо умерщвления противника.

Вскоре я увидел впереди знамена Отори и Маруямы, среди них герб Миеси. Армия между нами попала в ловушку. Люди продолжали отчаянно биться, хотя у них не осталось ни выхода, ни надежды.

Вряд ли кому-то удалось вырваться живым. На реке от крови взбилась красная пена. Когда на ров опустилась тишина, неприкасаемые позаботились о телах и разложили их в ряды. Встретившись с Сугитой, мы обошли мертвых, и я многих узнал. Е-Ан со своим отрядом собрал десятки бесхозных лошадей. Теперь они снимали с людей доспехи, сортировали оружие и готовили трупы к сожжению.

День пролетел, я и не заметил этого. Уже шел час Собаки, битва длилась пять-шесть часов. Армии оказались почти равными: по две тысячи на каждой стороне. Однако клан Тоган потерял всех, а у нас было меньше сотни убитых и двести раненых.

Е-Ан привел Шана, и я поехал с Сугитой в лес, где ждала Каэдэ. Майами шустро разбила лагерь, разожгла костер и вскипятила воду. Каэдэ сидела на ковре под деревьями. Сквозь серебристо-серые стволы буков виднелась ее фигура, укутанная волосами, с прямой спиной. Когда мы приблизились, я заметил, что глаза у нее закрыты.

Майами вышла к нам навстречу с сияющими, но заплаканными глазами.

– Она молится, – прошептала служанка. – Сидит так уже много часов.

Я спрыгнул с коня и окликнул Каэдэ по имени. Она подняла веки и лицо ее озарилось радостью и облегчением. Затем Каэдэ поклонилась до земли, шевеля губами в немой благодарности. Я опустился на колени рядом, Сугита последовал моему примеру.

– Мы одержали великую победу, – сказал он. – Йода Нариаки мертв, и теперь ничто не помешает вам вступить во владение доменом Маруяма.

– Я безмерно признательна вам за преданность и проявленное мужество, – ответила она и повернулась ко мне. – Ты ранен?

– Кажется, нет.

Напряжение от битвы начало спадать, и у меня ломило все тело. В ушах звенело, прилипший ко мне запах крови и смерти вызвал тошноту. Каэдэ выглядела безупречно чистой.

– Я молилась за тебя, – тихо произнесла она. Присутствие Сугиты вызывало у нас неловкость.

– Выпейте чаю, – предложила Майами. Только тут я заметил, что во рту совсем пересохло, а губы заляпаны кровью.

– Мы так перепачкались… – начал я, но мне всучили чашку, и я жадно осушил ее.

Солнце село, вечернее небо было ясно и подернуто голубизной. Ветер утих, птицы допевали последнюю песню дня. В траве послышалось шуршание: по поляне бежал заяц. Я пил чай, наблюдая за ним. Зверек посмотрел на меня большими дикими глазами и ускакал прочь. Чай был дымным и горьким на вкус.

Две битвы позади, три впереди, если верить пророчеству: теперь осталось две победы и одно поражение.

Месяцем раньше, после того как Ширакава Каэдэ уехала с братьями Миеси в храм Тераяма, Муто Шизука отправилась в тайную деревню Племени, укрытую в горах на самом дальнем конце Ямагаты. Когда они прощались, Каэдэ всплакнула, заставила женщину взять деньги и одну из вьючных лошадей, которую следовало вернуть при первой возможности. Однако Шизука знала, что о ней и думать забудут, как только Каэдэ встретится с Такео.

Шизука глубоко переживала, что ей приходится покидать Каэдэ, и сомневалась в разумности ее решения выйти замуж за Такео. Она ехала молча и размышляла о безумии любви и несчастье, которое повлечет этот брак. Безусловно, они поженятся: судьба свела их снова, и ничто уже не остановит. Страшно подумать, как воспримет новость Араи. Стоило Шизуке подумать о господине Араи, как по телу пробегал холодок, несмотря на весеннее тепло. Он придет в ярость и не снесет оскорбления. Сложно вообразить, какова будет его месть.

Вместе с Шизукой в столь же подавленном настроении ехал Кондо. Его угнетало и злило, что от него так неожиданно отказались.

– Она могла мне доверять! После всего, что я для нее сделал! Я дал ей присягу, в конце концов! Никогда б не посмел причинить ей вред, – ругался Кондо.

«Он тоже во власти ее чар, – думала Шизука. – Ему льстило, что Каэдэ нуждалась в нем. Она так часто обращалась к нему за помощью, а теперь ей опора Такео».

– Это Такео повелел нам уйти, – сказала Шизука. – И правильно сделал. Он не может доверять ни одному из нас.

– Вот досада, – угрюмо произнес Кондо. – И куда мы теперь, интересно? Мне так нравилось служить госпоже Ширакаве. Это было по мне. – Он закинул голову и фыркнул.

– Возможно, у семьи Муто есть для нас новое задание, – коротко ответила Шизука.

– Я старею, – проворчал Кондо. – Мне бы осесть. Я готов уступить дорогу новому поколению. Жаль, что оно столь малочисленно!