— Добро. Давай прямо сейчас и наведаюсь.

Темница, как называл ее Архип, на деле была обыкновенным погребом с решетками вместо дверей. Внутри пахло плесенью и смрадом.

Пленников было много, кольев не напасешься, но интересовали Соловья те, что пришли день-два назад. Таких оказалось трое. Еще не вонючие, они смотрели на разбойника обреченно, зная, что ничего хорошего их не ждет. Нечего было соваться туда, куда не следует!

Беседа вышла недолгой. Как он и подозревал, эти также явились за ведьмой. Видимо, князю пока неведомо, где точно она обитает. Что ж, это радостная весть.

— Дык что с ними делать?

— Тех, — мужчина указал на троицу, жмущуюся в углу клетки. — Казнить. Повесь за воротами, чтобы прочим неповадно было.

— Сделаем. А остальные?

— Ничего. Пусть посидят, может, что интересное вспомнят.

— Понял.

Что ж ты так ее хочешь, князь? В ней нет никакого колдовства, и как девка она не могла стать тебе интересна, ибо и не видел ты ее. Зачем тогда?

Он привык размышлять перед тем, как принять решение. И сделка, по которой он-таки отдаст «ведьму» Владимиру, еще пару дней назад показалась бы заманчивой. Можно потребовать оставить, наконец, в покое, его народ, пусть живут так, как и жили, не мучить набегами и войной. Коль так она ему надобна, вдруг согласится?

Но, представив, как тонкое тело Лизы хватают руки князя, прижимают к своему, мнут больно или прикасаются нежно, губы накрывают ее алые, требуя подчинения, а может и требовать не придется, она раскроется перед ним сама… Кулаки с выпущенными острыми аки лезвие когтями сжались, на сотканный местными умелицами ковер закапала кровь. В груди поднялась ярость, да такая, что на мгновение забрезживший рассвет скрыла пелена. Он не привык делиться тем, что считал своим. И в этот раз не станет!

Внизу его снова встретила Любава. Заплаканные глаза, опухшее без сна и от тоски лицо. Все правда, жестокий муж не баловал ее вниманием, лишь подарками, какие только та восхочет, да редкими утехами. Он ведал, что втихомолку она мечтает об их чаде, но не собирался давать жизнь тому, кто обречен на вечную борьбу. А теперь лишил и телесного наслаждения.

Нет, он готов хоть сейчас, как горького меда он жаждет услышать гортанные крики удовольствия, но из совсем других уст. Что ж такое с ним?!

— Соловушка, уже спешишь?

— Я же сказал.

— Верно, помню. Но хоть согласись отвар со мной испить утренний.

— Нет времени.

— Прошу тебя, — она сложила руки на груди, облаченные в красный сарафан. — Хоть немного побудь со мной!

Мужчина вздохнул, взглянул на небо. Рассвет вовсю заиграл, но Лиза не проснется так скоро. Не хочется оставлять ее одну надолго, раз столько желающих ее у него забрать.

У него… Он чуть не вздрогнул, когда понял, что по-настоящему так думает. Не для сельчан, чьи шеи уже, вероятно, сжаты толстой веревкой, даже не для князя. А взаправду, она — его! Принадлежит ему, пусть телом, пусть из-за волшебной жажды обладать, неважно!

Любава улыбалась ласково, протягивала кубок и не ведала, что творится в голове ее мужа. Навязанный союз никогда не приносил радости обоим, но только теперь Соловей задумался, стоило ли идти на поводу. Тогда настояли воеводы и совет: народ больше привечает женатого князя, вроде как ответственность взял, не Богами при рождении данную, а самолично возложенную на свои плечи.

— Испей из кубка, — проговорила женщина. — Хоть так уважь.

Стыд — не то чувство, которое он привык испытывать, но сейчас что-то похожее да мелькнуло. Неужто совестно перед ней, что с другой возлежал? Так не впервые было, не скрывал даже. И она прекрасно знала, но ни словечка ни вымолвила.

Он взял кубок и осушил до дна. Теплый отвар согрел внутренности. Во рту остались несколько листков, сплюнул на пол.

— А теперь давай присядем, — Любава взяла его под руку и повела к скамье возле окна. — Скажи, Соловушка, что ж за дела у тебя такие важные, которые к жене родимой не пущают?

Он хотел было ответить, да язык отчего-то перестал ворочаться. Что это? Не мог так устать, чтоб в сон резко потянуло.

— Соловушка, слышишь ли ты меня? — взволнованное лицо жены, склоненное к нему, начало расплываться. — Видишь?

Он попытался встать, но ноги подогнулись. Упав на ковер, разбойник потерял сознание. Последнее, что услыхал — громкий голос Любавы:

— Несите наверх, видите, князь устал!

Ему грезились нежные девичьи руки, проводящие по груди, животу, спускающиеся туда, где давно все готово. Желанные губы ласково шепчут что-то, не разобрать, да и не надо, голосок журчит как свежий ручей, слушал бы и слушал вечность. Но вот все исчезло, только вдали, как в сумерках, виден женский силуэт. Куда же она?

— Лиза…

Проснулся резко — широко раскрыл глаза и сел, оглядываясь по сторонам. Рядом возлежала Любава, нежно проводя ладонью по торсу. Они были в палатах, куда он точно не собирался возвращаться сегодня!

Соловей не был дураком, и уж верно, не тем, кого можно обмануть безнаказанно.

— Сон-трава?! — он повернул к ней обезображенное яростью лицо.

Она побледнела, натянув покрывало на обнаженную грудь. Что-то заблеяла, но какая теперь разница?

— Как. Ты. Посмела?!

Его рев, наверное, был слышен по всему лесу, а, может быть, и за его пределами.

— Со-со… — от испуга она не могла выговорить и слова, попыталась подняться, но упала с кровати, брякнувшись на пушистый ковер. — Я…

Мужчина вскочил, все еще рыча как зверь. Злость бушевала в нем, искала выход. Перевернутой кровати и разбитого на щепки стола оказалось не достаточно.

— Зачем?!

Как она посмела ослушаться его, обмануть, схитрить… Его — Соловья-разбойника, кого боятся взрослые и дети?! Кем себя возомнила, скудоумная?!

Он никогда не поднимал на нее руку, сейчас же жаждал убить. Ее поступок казался сродни предательству, причем, в спину от близкого, как водится, когда не ждешь. Эх, зря ты расслабился, Соловушка, зря показалось, что от супружницы не стоит ждать какой-то каверзы.

Он уже замахнулся на лежащую под ним голую бабу, которая начала визжать не хуже порося, когда взгляд упал на небо за ставнями.

— Сколько я спал? — прошипел он, глядя на то, как трясется Любава.

— А…

— Сколько?! — от его крика, уже со свистящими нотками, поднялся ветер.

Послышались взволнованные голоса челяди на улице, его люди недоумевали, что могло такого произойти, чтобы он так взбесился. Враги в тереме? Как можно? Кто не доглядел?!

Ему было плевать на их домыслы.

— Два дня и ночь, — прошептала Любава и закрыла лицо руками, не иначе, ожидая самого худшего.

Когда же она подняла веки, палаты оказались пусты, а оконный проем раскурочен до такой степени, что ставни валялись на земле снаружи.

В гнезде ее не оказалось. Соловей не знал, радоваться ли. С одной стороны, за то время, пока его не было, женщина без еды и воды могла погибнуть, кто знает, чем живут гости из другого мира. Вот только где же ее теперь искать? И как умудрилась выбраться отсюда, когда до земли — аршинов двадцать, не менее.

Не теряя ни мгновенья, он полетел на болота. Если кто-то и мог помочь Лизе, так это — Яга. Бабка не делит с ним небо, никто, кроме Горыныча, не смеет это делать, но ступа однажды да могла залететь на такую высоту. Больше попросту некому!

Он спикировал на крышу избушки. Та, не ожидая нападения, вскочила и стала трястись, совсем как курица, бегая туда-сюда по зеленому мху. Изнутри послышалось оханье и кряхтенье. А если ОНА там? Не ушиблась бы…

Соловей сложил крылья и упал под ноги живому домику. Из дверцы вылетел кот с выпущенными когтями. Он метил в глаза, но промахнулся, вцепившись в перья на груди.

— Мяв!

— Отвянь, скотина!

Клубок черной шерсти отбросило в ствол дерева, тот жалобно мяукнул и обмяк. Не тебе, падаль, с Соловьем тягаться!