– Вы намерены вернуться? В Париж?

– Как я уже сказал, монсеньор, я бы не покинул его, если бы не сознание долга перед вами.

– И что вы собираетесь там делать?

– Возможно, если я не полностью утратил доверие вашего высочества, вы дадите мне какое-нибудь новое задание.

Регент растерялся и повернулся к д’Антрегу, ища помощи. Но на хитроумного графа внезапно тоже нашло затмение, и он с излишней многословностью признался в отсутствии каких-либо идей.

– Мы подумаем, господин де Бац, – изрек регент. – Подумаем и известим вас. Сейчас же не смеем долее вас задерживать.

И, словно желая смягчить сухость последних слов, Месье протянул ему пухлую белую руку. Барон низко склонился и поднес ее к сложившимся в легкую усмешку губам.

Выпрямившись, он круто повернулся на каблуках и, проигнорировав придворных, чеканным шагом вышел из невысокой, тесной и убого обставленной приемной.

На следующее утро, спускаясь по лестнице гостиницы «Медведь», барон де Бац лицом к лицу столкнулся с господином Моро. Оба удивленно застыли.

– О! – сказал барон. – Наш друг паладин!

– О! – в тон ему ответил Андре-Луи. – Наш гасконский любитель опасностей!

Барон рассмеялся и протянул руку.

– Честное слово, не всегда. Недавно я подвергся худшей опасности из всех, какие только могут угрожать человеку, – опасности потерять самообладание. С вами такое когда-нибудь случалось?

– Бог миловал. Я лишен всяческих иллюзий.

– Вы не верите в сказки? А в благодарность принцев?

– Скорее я поверю в сказки, – последовал мрачный ответ.

Андре-Луи пребывал в унынии. Выяснилось, что приехал он сюда из Дрездена напрасно. Отказ регента отпустить господина де Керкадью покончил с неопределенностью. Получив от Месье уверения в том, что скоро они вернутся на родину, крестный приободрился и начал настаивать на том, чтобы отложить свадьбу до приезда в Гаврийяк. Андре-Луи пытался было возражать, но тщетно: господин де Керкадью считал себя связанным словом и отказывался слушать крестника. Правда, Алина была на стороне жениха, и ее дядюшка согласился на компромисс.

– Если в течение года путь домой не будет открыт, я подчинюсь любому вашему решению, – пообещал он и, желая их приободрить, добавил: – Но вот увидите, вам не придется ждать и полгода.

Однако Андре-Луи его слова не убедили.

– Не обманывайте себя, сударь. Через год мы лишь станем на год старше и печальнее, потому что надежды останется еще меньше.

Именно благодаря унынию Андре-Луи встреча с бароном стала поворотным моментом и принесла неожиданные плоды.

Когда оба перешли в гостиную и заказали графин знаменитого старого рупертсбергера с сухими колбасками, де Бац повторил, на сей раз более подробно, чем в приемной регента, свою парижскую историю.

– Просто чудо, как вам удалось спастись, – заключил Моро, после того как выразил восхищение хладнокровием и героизмом рассказчика.

Полковник пожал плечами.

– Клянусь честью, никакого чуда. Все, что требуется человеку, оказавшемуся на моем месте, – это здравый смысл, осмотрительность и немного мужества. Вы, живущие здесь, за границей, судите об обстановке в стране по донесениям да отчетам. А поскольку они пестрят фактами насилия и произвола, вы считаете, будто насилие и произвол стали единственным занятием парижан. Так люди, читая исторические хроники, воображают, будто прошлое – сплошная цепь сражений и битв, ведь периоды мира и порядка, куда более длительные, чем войны, не привлекают внимания хронистов. Рассказали вам случай с каким-нибудь аристократом, которого, прогнав по улицам, повесили на фонарном столбе, услышали вы о нескольких других, отвезенных в телеге на площадь Революции и там гильотинированных, – и пожалуйста, вы думаете, что каждого аристократа, высунувшего нос из дому, непременно либо повесят, либо обезглавят. Я сам слышал подобные утверждения. Но это чепуха. Сегодня в Париже, должно быть, сорок или пятьдесят тысяч роялистов разного толка, то есть пятая часть населения. Еще одна пятая, если не больше, не выражает никаких политических пристрастий, хотя готова подчиниться любой власти. Естественно, эти люди, чтобы не привлекать к себе внимания, не совершают безрассудных поступков. Не размахивают шляпами и не кричат на каждом углу: «Да здравствует король!» Они мирно занимаются своими делами, ибо жизнь идет своим чередом и на обывателях перемены почти не сказались.

Правда, сейчас в Париже действительно неспокойно. Общую тревогу усугубляют взрывы народного негодования, сопровождаемые насилием и кровопролитием. Но тут же, рядом, течет нормальная жизнь большого города. Жители ходят за покупками и торгуют, развлекаются, женятся, рожают детей и умирают в собственных постелях – все как обычно. Многие церкви закрыты, и служить позволено только священникам-конституционалистам, зато театры процветают и политические взгляды актеров никого не заботят.

Если бы дело обстояло иначе, если бы положение хотя бы отчасти напоминало то, как его представляют себе за границей, революция закончилась бы очень быстро. Она пожрала бы самое себя. Несколько дней такого полного хаоса, какой принято воображать, и перестали бы циркулировать жизненные соки города, а парижане начали бы умирать голодной смертью.

Андре-Луи кивнул.

– Ясно. Вы правы. Должно быть, все эти слухи – недоразумение.

– Нет, они распускаются намеренно. Контрреволюционные слухи призваны соответственно настроить общественное мнение за границей. А фабрикуются они в деревянном шале, где у Месье резиденция и канцелярия. Агенты регента под руководством изобретательного господина д’Антрега, главного кляузника и склочника, старательно разносят слухи по всей Европе.

Андре-Луи воззрился на собеседника с некоторым удивлением.

– Что я слышу? Уж не сделались ли вы республиканцем?

– Пусть мои слова вас не обманывают. Судите по моим поступкам. Я всего лишь позволил себе роскошь высказать презрение к господину д’Антрегу и его методам. Он мне не нравится и сам удостаивает меня чести, демонстрируя сходные чувства. Подлый и завистливый человек и с непомерными амбициями. Он хочет стать первым лицом в государстве, когда монархия будет восстановлена, и потому боится и ненавидит любого, кто способен приобрести влияние на регента. Особую же ненависть и страх вызывает в нем д’Аваре, и если этот фаворит не остережется, то скоро при помощи д’Антрега уронит себя в глазах принца. Д’Антрег подкрадывается исподтишка и следов оставляет мало. Он хитер и коварен, как змея.

– Но мы уклонились от темы, – заметил Моро, не слишком озабоченный происками господина д’Антрега. – Я все-таки считаю ваше спасение чудом. Как вам удалось после всех приключений вернуться к тому, что вы называете нормальной жизнью?

– Конечно, я был осмотрителен и нечасто допускал ошибки.

– Нечасто! Но даже единственная ошибка могла стоить вам головы.

Де Бац улыбнулся.

– У меня было чудодейственное средство, охраняющее жизнь. Перед моим отъездом его высочество снабдил меня тысячью луидоров на расходы, которых требовало мое предприятие. Я сумел добавить к ним вчетверо больше и в случае необходимости мог бы добавить еще. Так что, как видите, я был хорошо обеспечен деньгами.

– Но как деньги могли помочь вам в таких чрезвычайных обстоятельствах?

– Я не знаю ни одного чрезвычайного обстоятельства, в котором деньги не могли бы помочь. И как оружие защиты, и как оружие нападения сталь не выдерживает сравнения с золотом. Золотом я затыкал рты тем, кто иначе донес бы на меня. При помощи золота я притуплял чувство долга тех, кто обязан был мне помешать. – Барон рассмеялся, увидев округлившиеся глаза Андре-Луи. – Auri sacra fames![209] Жадность вообще присуща человеку, но более алчных мздоимцев, чем господа санкюлоты, я еще не встречал. Полагаю, алчность и есть источник их революционного пыла. Кажется, я вас удивил.