— Открой.

— Что?

— Доставай тряпье!

Через пять минут по улице, спотыкаясь, вышагивал подвыпивший вельможа в зеленом халате, а за ним, неся полупустую сумку, семенила девушка-рабыня. Пошатнувшись возле патрульных наемников, Шакал заплетающимся языком проговорил:

— Приветствую вас, добрые люди.

Сквозь щели в бронзовых шлемах на него устремились глаза, холодные и голубые как лед. Позади караула стоял самый рослый из наемников.

— Иди в свой дом, раскрашенный принц, если он у тебя еще остался. Сегодня ночью мы разнесем этот город в клочья. — Он подошел поближе. — А рабыня у тебя хорошенькая.

Крисса отпрянула, Шакал оскалился.

— Поверь, приятель, язычок у нее острый. — Он хотел идти дальше. Но северянин встал у него на пути и вгляделся в светлые волосы Шакала. На его лице мелькнула тень сомнения, но в тот же миг кулак Шакала заставил его согнуться пополам, а второй удар обеими руками по шее уложил на мостовую. Глядя вслед убегающему патрулю, Шакал снял с лежащего меч и нож.

— Возьми. — Он протянул нож Криссе. Она поспешно сунула его в сумку. — Не шевелись!

— Он тебя узнал?

— Может быть.

— Тогда почему же ты его не убьешь?

Он искоса посмотрел на нее. Потом сказал:

— Раньше бы я так и сделал.

За углом они свернули в узкий переулок. Крисса сказала:

— Эта дорога не ведет к Острову!

— Сначала зайдем сюда. — Скрываясь в тени, он подошел к деревянной двери, едва заметной за разоренным свинарником, и постучал.

Крисса оглянулась.

— Поторопись же!

На улице клубились облака дыма и странных синих мошек. Где-то полыхали пожары. Со стороны Северных ворот доносились крики и плач. Рыдала женщина.

Шакал отступил на шаг и ногой высадил хлипкую дверь. Через его плечо Крисса увидела лавку виноторговца, уставленную пыльными амфорами. На полу среди глиняных черепков лежал рыжеволосый торговец. Под ним темнела лужа, и это было отнюдь не вино.

У него было перерезано горло.

Сетис в отчаянии провел рукой по волосам. Он понятия не имел, куда увели Мирани и что происходит в Порту. Но мог догадаться.

Он стоял на крыше штаб-квартиры, и перед ним расстилался лабиринт крутых белых улочек. Едкий дым был такой густой, что совершенно скрывал звезды, а над гаванью то тут, то там поднимались новые черные клубящиеся столбы. Он видел крыши, объятые огнем, — большей частью это были дворцы вельмож. На улицах кишели люди Ингельда, они таскали золото и добычу, выбивали двери винных лавок. Рядом с Сетисом, кривясь от отвращения, молча стоял сотник.

— Аргелин знает? — прошептал Сетис.

— Если и знает — ему всё равно.

— Надеюсь… мои отец и сестра…

— Не бойся, писец. Перед их домом стоит стража. А у всех остальных — нет. Лавочники, купцы… — Сотник пожевал губу. — Это бесчинство назревало уже много недель, и наконец-то варвары получили эту возможность. Ингельд мог бы захватить весь Порт, он бы упал ему в руки, как спелый персик. И он его захватит, помяни мои слова. Ты же видел, каков нынче генерал. Скатывается в безумие.

Сетис содрогнулся. Потом спросил:

— Где он?

— Не вспоминай о нем. Когда на него находит, лучше оставить его в покое. Я своими глазами видел, как он убивал всякого, кто посмеет побеспокоить его. — Сотник шлепнул себя по щеке. — Проклятая мошкара! Еще одна кара, ниспосланная Царицей Дождя.

Сетис торопливо пошел вниз по лестнице. Под подошвами сапог хрустел песок. В коридорах штаб-квартиры Аргелина стояла непривычная тишина. Не было ни солдат, ни суетливо бегающих писцов. Кое-где лампы погасли, и никто не дал себе труда наполнить их маслом. Редкие посетители, попадавшиеся навстречу Сетису, шли, опустив головы, или не таясь держали обнаженные мечи. Он понял, что власть ускользает из рук генерала; по стенам, как плесень, растекались страх и неуверенность. Много лет Аргелин правил железной рукой, и народ возненавидел тиранию, но теперь и над ним самим, и над всем Двуземельем нависла новая угроза. Чужеземное войско — оно уже здесь, в этих стенах, грабит, убивает, не подчиняется никому.

Пару дней назад Сетис сделал копии всех ключей. Он спустился на самый нижний уровень, где находились тюремные камеры, и увидел, что отсюда стражники тоже ушли — видимо, присоединились к грабежу. Нужная ему дверь была обшарпанной, низкой, изнутри доносились голоса. Он быстро отпер ее и вошел.

У стен, глядя на него, сидели жрицы. У них был отрешенный вид, какой бывает у пленников, потерявших надежду. Он с первого взгляда заметил, что Мирани здесь нет. При его появлении одна из жриц — кажется, Персида — вскочила.

— Я тебя знаю, — прошептала она.

Он бросил им ключи.

— Выходите. Идите к Северным воротам. Там найдете человека по имени Шакал, он отведет вас на Остров. Скажите ему, что я пошел искать Мирани.

Они не мешкали. На полпути к дверям Персида спросила:

— Это что, восстание?

Он пожал плечами.

— Если увенчается успехом — значит, восстание.

Перед дверями комнаты Аргелина зияла пустая ниша, где раньше стояла статуя Царицы Дождя. Сетис шепотом вознес ей молитву и осторожно приоткрыл дверь.

— Великий царь? — прошептал он.

В комнате было темно. Только на столе, заваленном новыми приказами и распоряжениями — Сетис устал бороться с этим бумажным ворохом, — мерцал крохотный ночник. Его огонек отражался в стеклянных глазах тигра, в полированном золоте чаши для фруктов, полной гнилых гранатов — они слиплись в сероватую массу, подернутую мягкой плесенью.

Сетис прошел по замусоренному полу. Из глубины комнаты, из темноты, донесся шепот. Тихий голос что-то бормотал, быстро, бессвязно, как в лихорадке. Обогнув кушетку, застеленную шкурой зебры, он увидел, откуда исходит этот шепот.

В дальней стене была маленькая дверь, которая, сколько он помнил, никогда не открывалась. Он всегда считал, что в этой комнате генерал спит, а сейчас вдруг заметил, что низенькая дверь приоткрыта, и изнутри пробивается лучик света, тусклого, багрового, зловещего, как отблеск пламени.

Сетис неслышно подошел ближе. Коснулся ладонью деревянной створки, ощутил ее прочность, крепость приваренных поперек железных брусьев двойной толщины. Потом, едва дыша, заглянул.

Комната была полна пламени.

Стены в ней были огненно-красные, сверкали бесчисленными гранями тонких рубиновых пластин. Пол тоже был красный, усыпанный странным кровавым песком, который добывали в приисках Калессара, — не песок даже, а истолченные в пыль кости исчезнувших чудовищ, более древних, чем горы.

На полу скорчился Аргелин. Он сидел спиной к Сетису и шептал, и слегка покачивался в такт словам, опустив голову, обхватив себя руками. Мантра, которую он повторял, состояла из одного-единственного слова, и неслышный шепот его был тише, чем шелест волны на заброшенном берегу.

— Гермия, — шептал он. — Гермия. Гермия.

И она была вокруг него, повсюду, в отблесках бесчисленных свечей. Со всех сторон на него с неизменной укоризной взирали ее портреты: большие и маленькие, из камня и терракоты, из слоновой кости и сандалового дерева. Черные — из гагата, голубые — из ляпис-лазури, зеленые — из малахита. В этой пламенной комнате Гермия была повсюду — на столах, на полках, она стояла в полный рост, расхаживала по белому мрамору, сидела на расписных тронах, протягивала к морю деревянные руки, стояла в маске и регалиях перед Оракулом. В ее сердитых глазах сверкали отблески пламени, легкий ветерок шевелил платье.

Сетис не мог сдвинуться с места. Хотел попятиться, уйти, но не смог. Ему казалось, что он не издает ни звука, однако сердце бешено колотилось, а дыхание оглушительными хрипами рвалось из груди.

Аргелин прервал молитву, поднял голову. Сетис отступил на шаг, но было поздно. Очень осторожно, полностью владея собой, Аргелин обернулся.

На его лице плясали красные отблески света. Он ничего не сказал.

Сетис открыл было рот, чтобы извиниться, придумать какой-нибудь предлог. Тягостное молчание было насыщено угрозой. Потом генерал встал, взял со стола кривую бронзовую саблю и одним хорошо рассчитанным взмахом оттеснил Сетиса к стене, глубоко погрузил острие в кожу на шее.