И Аделаида стала первым современным городом, окруженным со всех сторон кольцом парка шириной в полмили. Здесь множество цветущих деревьев, и трава всегда зеленая, орошаемая брызгами водяных струй.
Именно парк придает Аделаиде те черты, которые характерны только для нее. Практически вся остальная часть проекта Лейта не была реализована, так как поселенцы строились там, где им хотелось, и так, как им хотелось.
За два года до смерти основателя города один гордый его гражданин превознес в следующих словах образ жизни и общую атмосферу общества Аделаиды: «Вы можете споткнуться в темноте о свинью с поросятами или о скопище пустых бутылок, но вас могут также и пригласить к аккуратно, а иногда и элегантно накрытому обеденному столу, где будут поданы отлично приготовленные кушанья, шампанское, рейнтвейн, кларет и где будут присутствовать прекрасно одетые, обладающие хорошими манерами женщины, встречающие вас под успокаивающие звуки пианино».
Мои собственные воспоминания о столице Южной Австралии связаны прежде всего со скачками. Мне напомнили, что уже на первых бегах в Аделаиде присутствовало восемьсот человек, хотя участвовало в них только десять лошадей. Меня повели смотреть рысаков и иноходцев. В жаркие летние вечера на открытых стадионах Аделаиды собираются тысячи жителей, желающих отдохнуть вместе с семьей в непринужденной обстановке, заодно сделать ставки и посмотреть на красивых, с блестящей шерстью лошадей на залитом светом ипподроме. Уже через час зрители переходят с трибуны на трибуну, разгребая ногами пустые пластмассовые чашки и стаканчики из-под мороженого, слой которых доходит до щиколотки. В Южной Австралии продажа алкогольных напитков после шести часов вечера запрещена, но свое пиво принести можно. К пластмассовым чашкам присоединяются пустые банки, все ненужное выбрасывается. Порядка никакого, но никто внимания на это не обращает. Всем жарко, царит атмосфера добродушия и беззаботности. После окончания скачек по пути к стоянкам автомашин в сырой и теплой темноте зрители покупали вареных раков, чтобы прихватить их с собой на ужин.
В Южной Австралии все еще практикуют расчистку специально отобранных больших площадей буша для застройки под крупные современные города. Градостроительство ведется на высоком уровне. Так, в 1836 г. построили Аделаиду, названную в честь одной королевы, а в 1953 г. — Элизабет — в честь другой.
Двенадцать лет назад на месте Элизабет были лишь пастбища да буш. Южноавстралийская корпорация по строительству жилых домов (организация независимая, но финансируемая правительством, ежегодно строящая около сорока процентов жилых домов в штате) выделила территорию площадью около шести тысяч акров для создания современного города-сада с населением по крайней мере в пятьдесят тысяч человек. В основе города лежат микрорайоны. В каждом из них проживает от шести до семи тысяч человек. Это самостоятельные ячейки, оснащенные всем необходимым. Здесь имеется торговый центр, а также школы, церкви, поликлиники, стоянки для автомашин и клубы.
В Элизабет множество клубов и различных обществ. Согласно городскому путеводителю, их число достигает семидесяти семи. Интересы этих обществ охватывают все стороны жизни от стрельбы из лука, пистолета и игры в мяч до литературной деятельности, исполнения старинных танцев, балета и дрессировки собак. Основным принципом планировки города является отделение промышленных районов от жилых кварталов. Все части города соединяются специально спланированными дорогами, которые позволяют избежать транспортных пробок и автомобильных катастроф.
Эти черты характерны и для новых английских городов, но все же здесь имеются определенные различия. Так, в глаза англичанину бросается большое разнообразие архитектурных стилей. Нельзя сказать, что каждый из восьми или десяти тысяч домов Элизабет не похож на другой, но встретить два дома одинаковой архитектуры, стоящими рядом или даже на одной и той же улице, просто невозможно. Хотя все дома собираются из одинаковых деталей, отвечают одним и тем же целям, рассчитаны на одну и ту же социальную категорию людей, внешне каждый из них смотрится по-разному.
Удивительно, как можно достичь такого разнообразия при строительстве, в конце концов, все того же одноэтажного дома с тремя или четырьмя спальнями и гостиной, кухней и прочими удобствами. Здесь можно, наверное, провести параллель с человеческими пальцами, которые на первый взгляд выглядят и используются одинаково. Однако мы хорошо знаем, что двух идентичных пальцев не существует. Вероятно, и песчинка на морском берегу, если к ней приглядеться повнимательнее, хоть чем-то да отличается от лежащей с ней рядом, а ведь создали их одни и те же силы природы.
Стремление придать индивидуальный характер каждому дому выразилось в тенденции, которую Робин Бойд назвал «фичуризмом» [60]. Под этим словом он понимал «подавление целого и выделение избранных отдельных черт». Окно есть окно, но оконное стекло может быть украшено свинцовыми панелями или заменено витражом. Короче говоря, применяется целый букет нескончаемых ухищрений, цель которых одна — привлечь внимание. Все, о чем заявляет австралийский дом, — отвратительные розовато-лиловые оттенки заходящего солнца и грязновато-желтые тона панелей из предварительно напряженного бетона; крыши, то, казалось бы, готовые принять на себя альпийские снега, то подходящие лишь для климата аравийской пустыни; башенки из рифленого железа в стиле барокко, объединенные с современным» зеркальным стеклом и таинственными геометрическими переплетениями, — выражает, по мнению Робина Бойда, какую-то неуверенность. «Нервозная архитектурная болтовня, избегающая любого упоминания о пейзаже, — пишет он, — нежелание принять определенный стиль, нон-конформизм, рожденный не столько независимостью, сколько страхом выражаться определенно».
Никогда не устаешь удивляться размахом человеческой изобретательности, направленной на то, чтобы изменять внешний облик даже путем издевательства над такими простыми материалами, как кирпич, бетон, железо, а также с помощью украшения домов нелепыми деталями простой прямоугольной формы. Но одновременно это может показаться и трогательным. Ведь все так стараются. И никто вовсе не хочет ничего грубого, жестокого, антисоциального, злого. Люди стремятся лишь создать для семьи, своей жены и детей удобный, гигиеничный, уютный дом, где каждый уважающий себя человек сможет вести честную жизнь. Некоторые европейцы относятся к такому решению с презрением, испытывая ужас от той посредственности, которая сопровождает этот процесс. Как и австралийский ландшафт, все строительство здесь плоское и, возможно, скучное. Но в нашем жестоком мире презрительно улыбаться могут позволить себе только снобы. Приходится пока выбирать между скукой и вычурностью, отдавая во имя жизненных удобств явное предпочтение первой.
Городская Австралия фактически превратилась в огромный пригород, окаймляющий весь континент и разделенный на участки 150?50 футов по четыре хозяйства на акр (за вычетом дорог). Такой размер участка плюс десять футов, добавленные позже, был установлен капитаном Артуром Филиппом в 1790 г., для того чтобы «на участке никогда нельзя было построить более одного дома». Этой традиции придерживаются в какой-то степени и до настоящего времени. Австралия стала страной домовладельцев. Кредит предоставляется здесь на тридцать лет. Жители платят налоги, рожают детей в спальнях кремового цвета, где пол устлан ковром от стены до стены, а на кроватях положены вышитые покрывала. Сорок часов в неделю они работают на хозяина, стараясь потратить как можно меньше энергии, чтобы потом с особенной яростью приняться за работу в своих собственных домах, садах или на участках, отведенных для спортивных игр. Критиков особенно раздражает то, что такой образ жизни нравится многим, и австралийцы не хотели бы променять его ни на какой другой. Я вспоминаю слова загорелого молодого человека, стоявшего в лучах солнца на ступеньках какого-то конторского здания, кажется, в Перте, хотя, возможно, это и был какой-то другой город:
